Мы отступаем, но двое оставшихся в самоубийственном раже следуют за нами. Будь у них время подумать, они сообразили бы, что ещё могут нас задержать, но сами вряд ли уцелеют. Проклятье! На меня идёт старый стражник, которого я знал в детстве. Товарищи, не особо мудрствуя, приклеили ему прозвище 'Битюг'. Парень он был добродушный и любопытный, любивший разговаривать со мной, когда я мальчишкой приходил во дворец.

Битюг умело уворачивается от моих ударов, хотя узенький проход ему мешает. Наконец мне удаётся вогнать клинок ему в живот. Он продолжает стоять и оседает с мычанием только, когда я тяну лезвие к себе, но палаша не выпускает и успевает в падении задеть мне ногу. Целился, бездельник, в пах.

Я медленно отступаю, сползая по стенке, Миро, услышавший мой вскрик, боком пробирается вдоль прохода, берёт четвёртого на себя, и ему как-то удаётся с ним справиться. У мальчика удивительное умение действовать со мной в паре.

Я замечаю это лишь краем глаза. Все силы уходят на то, чтобы снова выпрямиться, остановить кровь и постараться хромать хотя бы со скоростью Гата. Битюг больше не пытается подняться, но я вижу, что он ещё жив. Надеюсь, у него всё-таки выйдет залечить рану и доползти до выхода, но в любом случае это займёт много времени.

Потайной ход из дворца длинный. Очень длинный. И очень старый, как наша крепость и сам город, пронизанные тайнами как хорошо созревший сыр - дырками. Я размышляю об этом, чтобы отвлечься, но идти мне всё труднее. Моим спутникам, наоборот, стало чуть легче, потому что лампу опять зажгли. Ещё немного и я буду их задерживать. На стенах видны потёки - то ли старая кровь, то ли плесень. Здесь нет даже мокриц, которые падали мне за шиворот в проходе от источника. Плиты пола сточены множеством сапог, особенно посредине, мы идём, словно по неглубокому желобу. Запах очень затхлый, и дышать мне становится всё тяжелее. Рядом со всхлипами хватают воздух ртом мои товарищи.

Ещё чуть дальше на нас веет свежестью из отдушины. Не знаю, где она спрятана, но, видимо, спрятана надёжно - единственным источником света остаётся тусклый огонёк нашей лампы. Даже глотнув чистого воздуха, я еле двигаюсь, и хорошо, что мы все сейчас спускаемся под гору.

Последней трети пути я не помню. Кажется, я кое-как пытался переставлять ноги, а Миро тащил меня под руки. Мальчик вымахал уже на голову выше меня, но всё равно не знаю, как ему это удавалось.

Я пришёл в себя только после того, как понял, что меня вытаскивают наверх, к свету и воздуху. 'Не спешите, - бормотал я себе под нос, там могут ждать враги'. Но спутники, не обращая на это внимание, тянули меня по ступеням.

Враги нас действительно ждут. Королевская гвардия успела добраться сюда раньше, мне слышны их крики. Но ещё раньше пришли те, кого позвал Миро. Сейчас они окружают выход целой толпой, которая, несмотря на мешающие действиям деревья и смешанную со снегом грязь, мало-помалу занимает удобные для обороны позиции и перестраивается, уже становясь небольшим, но войском. У мальчика невероятная способность вызывать к себе доверие. Кажется, здесь собрались почти все остававшиеся в городе сторонники Малвы. Герцога встречают приветственными выкриками.

Короткой стычки оказывается достаточно, чтобы гвардейцы поняли, что у них нет преимущества ни в числе, ни даже в выучке. Родовитые покинули столицу вместе со всеми домочадцами, но всё же среди собравшихся немало тех, кто прошёл не одну войну, а близость женщин и стариков лишь добавляет им отваги. Я наблюдаю за происходящим, привалившись к стволу старой сосны. Земля вокруг него засыпана иглами и ветками. Через некоторое время мне удаётся отдышаться, потом - встать на ноги, опираясь на крепкий сук. Это оказывается очень кстати, поскольку военный лагерь Малвы, в который мы успели превратиться, уже никем не преследуемый, начинает выдвигаться к дороге на юг. Той самой, по которой я шёл с Архивариусом чуть больше луны назад.

