Он поднялся – так внезапно, словно хотел ее ударить. Она отскочила назад.

– Ты у меня больше не работаешь, – процедил он. – Собирай свои манатки, защитница обиженных убийц, и вали отсюда.

Смерив его взглядом, исполненным презрения и ненависти, она вышла. Но прежде чем она навсегда оставила редакцию «Скандалов», ее остановила секретарша шефа. Дура дурой, крашеная блондинка, вечно жующая жвачку.

– Слушай, Аська, тебе тут звонили. Несколько раз. Какие-то идиоты, которые видели то ли мамашу, закапывающую ребенка, то ли самого ребенка, живого и невредимого, то ли его останки, уже не такие живые и невредимые. В общем, поговори с этими притрушенными, и удачи тебе. Это же все твое шоу.

Машинально взяв у нее несколько желтых листков бумаги с краткими записями и номерами телефонов, Ася окончательно попрощалась со «Скандалами».

Выйдя на улицу, она сделала глубокий вдох и отряхнулась, точно собака, выходя из воды. Включила мобильник. Первого звонка не пришлось долго ждать: звонил – раз уже, наверное, шестидесятый – Чарек.

Первые слова, услышанные от него, не стали для нее неожиданностью:

– Как ты могла так поступить с ней?

Но следующие бросили ее в холод:

– Где она? Где Кинга? Я хочу поговорить с ней. Забрать ее к себе. У ее дома ошивается целая куча журналистов и кровожадных соседей…

Они встретились в Асиной квартире на Нарбутта. Ася сидела у кухонного стола, обхватив заледеневшими ладонями кружку с горячим кофе. Чарек метался из угла в угол в бессильном гневе, как еще недавно она сама.

– Я подам на него в суд! – наконец вскричал он. – Подам в суд на этого засранца. Он нарушил авторские права. Кинга не могла авторизовать такое дерьмо!

– Подавай, – спокойно согласилась журналистка, – но сначала давай найдем Кингу, найдем ее живой и здоровой, ладно? Вывезем ее за границу, дадим немного денег, чтобы она могла продержаться, пока тут, в Польше, все не утихнет… а тогда подавай на мерзавца в суд. Я тебя поддержу. А сейчас главное – найти Кингу. Как ты думаешь, где она могла укрыться?

– Думаю то же, что и ты. Где прячется раненый зверь? В своей норе. Но где она, эта нора?

– Она мне говорила. На заброшенных дачных участках.

– Ты знаешь, сколько в Варшаве и окрестностях этих заброшенных участков?

– Не знаю, но придется узнать. Мы отыщем ее. Мы должны. Мне кажется, от этого удара, – Ася бросила исполненный отвращения взгляд на мерзкую статью, – Кинга уже не оправится…

Пока Чарек изучал план Варшавы, отмечая на нем все дачные территории, которые собирался сегодня же объехать, чтобы найти все заброшенные участки и с завтрашнего дня их обыскивать, – взгляд Аси упал на желтые бумажки, которые она швырнула на стол, едва вернувшись домой.

Нехотя она начала просматривать их.

«Останки ребенка, закопанные в саду поблизости Бродницы».

– Поблизости Быдгоща, кретин, – проворчала журналистка. – Даже читать не умеют.

Следующие записи были похожи по содержанию, и лишь от одной из них у Аси на несколько секунд замерло сердце.

«Родители Али просят с ними связаться». И номер мобильного.

В голове Аси засигналила «красная тревога», как сказала бы Кинга. Но почему? Ведь девочек по имени Аля в Польше наверняка тысяч сто, а их родителей – в два раза больше…

Журналистка не знала почему, но в тот же момент вскочила на ноги, вышла в спальню и, сжимая телефон вспотевшей вдруг рукой, принялась нажимать цифры указанного номера.

После первого же гудка – словно звонка давно ждали – ответил мужчина. Он осторожно проговорил:

– Алло, слушаю?

– У аппарата Иоанна Решка. Автор статьи в сегодняшних «Скандалах». С кем я разговариваю?

– Вы можете говорить? Так, чтобы никто нас не слышал и не записывал?

Этот тихий, подчеркнуто сдержанный, исполненный подозрительности голос заставил Асю похолодеть – и в то же время ее сердце забилось быстрее. Инстинкт журналистки подсказывал ей, упрямо подсказывал: сейчас что-то произойдет…

– Это мой личный телефон. Я одна в спальне своего дома. Меня никто не подслушивает и уж наверняка никто не записывает.

