— Ничего подобного, — ответил представитель. Он убрал с запястья руку и шагнул к астронавтам. — Помимо разнообразного биологического материала, необходимого для выведения различных видов растений и животных, а также всевозможного оборудования для осуществления ограниченного терраформирования собственными силами, вы получите в качестве подарка от компании транспортные кольца — средство перемещения в пространстве, куда более совершенное, чем ваш корабль. Можете ходить в гости. Наверняка у вас остались родственники. Со временем заведёте знакомства. Этот сектор пространства ещё не очень густо заселён, но в ближайшие пять лет…

— Спасибо, — устало проговорил Терехов. — У нас нет ни близких, ни дальних родственников, а знакомых, наверное, и в живых уже нет. Поэтому-то нас и выбрали для этого полёта. Не знаю, как насчёт новых знакомств, но за предложение — спасибо.

— Так вы берёте?

— В обмен на наш рейдер?

— Ну, да.

Терехов поглядел на Савельева. Савельев ответил таким же вопросительным взглядом, потом поглядел на свои руки, спрятал их за спину, и, откашлявшись, хрипло проговорил:

— Берём. ^ТМ

Валерий Гвоздей

ПОРОГ

8–9'2014

Вселенная движется к тепловому равновесию.

Тепло рассеивается в бесконечных ледяных пространствах. Самая низкая температура в космосе около трёх градусов по Кельвину. Благодаря остаточному теплу, виновник которого — Большой взрыв.

Три градуса — не предел. В лабораторных условиях, с помощью вакуумных и криогенных установок, люди получают и более низкие температуры.

Хотя пока не удавалось коснуться нуля. Он недостижим, как скорость фотона.

Можно лишь приближаться к нему, с трудом отвоёвывая миллионные доли градуса, — без надежды когда-либо достигнуть цели.

Температура — кинетическая энергия частицы в окружении подобных ей. Нуль Кельвина — где-то минус 273,16 градуса по Цельсию.

Нуль абсолютный, поскольку ниже просто ничего уже нет, согласно теории. Атомы замирают, электроны прекращают движение.

Сминаются кристаллические решётки. Никаких вибраций, осцилляций, флуктуаций.

Энергетическая смерть.

Зачем науке двигаться в этом направлении?

Ради познания. И ради поиска новых свойств, возможностей, материалов, которые могут способствовать развитию прорывных технологий.

Забавно.

Даже если вы, чудесным образом, достигнете предела — не сможете зафиксировать успех, ведь контрольная аппаратура состоит из тех же атомов…

В Центре низких температур, где я работаю, оперируют, в основном, шкалой, введённой Кельвином. Вода замерзает при 273 кельвинах и кипит при 373.

Наши будни, в общем, монотонны, скучны. Мы сидим в белых халатах за компьютерами и — ждём.

Впрочем, иногда рутина слегка нарушается.

Как, например, в данный момент.

— Снова пик, — глухо буркнул Вадик, глядя на монитор. — Скачок. Аппаратуру глючит.

Я подошёл. Всмотрелся, не без интереса, в острый, как шило, всплеск, на ровной, прямой линии графика:

— Почему возникают регулярно? Словно информационный пробой, из другой реальности. Эхо, порождённое эхом, волновой эффект. Шёпот иного мира.

— Фантазёр.

Да, наверное — фантазёр.

Только вот что странно.

Чем ближе наши устройства подбираются к абсолютному нулю, тем чаще аномалии.

Выглядят посторонними, случайными. Коллеги воспринимают именно так. Меня же беспокоит смутное ощущение какого-то важного смысла.

На шкале Цельсия высокая температура жжёт, низкая температура жжёт. Много отличий, но есть кое-что схожее. Вдруг на шкале Кельвина тоже возможны отрицательные температуры?

Вдруг за нулём — действительность, существующая ниже Абсолюта? Некий температурный антимир, зеркальное отражение.

Там, как здесь, с удалением материи от нуля, — просыпаются атомы, начинают двигаться электроны.

Звучит по-детски. Нельзя экстраполировать наши физические процессы на ту сторону.

