— Что это за бумаги летали только что? Надо было принести хотя бы один листок.

В ответ на мои слова он, словно умный школьник, указал пальцем на свою голову.

— Все, что надо, находится здесь. Эти были бумаги, которые мы напечатали. Мы не будем сидеть в бездействии. Мы что-нибудь придумаем. Мы не будем сидеть сложа руки. Мы не одни, — лихорадочно шептал он.

В тот день он, шагая рядом со мной, рассказал мне все, что выучил. Это были рассказы о событиях, произошедших в городе Кванчжу. Это были рассказы о страданиях, крови, слезах и смерти. Даже сейчас, проходя по улице Чжонно, можно увидеть следы депрессии и уныния того времени. Но тогда он, будто в лихорадке, рассказывал мне чужие истории, не меняя в них ни единого слова.

Это было жаркое лето. Я слушала его, словно тоже чем-то очарованная. Тогда я плавилась на горячем воздухе того жаркого лета и думала о вечности: о таких незыблемых вещах, как небо и море, время и пространство, космос. И может быть, я думала о таком вечном чувстве, как любовь.

— Сегодня я ходила в дом Святого Петра и видела на территории экскаватор, бригаду по сносу зданий и полицейских, — сказала Хисон. — Дома уже были разрушены, район опустел, а жители установили каркасы из найденных колонн и стропил, обмотали вокруг них полиэтиленовую пленку и сделали большую палатку. Я видела, как люди лежат внутри нее, тесно прижавшись друг к другу. Для того чтобы уничтожить этот последний оплот сопротивления, туда прибыли рабочие в шлемах и группа спецназовцев со щитами.

— Поэтому сейчас там, преградив им путь, стоят несколько наших братьев и сестер. Они стоят, не зная усталости, и, наверно, думают, что их труд никому не заметен, — сказал священник.

— И они правы. Мы действительно ничего не замечаем. По телевизору тоже не сообщается никакой информации об этих событиях. Я приехала сюда на метро, а когда вышла на улицу Мёндон, мне показалось, словно я попала в совсем другой мир. Если счастье всегда на виду, бросается в глаза, то страдание вечно оказывается скрыто в темноте. Причина того, что мы избиваем, ломаем, сажаем в тюрьму и сжигаем в огне, находится в ней, в темноте. Разве достаточно толкнуть человека во тьму и спрятать там его страдания? Это равносильно тому, чтобы вечно жить в холоде черной стылой ночи. Если чего-то не видно, мы думаем, что этого нет. А раз так, мы думаем, что людских страданий тоже не существует в этом мире. Отец, сумеем ли мы на самом деле показать всю эту боль другим людям?

— А ты уже, кажется, знаешь ответ?.. Иисус сказал, что «светильник для тела есть око». То, что ты видишь, — это то, что тебе показывают. Мы ясно видим, когда нам показывают, не таясь, — сказал священник Хисон и посмотрел в мою сторону.

— Мы пока еще не смогли найти место, куда можно будет переехать, поэтому все люди, которых выгнали из дома Святого Петра из-за принудительного сноса здания, перебрались сюда. Скорей всего мы сможем подготовить новый дом для них только после Рождества. А до тех пор придется жить в большой палатке, установленной на теннисном корте. Как ты на это смотришь? — поинтересовалась у меня Хисон.

— Я очень люблю отдыхать в палатке на природе, — ответил я, мельком взглянув на нее.

Она была погружена в какие-то свои мысли.

— Да, говорят, что трудности молодости не купишь ни за какие деньги. Если уж ты так силен духом, то с тобой, наверное, ничего не случится, даже если будешь спать на льду, постелив себе бамбуковые листья вместо одеяла. Значит, жизнь у тебя будет долгая, лет семьдесят — не меньше, возможно, еще не раз придешь по делам в эту церковь. И каждый раз, когда станешь вспоминать сегодняшние события, будет казаться, что нет ничего, с чем ты бы не справился, — мягко улыбнувшись, сказал священник.

Я стал в уме прибавлять по десять лет к этому году. 1996, 2006, 2016, 2026, 2036, 2046, 2056. «Действительно, — подумал я, — где я окажусь и что я буду делать тогда? С каким чувством я буду вспоминать себя в 1986 году?»

