Они шли как на процессии молчания: не было слышно ни разговоров, ни песен, ни криков. Они, словно молчаливые тени, проникали сквозь шум и красочные огни Мёндона, где из-за толпящихся людей, казалось, некуда было ступить. Сначала я думал, что это какое-то мероприятие Католической церкви, готовящейся к празднованию Рождества, которое вот-вот должно было наступить. Я решил так из-за мужчин, облаченных в длинные монашеские одеяния, шагавших впереди толпы. Когда молчаливая процессия, точно поток, протекающий через широкое поле, прошла сквозь людское скопление, раскрылась дорога, словно устье реки.

Я двинулся вслед за людьми с мрачными лицами и потрепанным видом, за священниками и монашками. Мимо меня шагали мужчины небольшого роста, с морщинами на лице и шее; женщины в траурных одеждах, с глазами, полными тревоги и беспокойства; старушки, часто семенившие ногами, опиравшиеся на палки тощими, искривленными, словно ковш, руками; дети, шедшие по обе стороны колонны, равнодушно рассматривавшие окружающих с видом, словно не плакали с самого рождения. Впереди всех шел мальчик моего возраста, он с бесстрастным выражением нес траурный портрет, обрамленный сверху двумя черными лентами. Лицо на портрете, с застывшим, как у того мальчика, выражением, смотрело вперед и словно сожалело, что в этом важном шествии не участвует только оно.

Я раньше уже видел подобный парад, когда однажды слег с лихорадкой и находился в бреду; когда очень тосковал по отцу; когда, больной, не различающий сон и явь, я пытался вообразить лицо матери, которую никогда не встречал; когда, словно объятый горячим воздухом, не в силах был поверить тому, что вижу. Но тогда я не мог с уверенностью сказать, что этого шествия не существует в реальности.

Я помню, как просто смотрел, пока мимо не прошли пингвины породы «джентльмен», орангутанги, азиатские маленькие жаворонки, трясогузки, рыжеухие буль-були, сойки, черные дрозды, рыжие воробьи… Я смотрел на умирающих животных, участвовавших в процессии, в самом конце которой в последний раз проходил мой отец.

Стояло ранее утро, когда Иисус, шагая по воде, направился к лодке, где сидели его ученики. Это было время суток, когда обычно еще очень темно. Возможно, что тогда было так же темно, как сейчас. Ученики, хотя они собственными глазами видели, как несколько часов тому назад Иисус совершил чудо, накормив пять тысяч человек пятью буханками хлеба и двумя рыбами, увидев, как он шагает по воде, закричали: «Призрак!» — и задрожали от страха.

Возможно, это произошло потому, что в потемках не было хорошо видно, Иисус это или кто-то другой. Тогда Иисус сказал им: «Успокойтесь. Это я. Не бойтесь. Не бойтесь», — повторил он, когда поднялся на высокую гору, забрав с собой только Петра и Иакова с его младшим братом Иоанном. Там Иисус изменил внешность — его лицо засияло ярко, словно солнце, а одежда стала ослепительно-белой, точно свет.

Когда Иисус предстал перед Моисеем и Илией, они завели с ним разговор. Вперед вышел Петр и сказал Иисусу, что построил три шалаша: один для него, другой для Моисея, а третий для Илии. Но еще до того, как Петр закончил говорить, их накрыло сияющее облако и голос, раздавшийся из него, произнес: «Иисус — мой любимый сын, слушайтесь его». Ученики Иисуса, услышав те слова, страшно испугались и пали ниц, не осмеливаясь поднять свои лица.

В этот момент Иисус протянул руки и, коснувшись распростершихся на земле людей, сказал: «Встаньте. Не бойтесь. Страх означает бездействие. Как сейчас, когда вы пали ниц, склонив голову к земле. Когда глаза не видят, уши не слышат, рот не говорит, мы находимся в плену у страха. Поэтому, когда я говорю „не бойтесь“, это не просто слова. Это значит, что надо действовать: смотреть, слушать, говорить. Это значит проявить смелость и встать с колен. Какая бы тьма ни виднелась впереди, не бойтесь. По крайней мере, мы можем наблюдать за тьмой. Проявите смелость перед ней. Для начала просто встаньте».