Хорошо, не зеркальное отражение. Какая-то особая структура вещества. Может, то, что ниже Абсолюта, — скрытая масса, которую с огромным трудом выявляют астрофизики? Тёмная материя, частицы которой не взаимодействуют с барионной, — обычной материей. Темная материя не излучает в нашем температурном диапазоне и не поглощает свет, поэтому не детектируется. Выдают её присутствие гравитационные взаимодействия, гравитационное линзирование, искривление световых лучей…

Так предел или всё же — Порог, Граница миров?

Да, я фантазёр.

Полагаю, за нулём — своя жизнь.

Свои мученики науки.

Вот сейчас кто-то из них тоже наблюдает аномалию.

Думает — о Пороге, о реальности ниже Абсолюта. Немного — обо мне. Я надеюсь.

Рукопожатие между нами исключёно. Перейти Границу, во плоти, — не сможем.

Но вдруг установим контакт, на гравитационных принципах, завяжем диалог? Общение даст много ценнейшей информации.

Противоречий же — никаких.

Ведь нам делить нечего. ^ТМ

Эмиль Вейцман

СЛЕПОРОЖДЕННЫЙ

10'2014

Президент Булгаковского фонда Виталий Ильич Костомаров сидел за письменным столом в своём рабочем кабинете, с головой погрузившись в составление годового отчёта. Почтенный муж, наверное, ещё много времени ничего бы вокруг себя не замечал, если б не осторожное покашливание. Костомаров оторвал глаза от бумаг и обнаружил, что в помещении находятся двое неизвестных мужчин: один — высокий и рыхлый, другой средних лет, худощавый. Худощавый был слеп, в руке он держал посох.

— Чем могу быть полезен, господа? — спросил неожиданных визитёров Виталий Ильич, стараясь не показать своего испуга — уж очень непрезентабельно выглядели эти двое, особенно высокий, рыхлый. Ну чего хорошего можно ждать в теперешние времена от гражданина, облачённого в потрёпанные, пузырящиеся на коленях брюки и грязную майку с какой-то английской надписью на груди. А обувь!? Разбитые кеды на босу ногу. Интересно, что этим двоим могло понадобиться в Булгаковском фонде, главная цель которого проведение исследовательских работ, связанных с жизнью и творчеством знаменитого писателя? Господи, да этим двум только примуса при себе не хватало!

— Так чем могу быть полезен, господа? — повторил свой вопрос Виталий Ильич, в то время как оба субъекта без приглашения сели на стулья, стоящие перед президентским столом.

Рыхлый в ответ пригладил рукой остатки светлых патл на голове, смущённо кашлянул и наконец сказал:

— Виталий Ильич! Вы председатель Международного Булгаковского фонда и прекрасно знаете творчество Михаила Афанасьевича. Не приходилось ли вам задавать себе такой вот вопрос: а зачем Воланд с компанией бесов пожаловал вдруг в Москву?

— То есть как это зачем?

— Ну да, зачем? Не для того же. чтоб его подельники всякие дебоши и непотребства учинили? Согласитесь, для Генерального сатаны это как-то мелковато. «Вот принесла нелёгкая! — с раздражением подумал про себя Костомаров. — А ведь в самом деле, зачем? Помнится, в романе про это ровным счётом ничего».

Между тем рыхлый незнакомец продолжал:

— Возьмите «Фауста» Гёте. Так у старика Иоганна всё ясно с самого начала. В «Прологе на небесах» Господь с Мефистофелем договор заключает относительно Фауста, и сагана отправляется к доктору по его душу. А у Булгакова? Вдруг ни с того, ни с сего сам Генеральный сатана со своими демонами заявляется в Первопрестольную; нечистая сила учиняет в ней ряд дебошей и непотребств и опять-таки ни с того, ни с сего покидает Белокаменную. Никакой мотивировки — ни для прибытия, ни для отбытия. Пока посетитель произносил свой монолог, Виталий Ильич с любопытством разглядывал оратора. Конечно, старые брюки безбожно пузырились у него на коленях, а английская надпись «I love you», украшавшая ветхую майку, могла иного и расхохотаться заставить, уж больно она нелепо гляделась на этой рыхлой фигуре, но человек, судя по всему, неплохо знал Гете. Да и мысли свои он излагал чётко, ясно и неплохим русским.