Назначение молодого Виктора Абросимова, еще пять лет назад бывшего простым шахтером, на должность управляющего трестом Посвитный принял как прямое и личное оскорбление себе, как, впрочем, принимал и все новые назначения. Но еще больней ужалило его душу неожиданное назначение Петра Фомича Глушкова главным инженером треста. Это уже был удар под ложечку...

Как, беспартийный Петр Фомич, тихий, не прыткий Петр Фомич, тоже бывший штейгер, тоже, как казалось, «неудачник», становится трестовским начальством, а он, Иван Посвитный, опять в дураках?! Да как проглотить все это, как такое пережить?! Воистину, вынослив человек, если после такого удара Посвитный мог еще улыбаться!

А он именно улыбочкой, не то льстивой, не то издевательской, но во всяком случае — бесстрашной, встретил впервые приехавшего на шахту Абросимова, прикинулся замысловатым стариканом чудаком, пытаясь заинтересовать, а если удастся, то и запугать собою молодого человека, а сам цепко приглядывался к нему, пробовал пронизать до дна, раскусить, выведать, разгадать. Все заведующие шахтами увидели в Викторе молодость, иные догадались и о крутом нраве молодца. Но только один Посвитный разглядел главное в новом управляющем — нетерпение. Нетерпение, тоскливую жажду скорой славы.

В расчете на эти качества и построил Иван Посвитный свой первый «психологический эффект», потому что только психологическим эффектом и ничем больше было неожиданное перевыполнение суточного плана тяжелобольной «Софией».

Этим эффектом Иван Посвитный хотел сразу же заявить о себе новому управляющему: вот я какой! Я всякое могу! Хотел удивить, поразить, заинтриговать Абросимова, а себе придать веса и таинственного значения. Назвал ведь уже Виктор его магом и чародеем! Именно на свое знание «магии сводок и алхимии руководства» и намекал Посвитный своим сюрпризцем.

Это был тонкий и точный расчет. И он оправдался. Прискакал же Абросимов стремглав ни свет ни заря на шахту! Кинулся же он Посвитному на шею! Даже разочарование управляющего тонко предугадал ловкий алхимик, даже это входило в «игру»: разочаруется — значит, еще больше возжаждет!

Нет, все-таки он растревожил, растревожил молодца! Растревожил почти бескорыстно, не строя для себя никаких расчетов и иллюзий, просто играючи эффектами, как жонглер цветными шарами. И только когда почувствовал, как, сверх ожидания, забился, затрепетал Виктор в его руках — как юный перепел в тенетах, — зародились в нем смутные, но уже дерзновенные замыслы и надежды... Недаром же обронил он предательское словечко: «Эх, Виктор Федорович, не такой бы главный инженер нужен вам в тресте!». Не зря же попенял на то, что «засиделся на шахте». Не напрасно же так откровенно предложил самого себя в опекуны и советчики.

Правда, Абросимов не сказал в ответ: «да». Но и «нет» не сказал же. Как принято говорить: вопрос остался открытым. Ну что ж, Посвитный подождет. Он уже привык ждать. Встреча еще состоится.

Глядя, как клубилась на дороге пыль, встревоженная голубым автомобилем, он уже предчувствовал, уже воочию видел надвигающийся на него сладостный вихрь страстей, тревог и треволнений, знакомую бурю хитросплетенных интриг, смакование которых, даже независимо от результатов, само по себе было для Посвитного неизъяснимым наслаждением...

Посвитный угадал верно: душу Виктора он встревожил.

Правда, и до этого Виктор покоя не знал. Не знал с той самой минуты, как увидел, сколь плохи дела в тресте. Но то было беспокойство капитана, отправляющегося в дальнее плавание; сейчас же Посвитный искушал его надеждами и сомнениями игрока над картой: рискнуть или не рисковать?

Еще вчера смирился Виктор Абросимов перед мыслью, что до заветной цели надо идти долгим, каменистым, трудным путем. Правда, он при этом ворчал, порой даже беспокоился: «Ох, долго, долго, противно!» Но был готов, зубы стиснув, пройти весь путь до конца.

И вдруг Посвитный указал ему дорожку куда более короткую: тропинку. Напрямик. Или, как говорят на Украине, «навпростец».

