Стурин закашлялся, но через некоторое время отдышался и, выпрямившись, в нетерпении ждал, когда снова произведут выстрел из этой махины. Миро сильным и резким движением нажал на меха, и из трубки вылетел огромный и очень быстрый рой капелек петролейного масла, стремительно воспламенявшихся друг от друга. До мишени - деревянной бочки, обтянутой кожей, как осадная башня - долетел уже огненный вихрь, и она занялась в одно мгновенье. Стурин тихо, но учтиво попрощался со всеми и удалился. Сегодня он выглядел спокойным и уверенным.

- Он давно уже велел кузнецам сделать такие орудия, - шепнул мне Миро. - Они должны быть очень хороши при обороне, но смесь плохо загоралась, пока Альда не посоветовал дробить её на выходе.

- Они действительно будут хороши. Но надо правильно выбрать цель, поскольку такое пламя, когда оно загорелось, погасить очень трудно, и огонь легко перекидывается на всё поблизости. Скажем, обстреливать из них осадные башни следует в нужный момент, ещё до полного сближения, - заметил я.

Я подумал ещё о том, что сбить огонь с человека, когда на нём загорится одежда, тоже будет почти невозможно, и обороняющимся придётся быть очень осторожными.

После полудня я опять стоял на галерее крепостной стены рядом с воротами и смотрел, как урготцы подкатывают сюда новую осадную башню. Многих врагов уже нашли стрелы лучников, но даже это не могло их остановить. Вторую махину они направляли к другим воротам, и она уже скрылась за изгибом стены. Урготцы учли вчерашний промах, и лестница, которую собирались перекинуть на крышу галереи, на этот раз была очень длинной. Теперь тот, кто забрался на верх башни и собирался ступить на лестницу, попадал под наши выстрелы, но даже это, видимо, казалось им меньшим злом.

На заранее укреплённом помосте, уже высунув свою трубку в бойницу, стоял огнемёт. Крыша, по моему совету, была заранее пролита водой, оборонявшиеся тоже опрокинули на себя по ведру каждый. Было прохладно и пасмурно, и многих, особенно тех, кто не имел хорошей одежды, била дрожь.

Пожилой воин с усилием нажал на меха, мышцы на его руках вздулись, и стал виден старый шрам на предплечье. Махина с рёвом плюнула огнём так, что все стоявшие рядом отшатнулись. Горящее масло пока что подожгло только лестницу, но и этого было довольно, чтобы задержать врага. Пока мы перезаряжали огнемёт смесью масел, а урготцы сбрасывали горящую лестницу и поднимали наверх новую, к махине подобрался один из столичных кузнецов.

- Дайте мне, - буркнул он, примериваясь к мехам.

На этот раз грохочущая струя огня, узкая и длинная, добралась до самой башни, прожгла во многих местах покрывавшую её кожу и запалила дерево. Ещё спустя несколько мгновений огонь почувствовал себя полновластным хозяином и охватил всю верхнюю треть башни вместе со стоявшими на ней воинами. Искры долетали даже до нас, и я чувствовал на лице жар от колышащейся стены пламени. Послышались крики, осаждавшие начали торопливо выбегать из махины, не разбирая уже, бегут они под защиту её стен или прямо под стрелы. Многие, судя по всему, погибли от огня или в давке, а последние выбравшиеся извивались на земле, стараясь сбить с себя пламя и вопя от боли. У некоторых кожа по всему телу спеклась с одеждой и сгорела до угля. Понятно было, что им не выжить, и, пытаясь спастись, они лишь продлевают свои мучения. Это был миг моей слабости - в мыслях я порадовался тому, что огнемёт слишком тяжёл, чтобы мы, урготцы или кто-то ещё могли использовать его в обычном сражении, а не при осаде.

Я стоял на помосте в тревожном ожидании, но вскоре увидел, как столб дыма поднимается к небу от вторых ворот города. С осадной башней сумели справиться и там, и пора было начинать атаку.

