Описав последующие годы («период разумных исканий»), автор «Отчета» заключал: «Десятилетие театра должно ознаменовать начало нового периода, результаты которого выяснятся в будущем.

Этот период будет посвящен творчеству, основанному на простых и естественных началах психологии и физиологии человеческой природы…

А потом, Бог даст, мы опять возобновим наши искания, для того чтобы путем новых эволюций вернуться к вечному, простому и важному в искусстве»[8].

Между временем, когда Станиславский произносил на публике свой ясный отчет (14 октября 1908 года), и временем, когда он обратился с Письмом к товарищам (28 ноября 1908 года) расстояние всего полтора месяца. Летопись не отмечает ничего такого, что объяснило бы перелом настроя, разве что строчки помрежа в дневнике репетиций «Ревизора» 20 октября: «в 2 ч. 45 м. репетиция была прекращена, так как К. С. Станиславский нашел недостаточным тот подъем духа, какой был сегодня у всех участвующих»[9] (нарушение заповеди шестой, по К. С., – «умей хотеть творить»). Что еще произошло в октябре?

В середине месяца в Москву на деловые переговоры приехал Гордон Крэг. С этой фигурой заочно уже связывали «возобновление исканий», личная же встреча была первой. Константину Сергеевичу сойтись с Крэгом оказалось нетрудно («скоро почувствовал, что мы с ним давнишние знакомые»[10]). Крэг 18-го смотрел недавно возвращенного в репертуар «Доктора Штокмана», 21-го – «Дядю Ваню», Станиславского оценил как лучшего актера лучшей в Европе труппы. Для определения его игры нашел слово «грация».

Грация, когда-то пояснил Чехов, в том, что усилий потрачено не больше, чем надо. На «Ревизора» тратились, потом опять застывало, опять тратились. Крэг пленил как вживе явленная противоположность: легкость, естественность подъема, увлекающая и сверкающая готовность к творчеству. Плюс то, что новый знакомец-гений свободен от какого-либо «театрального дела», знать не знает, что там балансируют.

У Немировича-Данченко есть необычное и небезопасное определение: Чехов – это «талантливый я». У Станиславского под конец 1908 года могло бы вырваться: Крэг – это свободный я. Я без сковывающих меня деловых театральных обязательств (высокорезультативных, благородных, никогда от них не откажусь, но ведь сковывающих же).

К тому же эти двое сошлись в своих притязаниях к исполнителям. В превосходном исследовании Аркадия Островского доказательно сближены идея Крэга («сверхмарионетка») и задачи «системы»: актер-«сверхмарионетка» вымечтан вовсе не как механизм, но как художник, у которого в руках нити, движущие собственное его творчество[11]. Как быть, если актеры, какие у нас имеются, не всегда таковы.

Крэг и Станиславский могли понять друг друга в своих надеждах на школу, где взрастят новый тип актера (Крэг откроет во Флоренции свою студию при театре «Arena Goldoni» в 1913-м, как раз тогда, когда в Москве Первая студия покажет свою первую работу). Пока же, осенью 1908-го, К. С. склонялся к отчаянным обобщениям: не только на той остановленной репетиции «Ревизора», но нигде ни в чем в МХТ нет подъема. Общая апатия при обостренных личных претензиях. Ни пьесы, которую готовят, ни спектакля, в котором играют, ничего не любят. Сколько ни рвись из жил, все равно застывает.

Присутствие, электричество Крэга и заряжало Станиславского, и отталкивало его от тех, в ком он стремительно начинал подозревать апатию.

Способность так – обрывая прежние энергетические союзы – воспринять «электричество нового человека рядом» Станиславскому была присуща органически. Так весною 1905 года он нуждался в Мейерхольде.

В этой связи будет, пожалуй, уместно дать отступление. История Первой студии МХТ с историей «злосчастной студии» на Поварской соотносима «от корня», как на протяжении их жизни до ликвидации (одного в 1936-м, другого в 1938-м) соотносимы МХАТ Второй и ГосТИМ.

