— Это что ж, бог такой шахтерский, что ли?
— Равное про него болтали... — уклончиво ответил старик. — Будто был шахтер такой в стародавнее время, по фамилии Шубин. Ну, и будто хозяин-то шахты и невзлюбил его за характер. Больно смелый шахтер был, характерный. Ну и стал его хозяин утеснять. И так утесняет и этак. Ну, проще сказать, эксплуатирует человека, и все! А хозяин-то был немец. Тут прежде все хозяева немцы были, бельгийцы або французы... Иностранный капитал. Ну и так это немец нашего Шубина прижал, что совсем шахтер с круга сошел: запил. И в куражном виде раз имел с хозяином такой разговор: «Ты, говорит, по какому праву нашу кровь шахтерскую пьешь?» А тот кричит: «Я хозяин! Я что хочу, то и делаю!» — «Ах, хозяин? — говорит Шубин. — Ну, так я тебе покажу, кто тут на самом-то деле хозяин!» И исчез он тут. Кто говорит — сам помер, а кто — будто полез пьяный в шахту и взрыв сделал. Всею шахту взорвал. И себя. Ну только вскорости объявился Шубин: там его видели, там... И где появится — сразу там взрывы, завалы, выбухи, наводнения... Это, — дядя Онисим значительно поднял палец перед собой, — это Шубин показывал, кто тут на самом-то деле хозяин! — Он засмеялся и от удовольствия даже головой покрутил.
— Ну, а теперь что же, бродит Шубин по шахтам? — шепотом спросил Виктор: он уже в Шубина верил.
— Теперь? — дядя Онисим хитро прищурился и подмигнул. — Ну, а как в семнадцатом хозяев-то прогнали, так и Шубин исчез. Значит, кончил свою упряжку. С тех пор и не видали.
— Вот черти! — засмеялся Мальченко. — У людей мифы как мифы: лешие, водяные, духи леса, воды, огня. А у них — пьяный шахтер!
— Нет, тут не пьяный шахтер, — сказал Светличный; он всю историю внимательно выслушал. — Ну, а ты, дядя, сам-то веришь в Шубина?
— Я? От спросил! — обиделся комендант. — Я и в бога-то не сильно верю, не то что в Шубина. Я не серый...
— А с Шубиным тебе-то самому встречаться не доводилось? — не смутившись, продолжал Светличный.
— И опять-таки глупый разговор! — рассвирепел старик. — Так как же я мог его встретить, как я и сейчас живой? Кто встретит — тому, значит, скоро амба! Конец!
— Ну вот, — усмехнулся Светличный, — а говоришь — не веришь...
Все расхохотались, поняв маневр Светличного.
Дядя Онисим молча встал и, ни на кого не глядя, вышел из комнаты.
— Обиделся!.. — прошептал Виктор и вдруг, горячо сорвавшись с места, побежал за стариком.
В этот вечер долго не ложились спать. Братченко опять принес из степи траву, молча разбросал по полу и лег на свою койку. Ничком.
«Значит, и он боится шахты!» — догадался Андрей. Хотел подойти к нему, заговорить, утешить — и передумал: у самого на сердце неспокойно.
Песен в этот вечер не играли. Виктор притащил все-таки дядю Онисима обратно. Светличный извинился перед ним при всех.
— Я не серчаю! — важно сказал комендант и через минуту уже рассказывал свои истории. Но Андрей не слушал. Лежал на койке и думал: «Значит, завтра!»
Утром комсомольцы сразу же оделись в шахтерки и чуни и стали непохожими на себя. Шахтерки были новенькие, не надеванные ни разу; от них еще пахло сыростью склада. В них было неудобно и неуютно, словно сшиты они были не из брезента, а из древесной коры. Только Виктор говорил, что ему в шахтерке и хорошо и ладно; с еще большей радостью он влез бы в скафандр. Кепку он сразу же надел козырьком назад — подсмотрел у лесогонов; его и без того дерзкое, разбойное лицо стало совсем озорным.
За ребятами пришел десятник-старик. Посмотрел, почему-то вздохнул и махнул рукой:
— Ну, пошли.
Они потянулись за ним, как цыплята за наседкой, через весь рудник. «Теперь этой дорогой будем каждое утро ходить! — подумал Андреи. — Теперь это наша дорога...» Ему казалось, что все на них смотрят насмешливо.
— Ишь, чистенькие какие, хорошенькие! — сказала им вслед баба у «фонтана».
Десятник привел ребят в ламповую. Гуськом, один за другим, подходили к окошку комсомольцы, называли свое имя и получали лампу. Лампочки уже были заправлены и горели. Днем, на солнце, их свет казался жалким, робким и ненужным. «Ну что такая коптилочка может?» — со страхом подумал Андрей.
