Она ускорила шаг.

По ее улице, по Домбровского, сновало несколько журналистов, тут же был припаркован фургончик передвижной телестанции: они пока не знали точного адреса, но уже напали на след жертвы. Нет, не жертвы – убийцы. Жертвой ведь была крохотная, двухнедельная девочка, живьем закопанная матерью-извращенкой…

Кинга уже приближалась к своему подъезду, как вдруг кто-то узнал ее. Перед домом засуетились взбудораженные журналисты.

Кинга побежала по коридору, желая поскорее укрыться в своей квартирке, и внезапно остановилась как вкопанная. На двери кто-то написал черной краской: УБИЙЦА. Краска еще даже высохнуть не успела.

Задыхаясь от рыданий, она влетела в квартиру, повернула ключ в замке, задвинула обе щеколды и в страхе огляделась вокруг, будто затравленный зверь. Бежать было некуда. Путь на свободу был отрезан. Долго ли выдержит она взаперти в крохотной квартирке, с непрестанно звонящим домофоном? А ведь скоро гиены проникнут в подъезд и примутся колотить в ее дверь…

– Пани Кинга, всего один вопрос: что вы чувствовали, закапывая живого ребенка?

– Кинга, мы знаем, что ты там! Выйди к нам, поговорим! Объяснись!

– Пани Кинга, вы чувствуете себя виновной или невиновной?

Сотни вопросов и обвинений из-за двери…

Она заперлась в ванной, заткнула пальцами уши, зажмурилась и принялась качаться взад-вперед.

«Ася, что ты натворила?! Как ты могла?!»

Кто-то из акул пера, более решительный – или более раздраженный, – ударил в дверь ногой.

Кинга в ужасе подскочила. В мозгу ее засигналила «красная тревога»… Нет, еще нет: это всего лишь телефон. Звонил хозяин квартиры, которую Кинга снимала.

– Послушай, дамочка, мне этого всего не нужно, – без обиняков начал он. – Я не сдаю жилья уголовникам. Сегодня же убирайся прочь, и мне плевать на залог, не хочу ничего слышать. Этот залог я потрачу на обеззараживание квартиры – после такой, как ты, это необходимо. Поняла? Сегодня же проваливай! И мне наплевать, что снаружи поджидают стаи журналистов! Таких, как ты, нужно отправлять или в тюрягу, или сразу на тот свет!

Эту тираду она выслушала молча. Он повесил трубку. Отложив телефон, она затуманенным взором окинула маленькую квартирку, которая ее стараниями уже стала напоминать уютный дом.

О ее ноги потерся Каспер, серьезно заглядывая в глаза.

«Что же с тобой будет? – устало подумала она. – Если я выпущу тебя в окно, ты сам найдешь Чарека?»

Окно выходило на крохотный садик, окруженный с двух сторон домами, с третьей был флигель. Этим путем Кинга еще могла скрыться: там еще не подстерегало стадо голодных гиен. Но скоро, скоро они отыщут и эту лазейку. У нее осталось мало времени, а ведь нужно собрать все вещи, которые понадобятся ей в эту ночь… В свой старый мешок она положила бутылку водки, таблетки счастья, прописанные ей доктором Избицким, и кое-что еще – ага, это будет нужнее всего… Теперь только набросить на плечи старую добрую куртку, надеть знакомые ботинки и штаны, которые еще с бездомных времен лежали в дальнем углу шкафа… Все, она готова.

Не оглядываясь, она вышла в садик. Взяла на руки кота, солеными от слез губами поцеловала его в головку, прошептала прощальные слова и быстро зашагала вперед, стараясь не слышать отчаянного мяуканья животного, спешащего за ней…

Ася спала до обеда – сном праведника, а если точнее, то похмельным сном. Как раз в то время, когда Кинга по старым улицам Праги[4] пробиралась по направлению к заброшенным садам дачников, ее «подруга» понемногу приходила в себя, с наслаждением потягивалась в кровати и бросала взгляды на свою великолепную статью, увенчанную трогательной фотографией матери у могилы маленькой дочки, – статью, изданную всего несколькими тысячами экземпляров и отправленную в какую-то чертову глушь. Это была вовсе не та статья, которой с самого утра жила вся Польша.

По дороге в кухню Ася включила мобильник – и остановилась как вкопанная, глядя на его обезумевший экран. Эсэмэски и неотвеченные звонки показывались один за другим. Когда телефон наконец утих, эсэмэсок она насчитала сорок восемь, а пропущенных входящих – почти все от Чарека – тридцать два.

Она, конечно, ожидала реакции публики, но не такой бурной! Вот Кинга обрадуется!

