Но шеф был не только хитрее нее, но и намного безжалостнее и алчнее. Кингу он мысленно прозвал «сучья стерва». Ее рассказ его ничуть не тронул; на четкий посыл, который эта история с самого начала несла, было плевать. Какое ему дело до судеб каких-то баб, которые могут прикончить еще десяток маленьких ублюдков (а могут ведь и не прикончить)! Астрономическая прибыль от продажи «подрихтованной» истории гораздо важнее.

И он лично направился в типографию и отдал ответственному ночной смены распоряжение.

– В первые пять тысяч экземпляров пусть идет вот этот вариант статьи, – он дал ему в руки компакт-диск, отмеченный цифрой «1». – Как только Ася Решка утащит себе несколько первых экземпляров – а она наверняка это сделает, – отправишь остаток в какую-нибудь дыру, куда-нибудь в Бещады, а остальной тираж напечатаешь с вот этим вариантом, – и он вручил мужчине такой же диск, подписанный четкой цифрой «2».

Тот кивнул, не вдаваясь в подробности. Такое распоряжение не стало для него неожиданностью. К махинациям с текстами редакция бульварной газеты уже прибегала не раз.

После этого Яцек Сондер с чувством выполненного долга отправился домой, печатные станки были приведены в движение, и судьба Кинги начала вершиться…

Главред был прав: Ася еще ночью прибежала в типографию и дрожащими от возбуждения руками схватила первые экземпляры «Скандалов».

Вот, вот она, ее статья! Красивая фотография грустной женщины у могилы ребенка, трогательное название и не менее трогательный текст. Прижимая к груди газету, которая должна была стать ее пропуском на раздачу премий лучшим журналистам года, она прежде всего отправилась на Домбровского, чтобы поделиться своей добычей с Кингой. В окнах Кинги было темно – должно быть, она опять работала допоздна и полумертвая легла спать, не дождавшись газеты, – но Ася положила один экземпляр на коврик у ее двери. Рано утром Кинга прочтет свою историю и, может быть, наконец почувствует… облегчение? Искупление вины? Что-то наверняка почувствует…

Вернувшись к себе, Ася открыла шампанское и тут же выпила полбутылки. Она заслужила праздник. Статья была классная, и она, Иоанна Решка, тоже классная – может, даже лучше, чем статья!

Приложив ухо к двери, Кинга ждала, когда журналистка оставит газету на коврике и уйдет. Ей не хотелось читать в присутствии кого бы то ни было. Ей вообще не хотелось ее читать. И все же она подняла газету, вернулась в прихожую, включила свет и…

Первый шок: она, Кинга, у могилы Алюси. Кто ее там сфотографировал? И когда? До того, как она рассказала Асе всю свою историю, или после? Да какая разница?.. Смутное предчувствие, что разница все же есть, пульсировало у женщины в висках, но она была слишком уставшей и взволнованной, чтобы подумать об этом как следует.

Она прочла заголовок – раз, второй… Звучал он ужасно. Особенно первые слова: «Она убила маленькую дочку». Подзаголовок все объяснял, но все равно было больно, очень больно… Она надеялась, что Ася окажется тактичнее. Ну что ж… Видимо, для нее выгода важнее всего.

Статью целиком Кинга не в состоянии была прочесть. Вот начало их странного знакомства: журналистка – и бездомная… Далее шла стенограмма их разговора в тот памятный вечер четверга. Ася сдержала слово: не пропустила ничего. Оканчивалась статья словами Кинги, ее призывом: «Опиши это».

Глаза женщины наполнились слезами, она вновь вспомнила о дочке. Вспомнила о ее голубых глазах, глядевших на мать со спокойной серьезностью.

– Моя милая крошка, если этим мы спасем хоть одного малыша… хоть одну женщину…

Устав от плача, она заснула уже на рассвете.

Весь остаток ночи мне снилась Алюся. Я прижимала ее к сердцу, вдыхала запах шелковистых кудряшек, притрагивалась к ее нежному личику, а она крохотными пальчиками хватала мою руку и крепко держала. Всем существом я ощущала спокойствие, а счастье так переполняло меня, что даже щекотало в горле. Я знала: там, где мы сейчас, мы в безопасности, никто нам больше не угрожает и никто не заберет у меня мою крошку.