— Все получили лампы? — спросил десятник. Он был озабочен и неразговорчив, не то что дядя Онисим. — Вы глядите! — строго сказал он. — В шахте от меня не отставать! Еще потеряетесь, бог вас знает! — Он сурово посмотрел на всех и сказал: — Ну, пошли!
Они пошли за ним через весь двор; потом стали подыматься куда-то вверх по крытой галерее. Здесь было полутемно. На оконных стеклах толстым слоем лежала угольная пыль. Угольная пыль была и на стенах, и на полу, и уже — и на лицах ребят; Андрей почувствовал ее даже на зубах.
У ствола им пришлось подождать немного: клеть была внизу в шахте. Здесь, в надшахтном здании, возилось несколько девчат-откатчиц. Они с любопытством и без стеснения рассматривали новичков и пересмеивались на их счет между собою. Шахтерские девчата — девчата смелые, разбитные, особенно когда их несколько. Виктор подмигнул им, они засмеялись.
Подошла клеть. С силой лязгнуло железо, так что Андрей даже вздрогнул. Рукоятчица, здоровая рябая баба, вытолкнула из клети вагонетку с углем. На ней мелом крупно было написано: «Привет, Нюра!»
— Эй, Нюрка! — закричала рукоятчица. — Получай письмецо! Заказное! — и толкнула вагончик. Он дрожа покатился по рельсам.
Откатчицы захохотали, а одна из них, вероятно, Нюрка, смутившись, приняла вагонетку.
— Да ну его, надоел! — сказала она и, тряхнув головой, покатила вагончик дальше, на сортировку.
Десятник подошел к рукоятчице.
— Ты вот что, — озабоченно сказал он, — ты дай сигнал: осторожнее. Видишь, — метнул он лампочкой в сторону ребят, — кого везу.
— А что им сделается? — засмеялась рукоятчица. — Ишь они какие! Их с ветерком надо. Вы, ребята, неженатые?
Но все-таки дала сигнал, какой требовал десятник: четыре удара о железо — осторожнее, гости!
Эти четыре удара прозвучали в ушах Андрея, как погребальный звон. Побелел не он один, совсем белым стал Братченко. И заметив это. одна откатчица рассмеялась и лукаво запела:
Шахтер в шахту опустилси-и-и,
С белым светом распростилси-и-и...
— Ну, ты, — погрозил ей десятник лампочкой. — Входи, ребята!
Они вошли в клеть, как входят в холодную воду.
— Плотней, плотней! — командовал десятник. Наконец, он и сам вошел. — С богом!
Клеть дернулась и полетела вниз. Сразу стало сыро. Откуда-то побежала вода. Андрей почувствовал тонкую струйку за шиворотом, скользкую и проворную, как змейка. «В шахте всегда дождь», — вспомнил он.
Клеть быстро падала куда-то во тьму.
— Ой, страшно! — озоруя, взвизгнул Виктор. — Ой, ужас! — Все невольно улыбнулись, даже Андрей. — Путешествие в центр земли, сочинение Жюля Верна...
— Сорок лет так путешествую, — вдруг сказал десятник. — Ничего, привыкнете!
— Я уже привык! — сразу же отозвался Виктор.
А клеть все падала и падала; казалось, этому конца не будет. И куда-то далеко-далеко уплывало от Андрея все, чем жил он до сей минуты: и тихие Чибиряки, золотые тыквы на крышах, и детство, и отец на корточках возле грядок, будто этого и не было никогда. И не будет, нет, теперь уж никогда не будет!
Откуда-то вырвался вдруг яркий свет, клеть стукнулась и остановилась.
— Приехали!
Андрей первым выпрыгнул из клети — и. попал под ливень. Так его встретила шахта. Смущенно отряхиваясь, он отошел от ствола; дальше было сухо.
—Ну вот, — сказал десятник с неожиданной в нем теплотой, — вот и наше подземное царство. А? — И тихо, по-стариковски засмеялся. Он был сейчас совсем иной, чем на поверхности. Тут он был дома. Ему хотелось, чтоб и озорникам тут понравилось.
Он сказал почти заискивающе: — Шахта у нас красавица, хоть и старушка. Ровесница моя!
Андрей еще раньше заметил, что старики всегда говорят о своей шахте ласково. Любовь ли тут, или суеверие, только они никогда ее не ругают, хоть немало у каждого и ссадин и рубцов от кормилицы. Вот и вчера вздыхал дядя Онисим: «Ох, и иссушила ж она меня, матушка, все соки выпила, голубонька!» Ребята знали уже, что дядю Онисима «выдвинули» оттого, что в шахте ему больше работать нельзя. У него острый антракоз — горняцкая болезнь. «У меня в каждом легком по вагонетке угля!» — грустно хвастался он и тосковал по шахте.
