Пока я что-то там листал, она сходила в ванную и вышла оттуда с мокрыми волосами. На ней был банный халат, и она была в тапочках. Значит, все-таки они у нее были.

— У меня одна подушка, так что… — Леночка не договорила. — Ты пойдешь под душ?

Черт, ну почему я такой неповоротливый? Я стоял под струями теплой воды и думал, что вот мне уже двадцать пять и я вряд ли уже вырасту. Я глядел на свой поникший член, по которому весело бежала вода. Он тоже вряд ли вырастет. Я смотрел на свои ступни и думал, что неплохо бы еще постричь ногти. Выйти сейчас и спросить у Леночки, есть ли у нее ножницы. Маленькие маникюрные ножницы. Она будет рыться в нижнем ящике шифоньера, задрав голую попку, а мой член в это время будет расти. Я взял с полки зубную щетку — ее ли, соседки — и стал драить зубы. Хотя бы здесь не дать маху, дышать на нее «Поморином», когда дело дойдет до главного.

Леночка уже расправила постель и лежала под покрывалом, глядя, как я вхожу в комнату.

— Я забыла показать тебе мою зубную щетку, — сказала она.

— Я не чищу на ночь зубы, — глупо соврал я, отводя взгляд от ее глаз.

— Ложись, — сказала она.

— Выключить свет?

— Конечно.

Я щелкнул выключателем и лег рядом. Залез под покрывало, коснувшись ее обнаженного тела. Оно было чужим, хотя и теплым, как родное. От него пахло мылом, у меня были длинные ногти на ногах, зато рот благоухал, и можно было приступать к решительным действиям. Но как-то все изначально шло не так, словно это она, а не я вел ее к такой развязке, — вела и в самый последний момент остановилась, передавая мне инициативу. Да ведь так и было. И что я должен был теперь делать? Снимать трусы или нет? Просто приспустить их и начать целоваться? Молча полезть на нее, как на гору? Черт, это было невыносимо — никогда не думал, что окажусь в такой ситуации. Она лежала рядом в пяти сантиметрах и ждала.

Мне не то чтобы хотелось плакать, но я был раздавлен своей и еще чьей-то нелепостью. За окном проехала машина, осветив фарами газетные столбцы.

— Ты не спишь? — спросила Леночка.

Я не знал, как ответить. Сказать, что сплю, я не посмел, хотя это было бы лучшим ответом.

— Нет, — сказал я.

Она замолчала, опять надолго, не шевелясь и неслышно дыша. Такой тишины я не слышал давно, может, даже никогда не было вокруг меня такой тишины. Если бы она была поменьше ростом, хотя бы сантиметров на пяток-другой, думал я, все было бы проще. Я бы уже минут десять как гонял в ней свой поршенек, выуживая из нее различные звуки. Что может быть проще взять желающую этого женщину? Стоит только протянуть руку, дотронуться до нее жаркой ладонью, положить эту ладонь на живот, сдавить грудь. Больше-то ничего и не требуется, дальше все пойдет само.

Но я почему-то не мог. Я как-то странно ощущал себя сквозь весь мой стыд. Как будто она была мужчиной, а я женщиной — вот что втемяшилось мне в голову. Почему она не делает никаких попыток выебать меня? — такая мысль была бы уместна, приди эта мысль мне в голову. У нее же есть все, чтобы оттрахать меня как я этого хочу, или хотя бы так, как она это может. Мне ведь многого не надо, всего лишь немного ласки и проникновения, ласки проникновенной я желаю, вот чего. А он, или она… Я начал путаться в местоимениях, я определенно сходил с ума от безысходной тоски и одиночества.

— Знаешь… — начал было я и замолчал.

— Да? — спросила она через минуту, так и не дождавшись продолжения.

Черт, я понятия не имел, что еще ей сказать. Сказать, что я одинок, что хочу любви и боюсь ее пуще смерти? Боюсь привязаться к человеку, боюсь, что он потом бросит меня и я умру от еще большей тоски? Как сказать лежащей рядом обнаженной женщине, что я не хочу ее, потому что она элементарно выше?! Что эта разница в росте даже больше длины моего хуя? Вам это кажется смешным? Лично мне не очень. Если задуматься, есть в этих цифрах что-то насильственное и непоправимое, как в датах рождения и смерти.