Меня устраивают на повозке, так что я могу, наконец, перевязать свою ногу и заняться ранеными и теми, над кем издевался в тюрьме Кори. Впрочем, то, что творит с людьми этот ублюдок, исправить обычно уже невозможно. В ликующей толпе, которая движется верхом, пешком и на подводах, поднимая штандарты с гербами Малвы и его вассалов, распевая старые воинские песни, я, наверное, единственный, кто временами скрипит зубами и ругается от бессилия. Даже изувеченный Гата сейчас думает лишь о том, что, наконец, свободен.

К вечеру ко мне подсаживается Миро:

- Я до сих пор не могу поверить, что мы сумели, - говорит он. - Но из головы не идёт Нетир. Если бы ты знал, как я иногда боюсь подобной смерти.

- Он спас нас всех, - отвечаю я. - Нетир был слишком измучен, с ним мы не смогли бы идти. Не знаю, сумел бы я поступить так же, если бы совсем ослаб.

- Но он умолял их о пощаде.

- Нетир никогда не был воином. Естественно просить о пощаде людей, которых ты знал долгие годы. Вот отказать в ней тому, кого ты знал долгие годы - это куда более омерзительно.

- Но мы всё-таки сделали это, Шади! Сделали!

- Да, - говорю я. - Сегодня мы начали войну.

Первая луна зимы, 505 год от обряда Единения

Южная дорога ведёт к землям Малвы и его вассалов, до них всего дня три хорошего ходу. Там к нам могут присоединиться новые союзники - ведь и добрые вести порой разлетаются быстро. До ближайшего укреплённого замка - примерно четверть луны. Мы идём весь день, и становимся лагерем уже в глубокой темноте. Повсюду видны слабенькие язычки петролейных ламп, при свете которых ушедшие пытаются устроить себе ночлег. Я обогреваюсь у огня, стараясь унять озноб.

Герцог, которого весь день окружали ликующие сторонники, подходит, наконец, к нашему костру и выдавливает из себя несколько слов благодарности. Малва никогда не был особенно речист. Но глядя в его лицо я понимаю, что даже если герцог сделает очередной промах, нам с Миро будет теперь нелегко пойти против него. Трудно отречься от того, кому ты доверяешь, почти невозможно - от того, кто доверяет тебе.

- Они забрали моё семейное оружие. - Голос Малвы дрожит от негодования. - Ты разрешишь мне оставить себе это?

Пальцы герцога бережно оглаживают рукоять палаша, который отдал ему Миро.

Даже сейчас и даже в Павии, где земля богаче подходящей рудой, чем в других странах, хороший палаш или кинжал ценят дороже фамильного золота и серебра. Крестьянин, который может позволить себе завести железный лемех для плуга и железный топор, считает себя богачом.

Я гляжу на мерцающие угли и думаю о горне, где рождается этот металл и о судьбах разных стран.

Говорят, что палаши самых старых благородных семей делали из небесных камней. Потом в наших землях нашли залежи руды, железо, выплавленное из самой лучшей, после долгой проковки подходило даже для оружия. Считают, что именно из-за их влияния павийская магия не так сильна, как урготская, и многие приёмы и обряды работают у нас ненадёжно. Полагаться в полной мере можно лишь на самую прочную - магию имени, природы и рода. Каждый из нас есть то, что он унаследовал от предков, то, чем он сам родился на свет, и, в немалой мере - та часть мира, которую он отразил в себе, взрослея. С этим не поспоришь, потому-то воззвать к имени, природе и роду - это всё равно, что скатить камень в глубокую яму, использовать же иные обряды - это как удерживать его в воздухе или, в лучшем случае, на вершине холма.

Урготская магия издавна была связана с изготовлением удивительных вещей - замков и запоров, признающих только хозяина, станков, делающих ткани с замысловатыми узорами, и многого другого. В города, где жили самые искусные мастера, не было дороги железу - и королевскому войску и страже входа туда тоже не было. Подавив волнения в таком месте оружием, королю потом приходилось долго подсчитывать убытки - все работы останавливались на много лет. Обычно сами цеха поддерживали порядок и творили собственный суд. Ведь им надо было учить новичков своим секретам и со всей подобающей осторожностью опробовать новые приёмы, следя, скажем, за тем, чтобы зеркало не забирало часть памяти того, кто в него заглянул.