Сначала это была история нападения буров на британский бронепоезд, во время которого смелый молодой человек спас ситуацию или по меньшей мере наполовину спас. Он был — сенсация! — собственно говоря всего лишь военным корреспондентом, однако во всеобщей неразберихе он принял командование, — вторая сенсация! — отцепил локомотив, погрузил всех раненых и таким образом спас их. При попытке освободить с боем также остальную часть поезда он тогда — третья сенсация! — попал в плен. Его имя?

Четвёртая сенсация: лейтенант Черчилль, сын известного лорда Рандольфа Черчилля, автор популярных и весьма спорных военных книг!

Через пару дней пришло скорбное и ужасное сообщение — буры расстреляли молодого Черчилля. (Возможно, у них даже было на это право, поскольку он ведь в качестве журналиста и гражданского лица принимал участие в сражении. Тем не менее, у него самого достало смелости вместо этого требовать своего освобождения как журналиста и гражданского лица).

А через пару недель снова ликующее сообщение: Черчилль жив — более того, он на свободе, более того, он предпринял авантюрный побег!

И затем — история всё ещё не была закончена — все увлекательные детали этого побега: как он посреди вражеской столицы, не зная ни слова на местном языке, перепрыгнул через ограду лагеря, как он, не имея карты местности, лишь с парой плиток шоколада в кармане, блуждал несколько дней, запрыгнул на проходящий товарный поезд, как он спрятался в шахте, познакомился там с английским инженером (который к тому же происходил из Олдхэма, его избирательного округа!), как он в конце концов пробрался в нейтральный Мозамбик в угольном поезде, под кучами угля…

Не должно ли это было воодушевить все сердца, в особенности если не о чем больше было сообщать, кроме поражений и разочарований? Черчилль был теперь героем дня, и он вёл себя, совершенно как само собой разумеющееся, как ожидали люди от героя: он тотчас же снова восстановился в офицерах и в течение следующего полугода сражался во всей кампании, которая теперь постепенно повернулась к лучшему. А попутно он писал свои военные корреспонденции и всё объяснял — столь ярко, столь объёмно, столь понятно. Он объяснял также, почему сначала всё пошло так плохо, он говорил начистоту о закосневших генералах и путаниках в военном министерстве, он знал также, как следует это улучшить и сделать правильно — он кое–что понимал в войне, наш Черчилль! Когда в июле 1900 года была атакована Претория, он был в первом патруле, который безрассудно отважно вступил в неё — город ещё не пал — и освободил английских пленных из лагеря, из которого он тогда убежал. Большего блеска быть не могло. Вся страна говорила только о нём.

В октябре 1900 года — война с бурами казалась теперь выигранной, и правительство хотело использовать победное настроение — были новые выборы. И теперь Черчилль снова уволился из армии, в ореоле свое новой славы снова выдвинулся в своём прежнем избирательном округе Олдхэм, и в этот раз выиграл с блеском и славой. Он совершил это, он пробился, он был самым интересным новым человеком в новом парламенте, он был темой передовых статей, в конце концов. В течение этой зимы он жил в упоении от чувства собственного достоинства, чувства избранности и очаровывал каждого, кого он встречал. Коллега–журналист, с которым он разделил путешествие на судне из Южной Африки в Англию, вскоре после этого озаглавил полную энтузиазма портретную статью следующим образом: «Самый молодой человек Европы». Более не только Англии — Европы! И когда он зимой произвёл свое первое лекционное турне в Америку (ему всё ещё нужны были деньги), престарелый Марк Твен рекомендовал его в Нью — Йорке словами: «Дамы и господа, я имею честь представить вам Уинстона Черчилля: героя пяти войн, автора шести книг и будущего премьер–министра Англии». Это была ещё наполовину шутка, но уже только лишь наполовину; наполовину было это уже и серьёзно, и молодой Черчилль сам пожалуй принял её втайне совершенно серьёзно.