Если бы я тут же мгновенно уснул — это было бы настоящим выходом. Ну, или умер, в крайнем случае. Я сейчас был готов даже на смерть — клиническую. До утра. А потом я поймаю ее где-нибудь в прихожей и все равно выебу. Стоя, под вешалкой, или посажу на кухонный стол. От моих толчков будет срываться на пол и биться посуда, а я…

Я устал. Очень устал. Повернулся со спины на бок, лицом к ней. Протянул руку. Она лежала на спине. Я коснулся пальцами ее лба, носа, бровей, щек. Затем коснулся подбородка. Губ. Слегка раскрыл их мякоть и ощутил твердь зубов. Если бы вы знали, как это тяжело мне давалось. Наверное, она чувствовала это, понимала всю нелепость таких касаний, но что могла поделать? Все-таки Леночка была умна, этого было не отнять, поэтому спихивать с дивана она меня не стала. Просто разомкнула зубы и приняла в рот мой палец.

Она сосала мой палец, а я все дальше и дальше проталкивал его, имитируя соитие — и это было до того невыносимо нежно и глупо, что я едва не заплакал. Возможно, и у нее выступили слезы, этого я не видел. Она просто сосала мой палец, как будто это был вовсе не палец. Не вынимая его из ее рта, я накрыл ее тело своим. Покрывало при этом скомкалось между нами, и я отшвырнул его свободной рукой. Мой член напрягся, и не было возможности стянуть трусы, я лишь выпростал его из них, как мог, она раздвинула ноги, я вошел и тут же кончил…

— Ты еще придешь? — спросила она утром, когда я, уже одетый, собирался уходить.

Леночка лежала на диване, не пытаясь прикрыться сброшенным на пол покрывалом.

— Приду, — сказал я, целуя ее в губы.

— Правда?

— Конечно.

Когда я вышел из подъезда, то увидел, что во дворе дома находилась территория детского сада, огороженная деревянным штакетником. Из дверей желтого двухэтажного здания вытекала группа малышей. Они строились попарно: мальчик-девочка, мальчик-девочка. Почти все мальчики были ниже девочек. И только один, вихрастый и крикливый, был выше своей напарницы. Он был выше всех остальных, и вообще казался уродом среди нормальных детей.

Я отвернулся и пошел к остановке.

Приду ли я еще сюда? — я не думал об этом.

Я просто шел и рос.

Она играла на трубе — хорошо, пусть на флейте, — а я мучил скрипку, — ладно, контрабас. Мелодии не получалось. Чего-то не хватало. Я знал, чего. Просто она была бездарна.

— Натяни чулки, — сказал я ей.

— Что? — она перевела дух. — Чулки?

— И плащ.

— ????

— Давай, детка. Плащ. Мамин, не свой. Поживее.

Может, если я ей скажу, что люблю ее, она преобразится? Раскроется, соберется, сложится как мне нужно? Вряд ли. О Господи, вряд ли.

Я знаю, что мне нужно. Всегда знал. С тех самых пор, когда, лежа на полу возле книжного шкафа, дрочил, раскрыв первый том «Тихого Дона». В туалете — журнал «Здоровье». В кладовке — «Работница». По телевизору синхронное плавание и выступления гимнасток сводили меня с ума. Меня все время точил червь желания, и я ничего не мог с этим поделать. Меня одолевали фантазии, видения, я мечтал изобрести прибор, что-то вроде чипа, и кончать каждые четверть часа. Я хотел утонуть в море оргазма, вместо того чтобы блуждать болотом обыденности.

Господи, в отроческом возрасте, когда мои ровесники собирали гербарий рутинности, я нашел в твоих замыслах альтернативную сторону повседневности.

Позже, когда я получил все коды и доступ, начались сложности. Мне хватило первого раза, чтобы понять, где меня наебали. Все было не так — слишком вяло и предсказуемо, — не так, как мечталось долгими ночами. Я начал разбираться, в чем тут дело.

Может быть, в постели? В позах? В словах? В моем больном воображении? В чем же, черт побери?! В чем?

Рутина настигла меня там, куда я все время от нее убегал. Это был провал. Мне хотелось, как Плейшнеру, раскусить отравленного таракана и выброситься в окно.

Но потом я встретил ее — маленькую восточную девочку с изумительными ногами. Впрочем, они были кривоваты, но это пустяки, не правда ли? Она в первый же вечер взяла с меня расписку, в которой я обязался исполнять все ее прихоти. Я не знал, под чем подписываюсь, но легко подмахнул бумаженцию.