В 1905 году репортеры путаются насчет целей нового предприятия Станиславского так же, как будут путаться они в 1913-м.

С наибольшей уверенностью сообщают: «Цель этого предприятия – насадить в провинции серьезно направленные и хорошо поставленные труппы и театры»[12]. Ведь именно такую цель Станиславский объявлял с год назад. Тогда был готов «Проект организации Акционерного общества провинциальных театров». Обсудить это дело К. С. приглашал запиской: «Если интересуетесь вопросом учреждения отделений Художественного театра в провинции – заходите завтра, в пятницу [13 февраля 1904 года. – И. С. ] на совещание, которое состоится у нас дома, около 8 часов. Кажется, Антон Павлович собирался зайти»[13]. Чехов не зашел, но заседание состоялось. Лужский после заседания сообщал: «У Конст. Серг. есть деньги на это дело, по его словам, тысяч сто…Редко за последнее время так горел Конст. Серг., как загорелся в этом проекте»[14].

Станиславский излагал план «преинтересного дела». «Набираются 3 труппы. Каждая из них готовит по 15 пьес. Итого 3 труппы. 45 пьес – разных»[15]. Входил в подробности.

Состав трупп – ученики школы МХТ, прежние и нынешние. Народу достаточно. Дело за теми, кто мог бы руководить ими. По этой надобности Станиславский и адресовался в Нижний Новгород к И. А. Тихомирову, расставшемуся с МХТ ради популяризации его опыта в провинции и большого успеха не стяжавшему. В той же связи естественно было вспомнить о Мейерхольде и А. С. Кошеверове: их работа после ухода из МХТ также опиралась на опыт МХТ и также рисковала заглохнуть.

В конце мая 1904-го прошли экзамены в школе МХТ: «Имея в виду провинциальное отделение театра, мы оставили еще на год весь 3-й курс, чтоб их подготовить на всякий случай к новому делу»[16].

Однако год спустя задача окультурить театральное пространство России повторениями МХТ станет для К. С. сомнительна.

В январе 1905 года готовили к премьере «Ивана Мироныча» Чирикова. «Было вяло, скучно»; «просто, хорошо, но неинтересно». «Добиваешься глубины – только обнаруживаешь мелкое место».

«Нехорошо!.. Непорядочно».

Посреди чахлых подробностей репетиций Чирикова – кратко: «Вечером смотрел Дункан. Об этом надо будет написать. Очарован…»[17].

На вечере танцовщицы К. С. впервые побывал 24 января 1905 года, потом, как ему помнилось, не пропускал ни одного.

«Ивана Мироныча» он дотянет до премьеры (28 января). В марте состоятся встречи с Мейерхольдом. Разговоры пойдут не о том, о чем предполагалось их вести.

По-видимому, на то новое дело, которое они начнут, Станиславский отдает деньги, год назад назначавшиеся на отделения МХТ в провинции. К бюджету МХТ новое дело (явствует из листов расчетов) касательства не имело; сложнее объяснить, как новая идея соотносится с коренной идеей МХТ.

В правом верхнем углу первого листа скрупулезных расчетов Станиславский пометил, подбирая слова осторожно: «Маленьк. дело, близко связанное с Худ. театром»[18].

В студийных бумагах – следы поисков названия «маленького дела». Эти страницы похожи на те, где Станиславский к лету 1898-го прикидывал возможные названия театра, затеваемого им с Немировичем. Те были так же исчерканы. Включали, в шутку или всерьез, название: «Театр в первый и последний раз». Как если бы зарекаются когда-либо еще идти на такое дело. Но вот этот новый лист.

«Театр-студия», «Театр исканий», «Театр идей», «Театр Союза молодежи», «Театр эскизов», «Театр проб», «Театр этюдов»[19]. Слово «театр» присутствует во всех вариантах. Как если бы был снят прежний зарок («Театр не в первый и не в последний раз»?). Допускается варьирование принципов и жизненных условий, практические пробы «другого театра».