— «Бородатые тоже плачут»?

— Это мыльная опера. Каждый вечер показывают.

— Мыльная опера? — Пачкуля, с рожденья избегавшая мыла, пришла в ужас. — И что, поют прямо в ванной? А во что певцы одеты? Во фланелевые простынки?

— Да нет же! Мыло тут вообще ни при чем. Это кино про гномов, они…

— Хватит с меня гномов! — Пачкуля зашвырнула газету в угол. — Знать о них ничего не хочу. Поразительно, что кого-то интересуют гномы. Я ведьма. Меня волнуют ведьминские дела. Я думала, и тебя тоже.

— Конечно, конечно! — запротестовала Шельма. — Понимаешь, Гнадин влюблена в Гнормана, который тайком встречается с Гнометтой, которая тайно сохнет по Гневиллу… — Поймав Пачкулин взгляд, она осеклась. — В общем, хорошее кино, — смущенно закончила она.

— Отлично! — рявкнула Пачкуля. — Отлично! Скажи на милость, что случилось со старыми развлечениями? Кто теперь играет в шарады, кто собирается вокруг пианино, чтобы попеть хором? Сидеть перед ящиком и смотреть на гномов — это нездорово.

— Там не только гномы. Есть еще «Гоблины и тачки». Я у Макабры смотрела. Там шайка чокнутых горных гоблинов устраивает гонки на полуразвалившихся машинах.

— Я не знала, что гоблины умеют водить машины.

— А они и не умеют. В этом вся соль. Они врезаются друг в друга. Просто умора. Любимая Макабрина передача.

— Все ясно, — презрительно ухмыльнулась Пачкуля. — Гоблины на машинах уморительно врезаются друг в друга. Отлично.

— К твоему сведению, — гордо объявила Шельма, — мой кузен Пьер ведет кулинарную программу. Сегодня в десять, прямой эфир из Кулинарных мастерских. Называется «Кладовая Пьера». Он будет готовить марципановых лягушек.

При всем Пачкулином презрении к колдовидению эта новость произвела на нее впечатление. Гном Пьер де Конфитюр, знаменитый кондитер, двадцатичетвероюродный кузен Шельмы. Его марципановые лягушки — пальчики оближешь. Пачкуля сама пробовала.

— Ладно, — признала она. — Может, иногда и показывают что-нибудь нормальное. Но в основном — всякий хлам. Если мне захочется посмотреть на хлам, я просто выгляну из окна. Надо быть не в себе, чтобы спустить такую кучу денег на говорящий ящик.

— Ммм…

— А чего это ты жмешься в дверях? Заходи, присядь.

— Ничего. Мне тут удобнее.

— А что в том ящике, который ты от меня прячешь?

— Я? Прячу? Ящик? — залепетала бедная Шельма. — Не понимаю, о чем ты.

— Отойди-ка в сторонку, — строго приказала Пачкуля. — Дай посмотреть.

— Нет, — сказала Шельма.

— Тогда попробую угадать. Может, там новый котел? Или оптовая партия рыбьих голов для Дадли? Или — рискну наобум — может быть, там колдовизор?

— Ладно! — воскликнула Шельма, топнув ногой. — Допустим, ты права. Что, я не имею права купить себе колдик?

— Колдик! — передразнила ее Пачкуля. — Колдик! Что за дебильное слово? Стоит тут, поддакивает мне — а у самой за спиной этот дурацкий ящик.

— Я не поддакивала.

— Но и не спорила.

— Да замолчи ты, — вскипела Шельма. — Я просто пыталась быть вежливой. Но, честно, с меня хватит. Доела кекс — проваливай. Мне надо распаковать ящик. И вечером не приходи. Мы с Дадли будем смотреть колдик, правда, Дадличек?

— Я за, — подтвердил Дадли. — Мне нравится реклама кошачьей еды.

— Ах-ах, — сказала Пачкуля. Она жутко обиделась. — Прямо не знаю, как я это переживу.

— А мне плевать, переживешь ты или нет.

— А мне плевать, что тебе плевать. Съела?

Повисла короткая пауза. Тикали часы. Дадли шепотом чертыхался.

— Стало быть, — сухо сказала Пачкуля, — мы больше не подруги?

— Не знаю. Наверно. Я подумаю об этом. А теперь уходи.

— Увидимся на сборище в пятницу?

— Ты что, не в курсе? Сборища не будет. Начинается новый сериал — «Остаться в мертвых». Судя по анонсам, ужасно интересный, правда, Дадлик? Самолет терпит катастрофу, и пассажиры-зомби оказываются в таинственном болоте…

Пачкуля пошла домой.