— Ты сказал, что тебя зовут Ким Чжонхун? — снова обратился ко мне священник, вырвав меня из моих мыслей.

— Да, — ответил я.

— У меня для тебя есть один подарок. До того как был разрушен дом Святого Петра, к нам с последней доставкой пришел почтальон. Он принес письмо, пришедшее на имя Ким Чжонхуна. Среди наших ребят не было мальчика с таким именем, поэтому я подумал, что оно доставлено неправильно, и хотел отправить его обратно, но из-за разных неотложных дел до сих пор держал его у себя. Вы тут недавно говорили между собой о каком-то письме. Теперь я вижу, что его прислали тебе — Ким Чжонхуну. Письмо сейчас принесут из пресвитерии, жилища священника, поэтому, Чжонхун, ты пока отнеси в большую палатку ту сумку и возвращайся сюда.

— Это правда? — неожиданно для себя переспросил я, крепко сжав от волнения кулаки.

Уверив священника, что все понял, я взял дорожную сумку и вышел наружу. Пройдя немного, я посмотрел на небо. На ночном сеульском небе, ярко освещенном огнями района Мёндон, мигала одна звезда. Я крикнул в ее сторону:

— Привет! Меня зовут Ким Чжонхун! Я мальчик из Кореи! Мне семнадцать лет!

Я сознавал, что вряд ли мой голос долетит до нее, а даже если и долетит, я не смогу увидеть никакой реакции, но, оттого что звезда мигала, становясь то ярче, то тусклее, мне казалось, что она понимает мои слова. Я шагнул на ступеньки, ведущие вниз к теннисному корту. Пока я стоял там, не только та звезда ярко сверкала, но и весь ночной Сеул тоже сиял ослепительными огнями. Ступая по лестнице, я начал спускаться вниз.

В палатке, обмотанной полиэтиленовой пленкой, была печка, растапливаемая углем, поэтому внутри было не так холодно, как я ожидал. В одном углу палатки лежали коробки с рамёном, поставленные друг на друга, а рядом с ними на длинной веревке висели постиранные вещи. Под тускло светящими электрическими лампами сидели дети. Некоторые из них смотрели телевизор, другие делали домашние задания. Когда я вошел, внутри было столько людей, которые сновали туда-сюда, что никто не обратил на меня внимания. Поставив в углу дорожную сумку, я вышел из палатки и, желая поскорее вернуться в культурный центр, стал быстро, бегом подниматься по ступенькам. Но на верху лестницы стоял какой-то человек. Я узнал его, лишь когда забрался на самый верх.

— Это действительно он. Чудо-мальчик, — сказал Ли Манги.

Я так удивился, услышав его голос, что даже сделал несколько шагов назад.

— Как ты узнал, что я нахожусь здесь? — спросил я изумленно.

— Разве есть что-то, что от меня укроется? — хвастливо произнес он.

Ли Манги указал глазами на вход в католическую церковь. Там виднелись две темные тени. Неожиданно на меня напала икота.

— Близнецы тоже пришли? И-и-к.

Когда я начал икать, Ли Манги отступил назад.

— Тебя что, — испуганно спросил он, — снова тошнит? Два раза я уже пострадал, в третий раз — ни за что.

— Нет, это… Просто холодно, поэтому…

Ли Манги с подозрением посмотрел на меня.

— Честно говоря, на самом деле я здесь по другому делу, а сюда пришел потому, что услышал чей-то голос, кричавший: «Мое имя Ким Чжонхун! И бла-бла-бла», — пошутил он, улыбаясь. — Но это действительно оказался ты. Я вижу, что наши судьбы и вправду накрепко связаны. Ну и каковы твои впечатления после долгой разлуки?

— Так хорош, что, боюсь, теперь сниться будешь, — пошутил я в ответ.

— Ты не замечаешь во мне изменений? Тебе не кажется, что я стал немного другим?

Когда я пригляделся к нему после этих слов, то он действительно показался мне немного странным.

— Да, есть такое. Теперь ты не повторяешь слова «сумасшедший» и «а».

— Мне тоже уже пора повзрослеть. До какого возраста можно жить и выражаться, словно ребенок? Теперь мне надо вести себя соответственно. В следующем году мне тоже уже исполнится семнадцать лет, — сказал Ли Манги на редкость холодным голосом, словно следующий год уже настал и ему исполнилось семнадцать.