«Что касается записи, то в этом я сама спец», – мысленно добавила она.

Услышав следующие слова мужчины, она вынуждена была сесть: ноги вдруг перестали слушаться ее.

– Видите ли, мы с женой восьмого июля нашли в лесу возле Быдгоща новорожденную девочку. Она была завернута в пеленки и присыпана листьями. Собственно говоря, нашла ее Дора, наша колли. Было это утром, мы ехали на пикник и остановились у леса, припарковали машину и выпустили собаку побегать. Видим – Дора мчится в лес и лает как бешеная. Мы за ней, а убежала она далеко… Наконец догнали, смотрим, она разрыла носом листья, а оттуда кто-то тихонько плачет – точно котенок! Жена хватается за сердце, я начинаю копать. И тут вижу…

Мужчина умолк, сделал глубокий вдох. Молчала и Ася, застыв с прижатым к уху мобильником.

Наконец мужчина откашлялся, и к нему вернулся дар речи.

– Думаю, это и есть Алюся из вашей статьи. Мы стали о ней заботиться как о собственной дочери: сами-то мы детей иметь не можем, хотя очень хотели, и… понимаете, мы никому не говорили, что она у нас найденыш. Что это за мать, которая закапывает малютку в лесу? – так мы подумали, когда нашли Аню, ведь мы назвали ее Аней… Заберут ее у нас, отдадут в приют или, что еще хуже, вернут ужасной матери – вот как мы думали. Потому никому и не признались, что это не родной наш ребенок. Мы переехали на другой конец Польши, чтобы никто из соседей не болтал лишнего, и здесь-то уже все знают, что Аня – наша дочка. И, понимаете, нам лучше было бы не признаваться, ведь скрывать ребенка – преступление; но жена сегодня купила газету, прочитала об этой Кинге и мы оба расплакались: как же так, женщина в таком состоянии – и никто ей не помогает, ни родители, ни муж! Выходит, она от мафии убегала – разумеется, никакой мафии не было, но ведь в ее голове она была – воображение и не такие штуки выкидывать умеет! И мы подумали: что скажет наша Аня, она же Аля, если когда-нибудь обо всем узнает? Она спросит, почему мы не рассказали о ней ее маме, которая так ужасно страдает и обвиняет себя в ее смерти… Понимаете? – Мужчина запнулся.

Ася зажала рот кулаком, чтобы не зарыдать: рыдания раздирали ей грудь. Где-то на заднем плане слышалось, как женщина успокаивает маленького ребенка; Асе не верилось, что этот ребенок – дочь Кинги! Она даже боялась поверить в такое счастье: вдруг оно окажется иллюзией и эта иллюзия лопнет, как мыльный пузырь…

– Да. Понимаю, – наконец выдавила из себя она.

– Мы не хотим огласки. Нам не нужны никакие судебные процессы, понимаете? Я знаю, что данные об информаторах журналистов охраняются законом. Вы не имеете права разглашать, откуда вы получили информацию, не так ли?

– Я не стану разглашать.

– Тогда, может быть, давайте встретимся вдвоем – вы и я? А с матерью Ани, Кингой, наверное, потом… Нам еще… нужно подготовиться… ну, вы понимаете. Но если подтвердится, что Аня и есть Аля… тогда мы подумаем вместе, как будет лучше для малышки. Ведь самое главное – чтобы для нее все закончилось хорошо, не так ли? Мы не хотим причинять ей вред. Она уже однажды осталась в лесу одна… засыпанная листьями… Понимаете?

Ася понимала каждое слово – и сказанное дрожащим голосом, и несказанное. Каждое слово отца, больше жизни любящего своего ребенка – ребенка, которого у него могут отнять. И Кинга тоже поймет – в этом Ася была уверена.

– Давайте встретимся, – неторопливо проговорила она, поразмыслив. – У меня есть фотография Али Круль. – «Я стащила ее у родителей Кинги, когда была кратковременной гостьей в их доме», – мысленно добавила она. – Если окажется, что это та самая девочка, хоть я и так в этом не сомневаюсь, то в следующий раз мы встретимся уже вчетвером: вы с супругой, Кинга и я. А если считать ребенка, то даже впятером. – Посвящать в дело Чарека Ася не собиралась: право на решение принадлежало Кинге, и только ей.