По словам матери, деньги вообще тратить не стоило, даже на еду, ограничивая себя лишь самим необходимым. Деньги нужно всегда беречь на черный день. Пережитые грабительские реформы и гиперинфляция ничему ее не научили. Потому что ее слова и действия никогда не руководствовались здравым смыслом, были продиктованы тупым упрямством, иногда доходящим до маразма.

Поразмыслив, Игорь купил связку бубликов-сушек и пачку чая.

Дешево и сердито. Зато, надежно и без последствий.

Поднимаясь по лестнице, он волновался, как никогда раньше, чувствовал себя провинившимся первоклашкой и с удивлением признался самому себе, что боится встречи с собственной матерью.

Интересно, это только у меня такие отношения с матерью или и у других тоже?

Вспомнил родителей жены и с горечью осознал, что является своеобразным уникумом.

На звонок долго никто не отвечал.

Может еще не пришла с работы или зашла к соседке?

Последнее предположение было из области фантастики. С соседями мать демонстративно не поддерживала отношений, презирала их, обзывала непотребными словами, считала их людьми низшими и недостойными.

Впрочем, Игорь, не помнил, чтобы она о ком-то сказала доброе слово. Так же, как не помнил, чтобы она когда-нибудь улыбалась.

Он вздохнул, как ни странно — с облегчением, и уже собирался уходить, когда за металлической дверью послышались легкие шаги. Некоторое время он чувствовал, что его изучают через дверной глазок.

Неприятное ощущение.

Ему показалось, что мать не откроет дверь, и, когда, он почти уверился в этом, наконец-то, раздался щелчок замка.

— Вернулся?

Мать посторонилась, пропуская его, как показалось Игорю, неохотно и с таким выражением на лице, что сразу захотелось убежать куда-то очень далеко, лишь бы не слышать все, что она должна была сейчас сказать.

Всего две недели он не был в квартире, а она показалась ему чужой, незнакомой и даже враждебной. Невзирая на то, что он в ней родился и прожил всю свою жизнь.

Сейчас квартира была чужой. Воспоминания о проведенной в ней годах, воспринимались блеклыми отрывками из старого черно-белого фильма. Ничего родного, яркого, такого, о чем можно было пожалеть.

Пустая оболочка из стен и мебели, без души, без ауры…

Хотя, нет.

Аура была, вот только с Игорем не имела ничего общего. Она была настроена к нему агрессивно. Давила, угнетала, ломала волю, убивала желание радоваться чему-либо.

Игорь не понимал, как он мог здесь жить и окончательно осознал, что никогда не сможет сюда вернуться.

Мать провела его заставленным узким, темным (электричество нужно экономить!) коридором к кухне. Именно, провела, словно лишая его права самостоятельно передвигаться по квартире.

Он видел свои книги в шкафу, с антресоли ему кисло улыбался детский любимец медвежонок Топтыга: все из другого мира, иной жизни, имеющей к нему лишь отдаленное, косвенное отношение.

— Рассказывай, сынок.

Голос матери — сухой, лишенный какой-либо интонации, а ударение на последнем слове придавало фразе не столько укоряющий, сколько — обвиняющий оттенок.

— В гости пришел…

— Хм… Удивлена. Неужели, вспомнил о матери? О той, которая растила тебя, недосыпала ночей, тянулась из последних сил, чтобы сделать из тебя человека.

Блеклый свет из окна освещал ее сухощавое лицо, придавая ему сероватый оттенок. Игорю показалось, что, пока они не виделись, она очень сдала.

Матери едва перевалило за шестьдесят, но выглядела она древней старухой. Неопрятные редкие волосы, собранные на макушке в какой-то старомодный узел, от этого кожа на лбу натянута и неестественна, словно у пластмассовой куклы. Старый вылинявший халат с острым запахом нафталина, толстые коричневые чулки, сохранившиеся, наверное, еще со времен ее студенческой юности, рваные тапки, из дыр которых выглядывали капроновые последники.

