Всех постепенно развезут по разным психиатрическим лечебницам. Конечно, армейским, закрытого типа.

Вот так генерал вышел на пенсию. Досрочно.

Я встал — надо было готовить рапорт наверх.

Интересно, кого пришлют командовать базой? ^ТМ

Андрей Анисимов

ПРОЙДЕННЫЙ ПУТЬ

4'2014

Терехов остановился на краю заваленной валунами котловины и принялся вертеть головой, оглядывая циклопическое нагромождение камней.

— Где-то здесь…

— Здесь? — с сомнением произнёс Григорьев. Встав рядом с Тереховым, он тоже принялся крутить головой, пытаясь, скорее, не отыскать что-то в этом хаосе, а прикинуть шанс этого «что-то» уцелеть под толщей завала. — Здесь сплошь камни.

— Я же говорил тебе, они образуют там некое подобие дольмена, — раздражённо бросил Терехов. — Колодец внутри. Поэтому он и уцелел.

— А откуда здесь взялся этот дольмен?

— Это не дольмен. Я же говорю: что-то вроде. Просто так легли камни. Случайность.

— Именно над колодцем…

Терехов недоумённо посмотрел на товарища.

— А может и не случайность, — неуверенно проговорил он.

Он ещё раз оглядел каменное поле, потом указал куда-то влево.

— Вон там, точно. Мы просто вышли не с той стороны…

Терехов начал спускаться, балансируя на осыпающемся склоне. Каменная крошка сыпалась из-под ног, обволакивая его облаком въедливой охристой пыли. Следом, морщась и негодующе фыркая, полез Григорьев.

Достигнув псевдодна котловины, они двинулись вглубь каменного поля, с трудом находя себе дорогу. Григорьев уже увидел тот камень, что был крышей «дольмена». Он был совсем недалеко — метров пятьдесят — шестьдесят, но с него семь потов сошло, прежде чем они с Тереховым достигли его. Преодолев последний барьер, они остановились, переводя дух, тщетно пытаясь вытряхнуть из одежды и волос вездесущую пыль.

— Вот он.

Григорьев молча кивнул в ответ.

Форма, которую образовали падающие обломки, и впрямь походила на древнее погребальное сооружение, правда, несколько кривобокое. Одна стенка была больше другой, поэтому камень, образующий «крышу», лежал под наклоном градусов в тридцать. Внутри было почти чисто, не считая всё той же пыли. Прямо посреди «дольмена» зияла неровная дыра колодца.

— Вот он, — повторил Терехов. Осторожно, словно боясь разбудить спящего, он подобрался поближе и, чуть вытянувшись вперёд, позвал:

— Э-эй! Эй, ты слышишь меня?

— Великий Дух Каменной Дыры, откликнись! — делано торжественным голосом воззвал Григорьев.

— Напрасно иронизируешь, — бросил Терехов. — Он здесь. Я в этом уверен.

— Значит, спит, — заключил Григорьев. Терехов бросил на товарища недовольный взгляд. Сделав пару неуверенных шагов, он снова остановился, прислушиваясь к чему-то. Потом сделал ещё один шаг. В колодце по-прежнему было тихо. Протиснувшись между Тереховым и стенкой «дольмена», Григорьев заглянул в тёмную горловину колодца, поднял небольшой камень и подбросил его на ладони.

— Ну, что. Разбудим его?

— Я бы не стал этого делать, — предостерёг Терехов.

— Почему?

— Потому что это мой колодец, — прозвучал рядом с ними бесплотный голос.

— А? — от неожиданности Григорьев выронил камень, и он, ударившись о стену «дольмена», полетел в колодец, издавая сухой щёлкающий звук.

— Кто это сказал?

— Я, — прозвучало из воздуха.

Григорьев растерянно поглядел на побледневшего Терехова. Тот начал пятиться назад, пока не уткнулся спиной в валун.

— Что вам здесь нужно? — голос был не рассерженный, а, скорее, усталый. Как у старика, тащащего на себе тяжёлый груз прожитых лет.

— Мы пришли… — проговорил Терехов и замялся, проглатывая комок в горле. — Мы пришли посмотреть… Я хотел…

— Любопытство не самый худший человеческий порок, — заметил голос. — Ну что ж, смотрите.

Край колодца ожил. Неровная каменная кромка начала деформироваться, точно пластилин под чьими-то невидимыми пальцами, приобретая плавные, сглаженные очертания, но дальше этого дело не пошло. Несколько раз оплывший камень снова начинал менять форму, однако после трёх или четырёх попыток замер окончательно.

