ЛАИСА ВЕНЕРЕ, ПОСВЯЩАЯ ЕЙ СВОЕ ЗЕРКАЛО Вот зеркало мое – прими его, Киприда! Богиня красоты прекрасна будет ввек, Седого времени не страшна ей обида: Она – не смертный человек; Но я, покорствуя судьбине, Не в силах зреть себя в прозрачности стекла, Ни той, которой я была, Ни той, которой ныне. ЛЕДА (КАНТАТА) Средь темной рощицы, под тенью лип душистых, В высоком тростнике, где частым жемчугом Вздувалась пена вод сребристых, Колеблясь тихим ветерком, Покров красавицы стыдливой, Небрежно кинутый, у берега лежал, И прелести ее поток волной игривой С весельем орошал. Житель рощи торопливый, Будь же скромен, о ручей! Тише, струйки говорливы! Изменить страшитесь ей! Леда робостью трепещет, Тихо дышит снежна грудь, Ни волна вокруг не плещет, Ни зефир не смеет дуть. В роще шорох утихает, Все в прелестной тишине; Нимфа далее ступает, Робкой вверившись волне. Но что-то меж кустов прибрежных восшумело, И чувство робости прекрасной овладело; Невольно вздрогнула, не в силах воздохнуть. И вот пернатых царь из-под склоненной ивы, Расправя крылья горделивы, К красавице плывет – веселья полна грудь, С шумящей пеною отважно волны гонит, Крылами воздух бьет, То в кольцы шею вьет, То гордую главу, смирясь, пред Ледой клонит. Леда смеется. Вдруг раздается Радости клик. Вид сладострастный! К Леде прекрасной Лебедь приник. Слышно стенанье, Снова молчанье. Нимфа лесов С негою сладкой Видит украдкой Тайну богов. Опомнясь наконец, красавица младая Открыла тихий взор, в томленьях воздыхая, И что ж увидела? – На ложе из цветов Она покоится в объятиях Зевеса; Меж ними юная любовь, — И пала таинства прелестного завеса. Сим примером научитесь, Розы, девы красоты; Летним вечером страшитесь В темной рощице воды: В темной рощице таится Часто пламенный Эрот; С хладной струйкою катится, Стрелы прячет в пене вод. Сим примером научитесь, Розы, девы красоты; Летним вечером страшитесь В темной рощице воды. НА ПУЧКОВУ
Пучкова[31], право, не смешна: Пером содействует она Благотворительным газет недельных видам, Хоть в смех читателям, да в пользу инвалидам. НА РЫБУШКИНА Бывало, прежних лет герой, Окончив славну брань с противной стороной, Повесит меч войны средь отческия кущи; А трагик наш Бурун, скончав чернильный бой, Повесил уши. ОПЫТНОСТЬ Кто с минуту переможет Хладным разумом любовь, Бремя тягостных оков Ей на крылья не возложит. Пусть не смейся, не резвись, С строгой мудростью дружись; Но с рассудком вновь заспоришь, Хоть не рад, но дверь отворишь, Как проказливый Эрот Постучится у ворот. Испытал я сам собою Истину сих правых слов. «Добрый путь! прости, любовь! За богинею слепою, Не за Хлоей, полечу, Счастье, счастье ухвачу!» — Мнил я в гордости безумной. Вдруг услышал хохот шумный, Оглянулся… и Эрот Постучался у ворот. Нет! мне, видно, не придется С богом сим в размолвке жить, И покамест жизни нить Старой Паркой там прядется, Пусть владеет мною он! Веселиться – мой закон. Смерть откроет гроб ужасный, Потемнеют взоры ясны, И не стукнется Эрот У могильных уж ворот! ОСГАР По камням гробовым, в туманах полуночи, Ступая трепетно усталою ногой, По Лоре путник шел, напрасно томны очи Ночлега мирного искали в тьме густой. Пещеры нет пред ним, на береге угрюмом Не видит хижины, наследья рыбаря; Вдали дремучий бор качают ветры с шумом, Луна за тучами, и в море