Но улыбка сползла с лица Аси, стоило ей открыть первую же эсэмэску – от приятельницы, тоже журналистки.

«Отличилась ты, нечего сказать. Мои поздравления: :-(

Гм… Странно. Впрочем, человеческая зависть так же безгранична, как и вселенная.

Вторая эсэмэска была похожа по содержанию. В третьей была приписка: «Но о таком ты уже писала…». А четвертая, от которой у Аси упало сердце, была от Чарека: «КАК ТЫ МОГЛА ТАК ПОСТУПИТЬ С НЕЙ?! ТЫ ПРОСТО ХИЩНИЦА!!!»

– Блин, что-то тут не так! – заорала Ася, надела первое, что было под рукой, – пропотевшие вчерашние шмотки, – и помчалась в киоск.

Она увидела кричащий заголовок, набранный омерзительным «кровавым» шрифтом, ехидную улыбку Кинги – и у нее подкосились ноги. Схватив газету, она бросила киоскерше десятку и, не дожидаясь сдачи, бегом вернулась домой. Там она, шагая из угла в угол, точно взбешенная львица, прочитала то, во что превратили ее прекрасную, трогательную статью. Главред, этот сукин сын, умел проделывать такие вещи: сокращать предложения, вырывать их из контекста, «случайно» пропускать некоторые слова; историю несчастной женщины он превратил в кровавые откровения холодной, безжалостной убийцы. Реплика самой Аси: «РАЗНИЦА ЕСТЬ, ПОТОМУ ЧТО ТЫ ЖАЛЕЕШЬ О ТОМ, ЧТО СОВЕРШИЛА, А ОНИ – О ТОМ, ЧТО ИХ ПОЙМАЛИ!!!» – теперь выглядела так: «ТЫ СОЖАЛЕЕШЬ НЕ О ТОМ, ЧТО СОВЕРШИЛА, А О ТОМ, ЧТО ТЕБЯ ПОЙМАЛИ!!!». Прочтя это, Ася застонала от гнева.

– Я прикончу тебя, сукин сын, прикончу, – бормотала она, выбегая из дому и останавливая такси. – Какой же ты скот, гребаный скот, – шипела она по дороге в редакцию.

Несколько минут спустя эти слова она швыряла в лицо Яцеку Сондеру, а тот улыбался от уха до уха.

– Асенька, сокровище мое, не волнуйся ты так! Ты ведь сама этого хотела – чтобы твоя статья вызвала бурю. И она, черт меня подери, вызвала! Наш материал уже стоит на первых страницах всех интернет-порталов: и на «Виртуальной Польше», и на «Онете», и на «Интерии»… Мне уже все телефоны оборвали – все спрашивают согласия на перепечатывание! Это грандиозный come-back Каролины М., но здесь еще лучше, еще больше жестокости: та хотя бы убила ребенка, прежде чем закапывать, а эта твоя…

– Заткнись, ушлепок! Ты отлично знаешь, для чего я писала эту статью! Ты же умеешь читать, сволочь! Все ты знал и все понимал! Понимал, почему она мне доверилась и рассказала свою историю! Все ты знаешь, сукин сын!!!

– Ой, да что у вас с ней вышло? Жалкая мелодрама. А у меня – то есть у нас с тобой – получился бифштекс с кровью. Публика это проглотит! Уже проглотила! Ты читала комментарии на нашей интернет-странице? Так почитай…

Он был вполне доволен собой. Вот так же довольна собой когда-то была и Ася, когда принесла ему материал о девочке-подростке, которую насиловал ее собственный отец. Та история оказалась высосанной из пальца и насквозь лживой, кроме того, едва не стала причиной самоубийства невиновного человека, а что испортила ему и его семье жизнь – это уж наверняка… Но то было давно, а недоразумение с Кингой случилось сегодня.

– Считай, что ты ее линчевал, – прошептала Ася; глаза ее были полны слез. – Ты только что линчевал невиновную женщину.

Улыбка с довольной рожи главреда сползла.

– Если и так, – холодно проговорил он, – то я линчевал суку, которая закопала живого младенца. Так ей и надо. И другим таким же сукам в назидание, если суд их случайно оправдает.

– Тот же суд полгода назад оправдал нескольких главарей мафии – всех до одного. Чего только не было у них на совести: избиения, похищения, шантаж, торговля оружием, людьми, наркотиками, заказные убийства – да что хочешь! И всех этих бандитов выпустили на свободу, словно примерных граждан! Мы еще будем им компенсации выплачивать за несправедливое задержание! И об этом ты почему-то не пишешь в этой своей вонючей газетенке! А все потому, что эти бандюки тебе бабки платят!