Иногда даже одно произведение, изданное в виде маленькой книжки, может совершенно изменить нашу жизнь.

Именно так мою жизнь изменила маленькая книжка, написанная молодым поэтом, который поведал в ней, что видел или слышал в тюрьме. Там он встречал людей, арестованных по обвинению в призывах к свержению правительства и попытках совершить революцию.

Среди заключенных были школьные учителя, журналисты, бизнесмены. Это были люди, которых обычно можно было встретить в субботу после обеда, если прогуляться по улице Чжонно. Они говорили ему, что не знают, не понимают, за что их арестовали и почему держат здесь; они говорили, что, когда их избивали, они вынуждены были признаваться в преступлениях, которых не совершали.

Все они говорили ему, что невиновны. Несмотря на то что в газетных статьях и в телепередачах их призывали казнить, они говорили, что, видит Бог, они невиновны, что об этом знают даже их мучители. Они говорили, что их подвергали таким страшным пыткам, что казалось, их внутренности вываливались из живота. Они также говорили, что, по слухам, их скоро отпустят на свободу.

Однако Верховный суд, не оправдав их надежды, приговорил их к смертной казни. На следующий день после оглашения приговор был приведен в исполнение. Образованные судьи, изучавшие законы всех стран мира, основанные на принципах гуманизма, судьи, объявившие, что вынесут независимое решение, руководствуясь лишь конституцией, законом и собственной совестью, эти судьи убивали людей, словно палачи, по указке диктатора, боясь произнести слова, которые могут прийтись ему не по душе.

После того как те люди были казнены, молодой поэт сделал все возможное, чтобы не дать их именам пропасть в забвении. Он бесконечно повторял про себя слова, услышанные от них, пока не выучил их наизусть. Позже, когда его отсылали на работы в издательство, он сохранял выброшенные как мусор бумаги, и записывал на них все, что запомнил. Некоторые люди пытались передать его записи наружу, за стены тюрьмы, но в конечном счете в большинстве случаев их попытки заканчивались тем, что заметки перехватывали сотрудники разведуправления, которые таким образом хотели похоронить истину. Но, несмотря на все усилия последних, спустя три дня после казни записи поэта были опубликованы на страницах одной из газет.

В разведуправлении всерьез думали, что это не иначе как проделки духов, потому что десять листов бумаги, перехваченные ими, ни разу не были скопированы и не было случая, чтобы их выносили за стены данного учреждения. В разведуправлении, перевернутом вверх дном по указанию сверху, было произведено расследование. Среди допрашиваемых людей оказался и начальник отдела разведуправления, присланный из Министерства внутренних дел. Протокол его допроса был следующим:

Вопрос: Это правда, что некоторое время назад Ли Сухён — учащийся 7-го класса N-й средней школы, посещал вас?

Ответ: Да, это правда.

Вопрос: Зачем приходил к вам Ли Сухён?

Ответ: Ли Сухён — талантливый ученик, сын моего друга, который учился в том же университете, что и я, но курсом позже. Мальчик является гордостью N-й средней школы. У него есть намерение: в будущем, после окончания университета, работать в государственных органах. Поэтому мы часто общались, я давал ему много советов. Когда мы встречались, он просил меня подробнее рассказать о разведуправлении: по его словам, он хотел немного больше знать об этом месте. Поэтому однажды я пригласил его к себе и разъяснил некоторые вещи, касающиеся нашего учреждения.

Вопрос: О каких вещах конкретно вы рассказывали?

Ответ: Насколько я помню, в то время у меня появилась срочная работа и мне надо было выйти из офиса. Я, кажется, спросил его: «Почему ты пришел именно сейчас?» Из-за нехватки времени мы разговаривали не больше пятнадцати минут. У меня не хватило времени объяснить ему что-то более подробно. Я сообщил ему стандартные, и так всем известные сведения о разведуправлении и дал некоторую информацию об оплате труда.