спит заря. Идет, и на скале, обросшей влажным мохом, Зрит барда старого – веселье прошлых лет: Склонясь седым челом над воющим потоком, В безмолвии времен он созерцал полет. Зубчатый меч висел на ветви мрачной ивы. Задумчивый певец взор тихий обратил На сына чуждых стран, и путник боязливый Содрогся в ужасе и мимо поспешил. «Стой, путник! стой! – вещал певец веков минувших, — Здесь пали храбрые, почти их бранный прах! Почти геройства чад, могилы сном уснувших!» Пришлец главой поник – и, мнилось, на холмах Восставший ряд теней главы окровавленны С улыбкой гордою на странника склонял. «Чей гроб я вижу там?» – вещал иноплеменный И барду посохом на берег указал. Колчан и шлем стальной, к утесу пригвожденный, Бросали тусклый луч, луною озлатясь. «Увы! здесь пал Осгар! – рек старец вдохновенный. — О! рано юноше настал последний час! Но он искал его: я зрел, как в ратном строе Он первыя стрелы с весельем ожидал И рвался из рядов, и пал в кипящем бое: Покойся, юноша! ты в брани славной пал. Во цвете нежных лет любил Осгар Мальвину, Не раз он в радости с подругою встречал Вечерний свет луны, скользящий на долину, И тень, упадшую с приморских грозных скал. Казалось, их сердца друг к другу пламенели; Одной, одной Осгар Мальвиною дышал; Но быстро дни любви и счастья пролетели, И вечер горести для юноши настал. Однажды, в темну ночь зимы порой унылой, Осгар стучится в дверь красавицы младой И шепчет: «Юный друг! не медли, здесь твой милый!» Но тихо в хижине. Вновь робкою рукой Стучит и слушает: лишь ветры с свистом веют. «Ужели спишь теперь, Мальвина? – мгла вокруг, Валится снег, власы в тумане леденеют. Услышь, услышь меня, Мальвина, милый друг!» Он в третий раз стучит, со скрыпом дверь шатнулась. Он входит с трепетом. Несчастный! что ж узрел? Темнеет взор его, Мальвина содрогнулась, Он зрит – в объятиях изменницы Звигнел! И ярость дикая во взорах закипела; Немеет и дрожит любовник молодой. Он грозный меч извлек, и нет уже Звигнела, И бледный дух его сокрылся в тьме ночной! Мальвина обняла несчастного колена, Но взоры отвратив: «Живи! – вещал Осгар, — Живи, уж я не твой, презренна мной измена, Забуду, потушу к неверной страсти жар». И тихо за порог выходит он в молчанье, Окован мрачною, безмолвною тоской — Исчезло сладкое навек очарованье! Он в мире одинок, уж нет души родной. Я видел юношу: поникнув головою, Мальвины имя он в отчаянье шептал; Как сумрак, дремлющий над бездною морскою, На сердце горестном унынья мрак лежал. На друга детских лет взглянул он торопливо; Уже недвижный взор друзей не узнавал; От пиршеств удален, в пустыне молчаливой Он одиночеством печаль свою питал. И длинный год провел Осгар среди мучений. Вдруг грянул трубный глас! Оденов сын, Фингал, Вел грозных на мечи, в кровавый пыл сражений. Осгар послышал весть и бранью воспылал. Здесь меч его сверкнул, и смерть пред ним бежала; Покрытый ранами, здесь пал на груду тел. Он пал – еще рука меча кругом искала, И крепкий сон веков на сильного слетел. Побегли вспять враги – и тихий мир герою! И тихо все вокруг могильного холма! Лишь в осень хладную, безмесячной порою, Когда вершины гор тягчит сырая тьма, В багровом облаке, одеянна туманом, Над камнем гробовым уныла тень сидит, И стрелы дребезжат, стучит броня с колчаном, И клен, зашевелясь, таинственно шумит». |