«Маневр» — одно только это магическое слово и произнес Посвитный, — и перевернул им всю душу Виктора.

Конечно, то, что предлагал Посвитный, любому горняку сперва показалось бы чудовищным. Предлагалось «отодвинуть» на второй план подготовительные работы и все силы бросить только на добычу. Никаких добрых плодов от этой затея и нельзя было ожидать, как нельзя ждать урожая осенью, не засеяв поля весной.

Подготовительные работы и предшествуют, и сопутствуют работам очистным, то есть добыче. Чтобы приступиться к углю, надо прежде всего убрать с пути породу; чтобы взять в свои руки пласт, надо сперва его вскрыть, разрезать; прежде чем дать сжатый воздух отбойным молоткам, надо дать свежий воздух людям, вентиляцию; чтобы добытый уголь доставить на-гора, — надо пробить углю дороги — штреки. А чтоб откаточные штреки были действительно дорогами, а не мышеловками, надо, чтоб они все время опережали движение лавы... И так далее, и так далее.

Есть строгий порядок горных работ, законы плавания по каменным подземным рекам, куда более строгие, чем даже правила судоходства по морям и океанам. Безнаказанно нарушать эти законы еще не удавалось никому.

«Но ведь в данном случае, — так размышлял Виктор, катя в своем голубом экспрессе по знакомым пыльным дорогам, — речь идет только о временном маневре. Только о маневре!» — заклинал он сам себя. Маневр и морякам известен. Никто и не предполагает отменить подготовительные работы, глупо даже подозревать Виктора в этом. Речь идет только о том, чтобы сейчас, в горькие дни прорыва, все основные силы бросить на добычу. На штурм угля! Разумно сманеврировать средствами и резервами.

А такие резервы есть, есть! Вот у Светличного скоро новый горизонт войдет в строй — выручит. Можно и поторопить Светличного: ввести горизонт досрочно.

Найдутся и другие резервы. Надо лишь поискать! Надо только ловко маневрировать. Выигрывать время! Время! Время!

Пусть сейчас одна группа шахт, поднатужившись и даже сократив временно подготовительные работы: — временно, только временно! — станет перевыполнять план и этим прикроет отстающие шахты и даст желанную Виктору среднюю по тресту — сто процентов. А тем временем подтянутся отстающие шахты, выйдут на линию огня и в свою очередь заслонят собою тех, кто отойдет зализывать раны. И опять будет желанная средняя — сто. Что ж тут плохого, преступного? Сочетание огня и маневра — этому Виктора еще на допризывной подготовке учили.

«Ведь не для себя, не себе же я угля хочу! — беспокойно метался он на кожаной подушке сиденья. — Мне углем не торговать. Уголь нужен родине».

А родина властно требует от Виктора Абросимова этого угля не завтра, не послезавтра, а сейчас, сейчас, сию минуту. Какое дело пароходным котлам, паровозным топкам, кочегаркам и доменным печам бесчисленных советских заводов до того, что на шахтах Абросимова нет порядка, искривлены лавы и отстали штреки? Топкам нужен уголь, а Абросимов должен его дать. Любой ценой. И — сегодня!

«И я дам его, будь я трижды проклят, — дам! — зло клялся он себе, — выверну себя наизнанку, а дам! И теперь никому от меня покоя не будет. Пусть и не ждут!».

— К Горовому! Живо! — закричал он шоферу вдруг.

Шофер удивленно посмотрел на него: они уже подъезжали к тресту.

Машина отразила колебания своего водителя: замедлила ход, неуверенно вильнула из стороны в сторону и, наконец, вовсе остановилась, словно спрашивая: ну, а дальше что?

— Ты что же, не слышал? — нетерпеливо рявкнул на шофера Виктор. — К Горовому! Давай! — и чуть ли не сам схватился за баранку.

К Горовому! А потом к Голубеву, к Беловеже, к Шумилову! Он всех возьмет за глотку! Он из них душу вытряхнет! Он им усы-бороды сбреет!..

Машина сделала крутой разворот со свистом и опять покатилась прочь из города.

В конторе на «4-бис» Абросимову сказали, что заведующий под землей.

— Прикажете вызвать?

— Нет, я сам поеду в шахту!..