В шатёр зашли все, приехавшие на переговоры - и павийцы, и урготцы - и Эмте произнёс при них своё признание. Когда после этого он начал то, что должен был сделать, мне больше всего хотелось отвести глаза - и от ужаса, и от стыдливости. Но я понимал, что тогда Эмте будет ещё труднее. Он был молодой сильный мужчина в той поре, когда человек созревает к долгим трудам и плотским утехам, и жизнь долго не хотела оставлять ни один член его тела. Когда он затих, я отослал всех, сказав, что хотел бы осмотреть труп на предмет следов магии.
Первым делом я перерезал шнурок и спрятал его. На миг мне показалось, что Эмте ещё можно вернуть дыхание, и я попытался это сделать. Больше всего мне хотелось, чтобы он жил, пусть даже скрывающим своё имя изгнанником с раздавленным горлом. Когда, наконец, наши войны перестанут требовать новых жертв? Но увы, у юноши хватило силы и мужества покончить со всем безвозвратно.
Немного погодя в шатёр вошёл Миро и тихо и настороженно спросил меня:
- Эмте действительно был послан Кори для покушения или это твои проделки, Шади? Уж слишком нам выгодно его признание.
- Он стрелял в Фемке по доброй воле, и ни я, ни кто-то другой его не заставлял. Я кляну себя за то, что не догадался о его намерениях, Миро. Эмте считал, что ландграф изнасиловал его мать. Узнав от меня, что насильником был глава рода Ори, он решил взять вину на себя. Он не служил Кори, и не был предателем. Но всё, что мы можем сейчас, это проводить его так, как он заслуживает. Больше этого сделать некому.
- Мы должны будем рассказать об этом сиру Зорту, пусть даже под клятвой о молчании.
- Должны. Только знаешь, Миро, однажды в трактире я случайно подслушал, как тот, напившись, проклинал Ори. Теперь я понимаю, что Зорт догадывался, кто был насильником. Но он не хотел лишаться покровителя. Это его ложь погубила Эмте. Хвала предкам, что я не проговорился парню - не знаю, смог бы он тогда уйти достойно. Нет, Миро, кроме нас с тобой его некому помянуть.
Миро ненадолго выходит и возвращается, неся две кружки и мех с молодым вином. Я достаю свой кинжал, и вскоре мы молча пьём над погибшим вино с несколькими каплями нашей крови. Остатками я кроплю тело. Эмте не суждено быть погребённым как следует благородному, так пусть же хоть это мы сделаем как положено.
После полудня начинаются переговоры. Миро протягивает правителю Стерре листы папира и тот, проглядев их, смотрит на него в немом изумлении. В наших предложениях мы соглашаемся на поставки железа и руды, но они расписаны по урготским цехам. Меньше всего достаётся оружейникам. Конечно, рано или поздно оружие научатся делать и другие цеха, особенно если это будут не привычные мечи и палаши. Но здешние мастера сильно привержены традициям, а вожделенное железо ни один цех не даст просто так вырвать у себя из глотки. Наш расчёт на то, что большинству представителей Ургота договор покажется выгодным. Павии же он даст время на то, чтобы прийти в себя после смуты, научиться выплавлять лучшее железо, делать махины, в том числе и военные, и поднакопить казну.
Мастера цехов быстро понимают, в чём тут суть, и тоже начинают просматривать наши листы, благо, Миро заготовил несколько копий. Вскоре между ними разгорается ожесточённый спор. Я неплохо знаю уроготский, но изобилие жаргона ставит меня в тупик. Однако и без слов понятно, что больше всего недоволен даже не оружейник, а глава горняков. Он из простолюдинов и не слишком заботится сейчас о своих манерах - размахивает рукам, дёргает себя за рыжую бороду, большой рубиновый амулет на шее болтается туда-сюда. Его цех мы как раз не обделили, но Тимо считает, что этого мало. И если остальные не согласятся ему уступить, он готов даже настаивать, чтобы всем тогда уж досталось поровну, хотя горнякам это как раз невыгодно. Оружейник, почуявший возможность отыграть своё, присоединяется к нему.
Миро вовремя заявляет, что решения от урготцев мы всё равно не ждём раньше завтрашнего дня, и у них будет довольно времени для обсуждений. Ландграфы, утомлённые спором ремесленников, облегчённо вздыхают и встают, чтобы разойтись. Я подхожу к графу Брамму, который во времена своего посольства в Павии был добрым знакомым моего отца.