Проснувшись, я еще чувствовала остаток этого счастья – и улыбнулась, кажется, впервые за два года. Я знала, что этой статьей, которая сегодня распространится на всю Польшу, я искупила хотя бы частицу вины, что это – первый шаг к прощению. Первый шаг к тому, чтобы я сама простила себя: я ведь знаю, что Алюся простила меня уже давно.

Прежде чем встать с постели и накормить вечно голодного Каспера, я приняла решение: помимо волонтерской работы в пользу бездомных, я буду ездить по роддомам и общаться с молодыми мамами. Вдруг одна из них страдает от таких же галлюцинаций, что и я, и захочет этим со мной поделиться? Я-то уж буду знать, что делать… На этот раз я не сдамся. Другой ребенок не погибнет, другая женщина не сойдет с ума от отчаяния.

Да. Впервые за два года на сердце у меня было легко. Боль еще вернется, наверняка вернется, но на данный момент моя жизнь обрела смысл и цель.

В «КонГарден» я прилетела словно на крыльях. Как всегда, я была первой, поэтому включила компьютер и полностью погрузилась в работу над новым проектом. Я и не заметила, как стали приходить коллеги; а может быть, нужно было заметить?.. Не обратила я внимания и на странную тишину, такую несвойственную этому месту; а тишина, казалось, с каждой минутой нарастала.

Наконец кто-то толкнул меня в плечо, и лишь это заставило меня поднять глаза.

Это Павел, правая рука шефа. Его лицо было искажено такой странной гримасой, что я тут же поняла: он уже знает. Уже читал статью. Сумел ли он понять, сможет ли и дальше работать со мной под одной крышей – или?.. На его лице я ничего не могла прочесть – оно напоминало скорее неподвижную маску.

Не говоря ни слова, он указал мне на кабинет Конрада.

Я поднялась и направилась к двери, чувствуя на себе взгляды всех сотрудников. Ноги были ватными. Кажется, это были самые длинные двадцать метров в моей жизни. По крайней мере, так мне в тот момент показалось.

Войдя и закрыв за собой дверь, я увидела Конрада; выглядел он постаревшим на десять лет. Он стоял, опершись обеими руками о стол, а перед ним лежала газета с кричащим издалека кроваво-красным заголо… стоп, стоп, кроваво-красным?!

Дрожащими руками я поднесла газету к глазам. Истекающие кровавыми каплями буквы кричали: «ОНА ЖИВЬЕМ ЗАКОПАЛА МАЛЕНЬКОГО РЕБЕНКА! СУД ЕЕ ОПРАВДАЛ!!!». И на полстраницы – моя фотография: фотография ехидно улыбающейся убийцы, довольной своим поступком.

«Ася, как ты могла?» – мысленно простонала Кинга, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног, а плечи давит неподъемная тяжесть. Несмотря на это, она продолжала стоять на ногах, держа трясущимися руками газету, будто пропитанную кровью тряпку.

– Кинга… – Голос Конрада заставил ее на мгновение оторвать взгляд от этих букв и этой надписи. Мужчина, всегда спокойный и улыбчивый, выглядел так, точно сейчас расплачется. – У меня четверо детей, я люблю их больше жизни, а при этом… в моей фирме работает женщина, которая не только убила своего ребенка, но, похоже, и гордится этим.

«Что ты говоришь?! – хотела закричать она. – Как ты можешь?!»

Мог. Глядя на ее фотографию, которая «украшала» статью, – мог…

– Если уж наши суды настолько… милосердны, – продолжал он сдавленным от гнева голосом, – что выпускают на свободу таких… таких, как ты, то Бог тебе судья. Уходи, женщина, и не появляйся здесь больше. У меня нет слов, чтобы высказать, как я тебя презираю…

Он отвернулся. Она видела, как дрожит его спина.

И она… ушла. Просто ушла. Сказать было нечего.

Она волочилась по городским улицам, втягивая голову в плечи, как тогда, когда была бездомной; она старалась исчезнуть, стать невидимой для прохожих, спешащих по своим делам.

Газету с кричащим заголовком «ОНА ЖИВЬЕМ ЗАКОПАЛА МАЛЕНЬКОГО РЕБЕНКА!» и собственной фотографией она видела везде: на витринах киосков, у газетчиков, рекламировавших сенсационную новость: «Последовательница Каролины М.!», в руках людей, ждущих автобуса… Ее обжигал каждый взгляд, останавливающийся на ней, и в этих взглядах она угадывала сперва узнавание, затем шок и ненависть.