— Так чё за идея тогда? — спросил Гнус. — Чё нам сдалось?

— Я скажу вам, чё нам сдалось, — медленно, с расстановкой произнес Красавчик, упиваясь вниманием публики. — Нам Сдалась Машина.

Глава шестая

Одержимость

Пачкуля сидела в кресле-качалке и практиковалась в игре на гитаре. «Непутевые ребята» отлично поработали (и денег содрали уйму!). Они заменили струны и закрепили гриф. Все колки теперь были на своих местах. Корпус подклеили, натерли воском и отполировали. Даже Хьюго признал, что гитара стала как конфетка.

Пачкуля души в ней не чаяла. Всюду таскала с собой. Спала с ней. И даже чистила. Игра на гитаре стала ее любимым занятием — после еды.

Теперь Пачкуля умела не только тренькать. Она освоила новую технику: проводила пальцами по неприжатым струнам, извлекая чудовищные звуки, диссонирующие друг с другом — и, конечно же, с ее пением.

Пение — это еще мягко сказано. Пачкулин голос, напоминавший крики диких гусей, лился свободно и куда глаза глядят, не следуя ни за мелодией, ни за ритмом.

Но что самое неприятное — она считала, что поет хорошо.

горланила Пачкуля, ударяя по струнам.

— И ГДЕ ВАС НОСИЛО, ПОЗВОЛЬТЕ УЗНАТЬ?

Хьюго и метла стояли в дверях — они пытались проскользнуть незамеченными.

Пачкуля аккуратно положила гитару на кухонный стол, заваленный исписанными клочками бумаги (наша ведьма сочиняла песни), встала и приняла суровый вид. Метла вся поникла и принялась выписывать по полу прутьями самоуничижительные круги. Хьюго сохранял самообладание.

— Ну?

— Никде, — коротко ответил Хьюго.

В последнее время отношения у этих троих не ладились. Хьюго с метлой от Пачкулиного нового увлечения готовы были на стенку лезть. Час за часом, из ночи в ночь хозяйка все пела и пела и спрашивала, нравится ли им, и заставляла подпевать. Эта ее одержимость становилась невыносимой для домочадцев, вот почему они приняли приглашение крысы Вернона, помощника Крысоловки, зайти посмотреть «Болото чудес», новую телеигру, которая была у всех на устах.

— Как же. Вы двое ходили к Крысоловке смотреть колдовизор. И не вздумай мне лапшу на уши вешать, я все знаю. Вернон вас пригласил, когда думал, что я не слышу. Но я слышала.

— Латно. Так и есть, — признался Хьюго, пожав плечами. — Мы хотели немношко отдохнуть от треньканья. А что прикашешь делать? Я таше почитать не могу, ты ше спрятать мою книгу.

— Не прятала я твою книгу, — сказала Пачкуля.

В самом деле. Не прятала. Она ее выбросила. Зашвырнула подальше в кучу мусора, когда Хьюго не видел.

— И вообще, — продолжала она, — я больше не тренькаю! Я уже неделю как не тренькаю! А ты даже не заметил. Я поработала над своей техникой — теперь я как бы ударяю по струнам. Я бы назвала это бренчанием. Вот послушай.

Она схватила гитару и продемонстрировала.

Бреннннньк!

— Треньк, бреньк — какая расница. Это ушас, — сказал Хьюго. — С тобой польше не повеселишься. Раньше у нас было мноко хорошей магии. А теперь — только плохая мусыка. Мне натоело, я иду гулять.

— Не смей! — набросилась на него Пачкуля. — Ты мой помощник. Тебе полагается помогать мне во всех делах. Во всех. В том числе слушать, как я учусь играть. Хвалить меня. Поддерживать меня на новом поприще. Эй ты! — Она повернулась к метле, которая нерешительно мялась в стороне. — Живо в чулан. Ты наказана.

— Фто за нофое поприще? — спросил Хьюго. Его пушистое чело прорезала морщинка.

— Я хочу стать бардом. Давно надо было решиться. Мамуля всегда говорила, что я пою, как соловей. Или как сельдерей? Сельдерей вообще поет? В твоем «Сборнике острот» об этом ничего не пишут, а?

— Откуда мне снать? Ты ефо спрятать.

— Да не прятала я его. А если б и спрятала — кто бы стал меня винить? Давай начистоту: ты уже давно пренебрегаешь своими обязанностями. Конечно… — она призадумалась, — конечно, если я уйду из магии в музыку, мне больше не понадобится помощник. — Она долго смотрела на Хьюго в упор, а потом фыркнула от смеха. — Да сотри ты эту глупую мину со своей морды, я шучу. Знаешь, я соскучилась по тебе. Поставь-ка чайник и налей нам по чашечке болотной водицы. Я спою тебе свою новую песню. Она о тебе — слушай.

— Я бы попросил, — чопорно сказал Хьюго. Но не сумел сдержать улыбки. Он запрыгнул на сушилку для посуды и занялся чайником и чашками.

— Так что? Как там в лесу-то было? — спросила Пачкуля.

— Тихо. Фее мероприятия отменены — никто не приходить.

— Дела все хуже и хуже, — мрачно заметила Пачкуля. — Все помешались на колдовидении. Прям как одержимые стали. Ты знаешь, что такое одержимость, Хьюго? Это когда люди все время говорят об одном и том же и в итоге становятся жуткими занудами. А теперь заткнись и слушай. Это песенка о моем котле.

Шельма шла мимо; она торопилась домой, чтобы припасть к экрану колдовизора. Если Пачкуля была одержима гитарой, то Шельма страшно пристрастилась к колдовизору. Она буквально не могла себя от него оттащить. Из дома она вышла только потому, что в кухонных шкафах было шаром покати. У нее наконец закончилось вообще все, и впервые за очень долгое время ей пришлось-таки пойти в магазин. Притом одной. Дадли разбил радикулит, а метла заявила, что у нее сыпь на прутьях, хотя на самом деле оба были в полном здравии и просто хотели остаться дома, чтобы посмотреть «Болото чудес».

Ну так вот. Бедная Шельма кое-как волокла четыре тяжеленных пакета с продуктами, три из которых были набиты кошачьими консервами. Ручки врезались в пальцы. Кроме того, она нацепила новые остроносые сапоги на шпильке, и ноги у нее болели не передать как. Через каждые несколько шагов она останавливалась и ставила пакеты на землю. Но что самое ужасное, в каждом жилище, мимо которого она проходила, работал колдовизор.

Пару раз она была готова постучать в дверь и попросить, чтобы ее пустили посмотреть колдик, но как бы отчаянно Шельмина душа ни просила колдовидения, горячей болотной водицы ей хотелось еще больше. Однако она знала, что, проси не проси, никто не побежит ставить чайник. С приходом колдовидения градус гостеприимства упал ниже некуда. Народ был не готов встать ради гостя с дивана.

Во время очередной передышки она услышала доносившиеся из-за деревьев гнусавые вопли:

Пение было поистине чудовищное — но для Шельминых ушей оно звучало райской музыкой.

— О да, — сказала Шельма. — Ну конечно! Пачкуля будет рада меня видеть.