- Ваш батюшка пытался нас стреножить, вы же предпочитаете выдрать нам яйца, - насмешливо говорит он.
- Что вы, граф, Павия сейчас в слишком затруднительном положении, чтобы думать о чьих-то яйцах, - отвечаю я ему в тон. - Кроме того, вы всегда можете продать свои махины и другие изделия, обеспечив себя наёмниками.
- В урожайные годы зерно даёт вашей казне не меньший доход. И павийские мастера в последнее время тоже имеют, что предложить на продажу.
- Всем нам приходится учиться чему-то новому, граф. И только усердие и талант решают, кто окажется первым. Кстати о желающих быть первыми. Мастер Тимо всегда так упрям и несговорчив?
Брамм задумывается. Он выглядит слегка удивлённым.
- Тимо, конечно, наизнанку вывернется за свой цех. Они все таковы. И хороших манер ему взять неоткуда. Но на всех прежних советах он был куда разумнее и умел приходить к соглашениям. Не знаю, какая муха его укусила.
Я прощаюсь с ландграфом до завтрашнего дня. Вышедшие из шатра ремесленники толпятся вокруг, продолжая спор. Помощник Тимо, приехавший с ним, благоразумно стоит поодаль с озабоченным видом. По всему видно, что неуступчивость товарища его не радует. Я подхожу к нему:
- Здравствуйте, мастер.
- Здравствуйте, сир.
Он обращается ко мне как благородный к благородному, но я не выказываю обиды, да и не чувствую её, поскольку в Урготе так принято. Ларс и без того видит во мне бывшего врага, и хорошо уже, что обычное для ремесленников любопытство заставляет его поддерживать разговор. Некоторое время я отвечаю на привычные вопроcы 'как это вы живёте-то совсем без магии?'. Потом спрашиваю сам:
- Тимо ведь прошёл от обычного горняка до главы цеха, и всё это - собственными заслугами?
Ларс, которому явно хочется приподнять в моих глазах товарища, отвечает с горячностью:
- Да, он очень хорош в строительстве махин. Да и в том, где и что искать в недрах, разбирается как в своём доме.
Я специально подначиваю его:
- И за это напарники прощали ему привычку поднадавить и добиться своего силой?
Готовясь протестовать, Ларс набирает столько воздуха, что захлёбывается, его бледное лицо багровеет, широченная грудь ходит ходуном. Наконец, ему удаётся заговорить:
- Да что ж вы уродом каким его представляете? Тимо ещё мальцом отличный был товарищ, из тех, с кем под землю спускаться не страшно. А мастера, которые на горло берут, у нас вообще не слишком задерживаются. Вы ведь должны понимать, сир, что даже командир своих наёмников без причины оскорблять не будет. У них оружие, а ему рано или поздно придётся спиной повернуться. Мы люди мирные, нам в чужой смерти радости нет. Но и штрек ведь над кем-то может обвалиться. Особенно если язык у него дурной, и людей он не жалеет. Тимо всегда думал о том, чтобы наши в безопасности были. Махины свои каждый раз первый испытывал. Мы его за умения уважаем, не за глотку.
- И амулет он свой завёл, когда его выбрали главой цеха? Что этот камень делает?
Ларс недоумённо смотрит на меня, озадаченный таким поворотом разговора.
- Завёл точно тогда, а что делает - не знаю. Полагаю, чтобы на советах выглядеть посолиднее. С нами он его обычно не надевает.
- Зато я, кажется, знаю. Мастер и глава цеха он хороший, но вряд ли ему пришлось просто среди благородных. А Тимо надо было держаться с достоинством и добиваться, чтобы его горняков не обходили. Красные камни вроде этого дают уверенность в себе. Только вот государственный совет обычно проходит в Брудже, вашей древней столице, куда никогда не входило железо...
Ларс, к его чести, уже понял, куда я клоню. Раздражение его пропало, и он внимательно слушает.
- А здесь, на нашей границе, оно в земле есть, хотя и не так много. И действие рубина сбивается. Вместо достоинства он даёт готовность к склокам, вместо уверенности - упрямство. Так всегда бывает, если кто-то хочет изобразить силу, а внутри него её недостаточно. Право же, Тимо лучше бы просто снять амулет и положиться на собственный рассудок. Он его не подведёт.