Глава четвертая

Чудесная находка

Как и предсказывала Бренда, зарядил дождь. Вообще говоря, в Непутевом лесу дожди не редкость, так что прогноз был не слишком рискованный. Вернувшись домой, Пачкуля отметила, что влажный воздух насыщен крепкими ароматами свалки. Лиса, осмелевшая в отсутствие смотрительницы мусора, обнюхивала жухлый кочан капусты, который выкатился из мешка с гнилыми овощами.

— Ммм, — промычала Пачкуля. — Запах родного дома… Эй! Ты! А ну не трожь! Здесь всё мое!

Лиса злобно зыркнула и ретировалась, в лунном свете ее глаза отливали красным.

— Давай-давай! — прокричала ей вслед Пачкуля. — Проваливай в свою дурацкую нору и не возвращайся!

И чтобы лиса уж точно поняла, что с ней тут не шутки шутят (а еще потому, что настроение было ни к черту), Пачкуля пнула кочан. Отскочив от носка ее ботинка, капуста воспарила над горами мусора, а затем упала и…

…тренькнула.

Обычно капуста приземляется с бумсом — ну или со шмяком, в зависимости от степени ее заплесневелости. Но она никогда не тренькает. Если только не падает на что-то тренькающее.

— Странно, — сказала Пачкуля и сощурилась. Она медленно подняла голову и понюхала воздух.

Как вы знаете, запахи — Пачкулин конек. Запахи завораживают ее. Она знает в них толк. Она обладает не только собственным уникальным ароматом, который она шлифует и совершенствует годами, но и весьма тонким чутьем. И сейчас ее нос уловил новый запах. Слабый, однако вполне отчетливый. Запах лака. И дерева. С металлическими нотками. На свалке появилось что-то новое — что-то, чего она раньше не чуяла.

Доверившись своему носу, Пачкуля сошла с тропинки и направилась к источнику запаха.

Долго искать не пришлось. Предмет обнаружился под сломанным столом для пинг-понга. Он был покрыт толстым слоем пыли, но силуэт его сразу бросался в глаза.

— Ооо, — сказала Пачкуля. — Гитара.

Да. Все струны, кроме одной, порваны, двух колков не хватает, гриф расшатан — и все же это была гитара.

Пачкуля повертела инструмент в руках. Затем протерла корпус рукавом — на полированном ореховом дереве заиграли лунные блики. В порядке эксперимента она дернула струну.

Треньк.

Вполне себе неплохой звук. Она дернула еще раз.

Треньк. Треньк, треньк. Треньк, треньк, треньк, треньк, треньк, треньк, треньк…

— Фто там у тебя на этот рас? — спросил голос сзади. Это был Хьюго, и в лапах он сжимал «Сборник хомячьих афоризмов и острот».

— Гитара, — с восторгом сказала Пачкуля. — Только что нашла. Красивая, правда?

— Всефо отна струна?

— Да. И что с того? Тренькать-то все равно можно. Вот, послушай. — Треньк. — Ну?

Хьюго, похоже, был настроен скептически.

— Да ладно тебе! — воскликнула Пачкуля. — Хорошая вещь! Посмотри-ка. Старинная. Может, даже ценная.

— Пошему токда она на сфалке?

— Яснее ясного — ее выбросили по ошибке. Смотри. На грифе такие красивые узоры вырезаны. Этакий скрыжовниковый дизайн. Может, на ней какая-нибудь знаменитость играла. Вдруг она принадлежала самому Дикому Скрыжовнику Джонсону?

— Кому?

— Не может быть, чтобы ты о нем не слышал! Дикий Скрыжовник Джонсон, знаменитый Бродячий Лесовик? Или Скрыж, как его любовно называли мы, фанаты. Он поет — как будто рашпилем[1] орудует. Голос у него скрипучий и скрежещущий. Жаль, он больше у нас не выступает.

— Он уехать? Кута?

— Не знаю. Он же Бродячий Лесовик. Видать, убрел куда-то. Но в свое время он был хорош.

— Кокда этот поющий Скрышофник играть на гитаре, он делать не только треньк?

— Конечно! — фыркнула Пачкуля. — И я тоже смогу, как он. Надо только подлатать гитару. Я отнесу ее «Непутевым ребятам» — они починят. Обдерут, конечно, как липку. Но оно того стоит. Потом мне нужно будет научиться играть. Но это ерунда, я очень музыкальная.

— Неушто? — удивленно спросил Хьюго.