Я велел ещё раз пролить крышу и сбежал вниз, чтобы занять своё место в армии Миро, уже стоявшей у ворот в боевом порядке. Двери поднялись, и мы рванулись на урготцев. Они не ожидали, что мы так быстро перейдём от обороны к нападению, и пытались перестроиться уже при отступлении. Но Миро не давал им этого сделать и продолжал уверенно теснить их вправо, туда, где из других ворот проламывалось войско Атки, и шёл на соединение с ним. Мы гнали врагов до самого лагеря, и в этот день пали немало урготцев, которые, будь воинская удача на их стороне, могли бы сражаться долго и умело. У лагеря два наших войска, наконец, встретились, причём нам удалось отрезать и окружить часть врагов во главе с тысячником Йоном Хольтэ. Люди Миро и Атки действовали согласованно и слаженно, и когда битва уже заканчивалась, я слышал с обеих сторон немало возгласов одобрения. Но, оказавшись лицом к лицу, прежние противники не находили, что сказать друг другу, и по большей части угрюмо молчали.

И всё же победа была несомненной, и урготцы вскоре выслали к нам посла с предложением о перемирии. Йон сдался в плен лично Миро, вручив ему своё оружие, и выговорив жизнь для тех, кто сражался вместе с ними. Переговоры ожидались через день, и Хольтэ со всеми прочими были залогом того, что враги не попытаются неожиданно напасть, чтобы овладеть столицей. Поскольку следующим утром в городе должно было случиться то, что было не менее важным, чем это сражение, такой ход дел играл нам на руку.

В Вилагол мы возвращались, развернув знамёна, под ликующие крики горожан, причём Миро, к моему удивлению, приветствовали даже громче и дружнее, чем Атку. Я заметил, что он необычно бледен и так и не распахнул кожаной куртки, хотя под вечер, наконец, проглянуло солнце. 'Ты будешь мне нужен, когда закончишь свои дела', - шепнул я ему. Юноша в последний раз помахал рукой толпе, раздал приказания командирам, и я втащил его в неприметный переулочек, проведя задворками туда, где размещались наши раненые. Как я и ожидал, левое плечо у него было рассечено до кости. Кровь, скорее всего, уже вымыла проникшую туда заразу, но рану всё равно пришлось долго обрабатывать и зашивать.

- Почему ты не сказал мне? - спросил я рассержено и расстроенно. - Это может плохо для тебя кончиться.

- Понимаешь, - ответил мой друг, - в войске распространилось что-то вроде поверья, что я неуязвим для оружия. И мне не хотелось, чтобы их ожидания были обмануты, пусть даже я сам ничего такого не говорил.

- Но ведь они убедятся, что ты уязвим, рано или поздно, - заметил я. Я не знал, какие более весомые слова мне подобрать - ведь каждый, оказавшийся на виду, и в самом деле становится заложником общих ожиданий. Миро молчал и я, наконец, понял, что он близок к беспамятству. Я помог ему опуститься на постель. По счастью, короткий отдых и две чашки горячего бульона вернули ему силы, но я настоял, чтобы к Архивариусу мы отправились в крытой повозке.

Первая луна весны, 505 год от обряда Единения

Назавтра зал, где проходило заседание Палаты Родов, начал заполняться ещё с первыми лучами солнца, и выглядел он теперь совсем иначе, чем осенью. Немало мест пустовали, поскольку кто-то не успел к обороне столицы, кто-то был с Оллином и Сулвой в Лимдане, а в нескольких родах погибли все взрослые мужчины. На многих креслах вместо старых глав семьи сидели их юные сыновья или племянники. Кое-кто из тех, кто вообще не явился в прошлый раз, пришли сейчас, в зале был даже Альда. Но и те, кто находился на своём прежнем месте, были теперь совсем другими - уставшими, осторожными, сосредоточенными. Все уже знали, о чём пойдёт сегодня речь.

В наступившей тишине казался громким даже старческий голос главного королевского законника, который предложил по взаимному соглашению объявить Стурина и Миро соправителями. Он добавил, что в истории Павии подобное уже случалось, и теперь снова разделят власть потомки двух королей-близнецов. Солдин, которому принадлежало последнее слово, был краток, сказав, что считает это наилучшим решением.