— Слаб, слаб, — с горечью произнёс голос.

— Что это было? — пробормотал Григорьев.

— Это моя сущность, заключённая в структуру этого камня, — пояснил голос.

— Твоя сущность?

— Да. Сущность того, кем я и все мы были изначально.

— А кем вы были изначально?

— Людьми.

— Ты… человек? — запинаясь, спросил Терехов.

— Был им. Когда-то. Точно таким же, как вы. Теперь я только сущность… Слишком слабосильная, чтобы даже преобразовать ту материю, в которую она заключена.

Голос умолк. Несколько секунд были слышны только завывание ветерка в каменном лабиринте да тихий шорох отслаивающихся и осыпающихся пластов породы. Первым заговорил Григорьев.

— Это какой-то трюк, — уверенно проговорил он, стряхивая с себя охватившее его оцепенение. — Ловкий трюк и ничего более.

— Трюк? — Невидимый собеседник издал какой-то хрюкающий звук, и лежащая вокруг колодца пыль вдруг взметнулась вверх, в один миг обретя очертания человеческого тела Пылевая фигура секунду висела в воздухе неподвижно, а потом потянулась к Григорьеву.

Тот в ужасе отпрянул, снова ударившись спиной о валун.

Из сгустка опять послышался короткий хрюкающий смешок, и фигура моментально исчезла, обратившись в десяток опавших пылевых ручейков.

— Трюк…

Григорьев вытер рукавом рубашки лицо: он весь вспотел, и не только от нагревающихся на солнце камней.

— Как может существовать человеческая сущность, сознание, без человеческого тела?

— Эта давняя история, — сказал голос. — И ей не один десяток тысяч лет.

— Так давно в прошлом тоже жили люди? — удивился Терехов.

— Они жили и раньше…

— Как же такое получилось? — робко попросил Терехов.

— Стоит ли говорить о безумстве, которое сгубило нас всех? — голос помолчал, точно раздумывая над просьбой. — Стыдно признаваться в собственных проступках и уж тем более трубить о них во всеуслышание. — Он снова замолчал.

— А что это было? — так и не дождавшись продолжения, спросил Григорьев.

— Я же говорю: безумство. Ненасытная жажда новшеств, помноженная на огромные возможности. Страшная смесь.

— Почему?

— Потому что это позволяет менять естественный, сиречь нормальный, порядок вещей. А это чревато. Вы хотели узнать, что произошло с нами? — неожиданно спросил голос. — Ну что ж, слушайте…

— Я не буду пересказывать вам всю историю человечества, — начал голос, — признаться, я и сам не знаю её достаточно хорошо: она уходит слишком далеко в прошлое, так далеко, что не хватает памяти, чтобы удержать её целиком. Что было там — неважно. Я начну с другого. С того момента, который по праву можно назвать переломным.

Именно с него началось то, что, в конечном итоге, привело к расслоению человечества и его упадку, но тогда это воспринималось как огромное благо, как прорыв в будущее. Знали бы они, каким будет это будущее…

Это была новая технология. Поистине революционная, в корне отличающаяся от той, что мы, да и вы сейчас, применяете. Образно говоря, прежняя представляла собой искусство отсекать лишнее. Новая — искусство выращивания. Трансмутационная материализация.

Вы берёте за исходный материал атомы чего угодно и «лепите» из них, что вам заблагорассудиться. В любых количествах, любых размеров, с любыми свойствами. Главное, иметь исходный материал, а он может быть абсолютно любым. Прах, и из этого праха можно было сотворить всё, включая жизнь. Вот что такое трансмутационная материализация.

Начался «золотой век». Отныне каждый мог производить у себя дома всё, что ему необходимо, неограниченно много, и именно такое, какое соответствовало вкусам и требованиям конкретной личности. Физический труд стал анахронизмом, недостаток пищи, сырьевой голод, экономические и финансовые проблемы, социальное неравенство — пережитком прошлого. Открылись поистине неисчерпаемые возможности для творчества, однако эйфория первых веков новой эры, постепенно сменилась упадком. Причина? Она оказалась очень простой. Имея в руках безграничные возможности для реализации собственных замыслов, высокоэффективнейший способ манипулирования материей, вечно неудовлетворённым людям хотелось чего-то нового. Чего-то на более высоком, принципиально другом уровне. И тогда, осознав свою власть над материей и энергией, перекроив окружающий его мир самым кардинальным образом, человек покусился на то, что до сих пор оставалось неизменным и неприкосновенным — собственное тело.