Возможно, это состояние души, которое удерживалось с этого момента, объясняет бросающийся в глаза пробел в жизни молодого Черчилля: в этой полной жизни и приключений молодости нет любовной истории. Не требуется предполагать, что блестящий гусарский лейтенант, или позже молодой политик и светский человек вёл жизнь монаха. В действительности его воспоминания о юности содержат пару сдержанно–юмористических указаний на то, что он не был чужд знакомств с «дамами принципов»: в этом случае с дамами с променады лондонского амфитеатра. Однако об истинной любви, проникающем глубоко в жизнь отношении к определённой женщине ничего неизвестно; и если бы такая любовь когда–либо случилась, то об этом наверняка узнали бы — ведь Лондон это город, склонный к сплетням, и едва ли чья жизнь освещалась столь многогранно и столь основательно с перемыванием косточек, как жизнь Черчилля, и так было с самого начала.

Черчилль женился поздно, почти в 34 года, и эта женитьба — которая основала образцовый, длившийся всю жизнь брак — иногда определяется как женитьба по любви. Безусловно, это не была женитьба лишь по рассудку или из–за денег: невеста была прекрасна и знатна, умна и с характером, но без состояния. Безусловно, основой этого брака была истинная и тёплая симпатия, и предложение, которым Черчилль заключает свои воспоминания о молодости («В 1908 году я женился и жил с того момента великолепно и в радостях») — это лишь один из многих комплиментов, которые он сделал своей жене в течение десятилетий. И всё же при словах «женитьба по любви» останавливаешься и непроизвольно ищешь несколько более спокойное, мягкое, трезвое слово, нежели слово «любовь». Нужно лишь подумать об истории обручения и женитьбы отца и матери Черчилля, чтобы почувствовать разницу. Настолько полно отсутствует тут драматическое, романтическое, сенсационное, что в иных случаях столь характерно для жизни Черчилля, всё было настолько гладко, без приключений, столь подобающе; нисколько не «сильное», а скорее спокойное счастье. И имеется свидетельство, что новобрачный на праздновании своей свадьбы удалился с коллегами по министерству, чтобы ревностно обсуждать политику…

Нет, следует примириться с тем, что в этой полной приключений жизни страстного человека не случилось великой любовной авантюры и великой любовной страсти. В жизни Черчилля нет Катарины Орловой, как у Бисмарка, нет Инессы Арманд, которая почти что увела Ленина с его пути. Что его — многократно — действительно выбивало с пути, были политические страсти и военные авантюры; ни разу эротические. Черчилль как политик был кем угодно, но только не бесстрастной вычислительной машиной, у него было теплое сердце и горячая кровь, как едва ли у кого другого. Возможно как раз поэтому, поскольку всё тепло и жар души, всю страсть и даже нежность, которые другие используют в своей частной жизни, у него без отклонений и без уменьшения были направлены в его общественную личность и в его публичную деятельность.

Есть немало великих людей, чьи жизнеописания должны содержать проходящие через них как заглавия женские имена. Разделы жизни Черчилля должны нести скорее названия учреждений, для которых он последовательно жил: министерство экономики, министерство внутренних дел, адмиралтейство (великое, чудесное, романтично–трагическое дело), министерство вооружений, военное министерство, министерство колоний, министерство финансов (скорее своеобразная интермедия для его солидного возраста), вслед за тем ещё раз, после длительной паузы (и во второй раз как переломный рубеж в жизни) адмиралтейство — а потом поздняя вершина жизни на командном мостике Второй мировой войны: вот любовные истории Черчилля, вот его Фридерики, Лотты и Лили, его госпожа фон Штайн, его Христианы, Марианны и Ульрики. Здесь он, каждый раз по–иному, переживал все фантазии и страсти, которые в нём были, здесь он нашёл свои небеса и свою преисподнюю.

В парламентском государстве родина политика — это его партия. В ней он живёт, в ней он должен добиваться признания и показать себя на деле, она поддерживает его и защищает, без неё он ничто, «шаткая тростинка, которую сломает любой шторм». Сменить партию, особенно в стране, где две партии столь сплочённо, подобно вражеским лагерям, противостоят друг другу, как это имеет место в Англии, для политика подобно эмиграции — более того: дезертирству перед врагом.