«Приличные девушки всегда должны носить последники!» — доставала она в свое время Юлю. Поначалу та смеялась, не воспринимая слова свекрови всерьез, а дальше от одного слова «последники» начинало воротить. Заслышав его, она нервно закусывала губу и, дабы не наговорить лишнего и неприятного, удалялась в спальню, единственное место, где можно было, хоть немного передохнуть от тотального диктата.

Привычный заунывный тон доводил до отупения, со временем смысл сказанного терялся, а голос воспринимался, как нескончаемо нудная мелодия, вносящая в сознание дискомфорт, наподобие жужжащей у соседа электродрели. Неприятная, словно зубная боль, и в то же время обладающая гипнотической силой.

Игорь явственно ощутил, что мысли перестают ему подчиняться, и он начинает погружаться в некое подобие транса.

— Да, мама, вот… — вспомнил о пакете, который до сих пор судорожно сжимал в руке, и нашел способ прервать затянувшийся монолог.

Мать недоверчиво посмотрела на баранки, словно сомневалась, стоит ли принимать угощение, потом достала из шкафчика плетеную вазочку и высыпала в нее сушку. Молча, зажгла газ и поставила на огонь чайник.

— Покормлю тебя. Твоя, ведь и приготовить толком не умеет. Смотри, какой худой стал. Довела, зараза…

Из «приготовленного» матерью на столе появилась открытая банка шпротного паштета, несвежего, успевшего покрыться темной коркой и пачка быстроприготовляемой вермишели, которую нужно всего лишь залить кипятком.

Игорь ужаснулся от осознания, что ему придется, все это есть. Но виду не подал, дипломатично улыбнулся и с обреченным видом стал ковыряться вилкой в консервной банке.

Игорь ушам своим не поверил, когда мать согласилась поехать в гости. Все время, пока он расписывал прелести жизни в сельской глубинке, она недовольно хмурилась, нервно сжимала и разжимала маленькие костлявые кулачки.

Не понравились ей и восторженные слова сына о прекрасном уютном домике. Она не могла смириться, с тем, что ее ребенку может быть хорошо где-то еще, кроме, как в этой квартире, рядом с ней.

Но решающим и переломным моментом стал, как понял Игорь, его рассказ о той неоценимой помощи, которую оказал тесть. Тут мать даже в лице изменилась. В ранге ее личных врагов тесть с тещей занимали второе место после невестки. Они были для нее олицетворением наибольшего зла. Дальше, с заметным отставанием, шли коллеги по работе и соседи.

— Мне нужно все это увидеть! — заявила голосом, не допускающим возражений. — Я должна знать, в каких условиях живет мой сын.

Игорь понимал, что решение матери не продиктовано желанием, чем-то помочь, дабы заткнуть за пояс богатых родителей невестки. Нет, она руководствовалась единственной целью: громить все в пух и прах, доказать сыну, как у него все плохо. Тем не менее, он считал, что одержал, хоть и маленькую, но победу. И, чтобы не выпустить ее из рук, согласился не сразу. Намекнул, что у них еще не все готово для приема гостей и, что, возможно, она будет чувствовать себя не совсем комфортно в новой, непривычной для себя обстановке.

И, к чему, впрочем, и стремился, отговорками лишь подлил масла в огонь.

Мать насупилась, ее тонкие шершавые губы сжались до узкой прорези. Она молча убрала со стола, достала из холодильника две баночки шпротов, из шкафчика несколько пакетиков вермишели, бросила все в пакет, туда же высыпала недоеденные бублики (в гости ведь с пустыми руками не ходят) и решительно направилась к выходу.

Юля и ждала, и боялась возвращения Игоря. Она не верила, что ему удастся уговорить мать, но где-то в глубине подсознания не исключала такой возможности. И временами жалела о своем легкомысленном предложении.

Легкомысленном ли?

Нет, она поступила правильно. Пожалуй, предпринятый шаг был единственно верный. Иначе трещина, образовавшаяся в отношениях с Игорем, достигла бы катастрофических размеров.

Получалась парадоксальная ситуация. Они сбежали от свекрови, чтобы жить нормальной семейной жизнью и в тоже время, чтобы сохранить нормальные отношения, нуждались в ее присутствии.