Нам не дано спокойно сгнить в могиле — лежим навытяжку и, приоткрыв гробы, мы слышим гром предутренней пальбы, призыв охрипшей полковой трубы с больших дорог, которыми ходили. <…> …И пусть не думают, что мёртвые не слышат, когда о них потомки говорят. Л. Юдин. В деревне Стихотворения «Мы любили жизнь, но больше жизни любили вас…» Надпись на братской могиле в селе Карманово, где похоронен Н. Майоров «Я не знаю, у какой заставы…» Я не знаю, у какой заставы Вдруг умолкну в завтрашнем бою, Не коснувшись опоздавшей славы, Для которой песни я пою. Ширь России, дали Украины, Умирая, вспомню… и опять — Женщину, которую у тына Так и не посмел поцеловать. 1940 Тебе Тебе, конечно, вспомнится несмелый и мешковатый юноша, когда ты надорвёшь конверт армейский белый с «осьмушкой» похоронного листа… Он был хороший парень и товарищ, такой наивный, с родинкой у рта. Но в нём тебе не нравилась одна лишь для женщины обидная черта: он был поэт, хотя и малой силы, но был, любил и за строкой спешил. И как бы ты ни жгла и ни любила, — так, как стихи, тебя он не любил. И в самый крайний миг перед атакой, самим собою жертвуя, любя, он за четыре строчки Пастернака в полубреду, но мог отдать тебя! Земля не обернётся мавзолеем… Прости ему: бывают чудаки, которые умрут, не пожалея, за правоту прихлынувшей строки. 1940–1941 Творчество Есть жажда творчества, Уменье созидать, На камень камень класть, Вести леса строений. Не спать ночей, по суткам голодать, Вставать до звёзд и падать на колени. Остаться нищим и глухим навек, Идти с собой, с своей эпохой вровень И воду пить из тех целебных рек, К которым прикоснулся сам Бетховен. Брать в руки гипс, склоняться на подрамник, Весь мир вместить в дыхание одно, Одним мазком весь этот лес и камни Живыми положить на полотно. Не дописав, Оставить кисти сыну, Так передать цвета своей земли, Чтоб век спустя всё так же мяли глину И лучшего придумать не смогли. [1] 1940
На реке Плыву вслепую. Многое не вижу, А где-то есть конец всему и дно. Плыву один. Всё ощутимей, ближе Земля и небо, слитые в одно. И только слышно, там, за поворотом Торчащих свай, за криками людей, Склонясь к воде с мостков дощатых, кто-то Сухой ладонью гладит по воде. И от запруд повадкой лебединой Пройдёт волна, и слышно, как тогда Обрушится серебряной лавиной На камни пожелтевшая вода. И хорошо, что берег так далёко. Когда взгляну в ту сторону, едва Его я вижу. Осторожно, боком Туда проходит стаями плотва. А зыбь воды приятна и легка мне… Плотва проходит рукавом реки И, обойдя сухой камыш и камни, Идёт за мост, где курят рыбаки. Я оглянусь, увижу только тело Таким, как есть, прозрачным, наяву, — То самое, которое хотело Касаться женщин, падать на траву, Тонуть в воде, лежать в песке у мола… Но знаю я — настанет день, когда Мне в первый раз покажется тяжёлой Доныне невесомая вода. [2] 1939 Детство Я был влюблённым в лес и в воду, В простую радость, в игры на дворе. Курил табак. Крал тайно из комода Отцовский карабин, хранимый в кобуре. Друзья мои, — владельцы птичьих клеток, Невинных снов, диковинных гвоздей, — В часы нужды курили листья с веток, Дрались у игрищ, крали голубей. На всё был спрос, к любой покупке повод. Превыше всех коллекций старины Ценились карабин и книжка «Овод», Для них, казалось, не было цены. Мир был предельно прост и ясен. И за пригоршню пятаков Мы покупали мыслимое счастье, Закованное в тяжести подков. [3] 1937 Д. Цуп. Иваново после дождя Апрель Ту улицу Московской называли. Она была, пожалуй, не пряма, Но как-то по-особому стояли Её простые, крепкие дома, И был там дом с узорчатым карнизом. Купалась в стёклах окон бирюза. Он был насквозь распахнут и пронизан Лучами солнца, бьющими в глаза. По вечерам — тягуче, неумело Из-под шершавой выгнутой руки Шарманка что-то жалостное пела — И женщины бросали пятаки. Так детство шло. А рядом, на базаре, Народ кричал. И фокусник слепой Проглатывал ножи за раз по паре. Вокруг — зеваки грудились толпой. Весна плыла по вздыбившимся лужам. Последний снег — темнее всяких саж — Вдруг показался лишним и ненужным И портившим весь уличный пейзаж. Его сгребли. И дворники, в холстовых Передниках, его свезли туда, Где третий день неистово, со стоном Ломала льдины полая вода. [4] вернуться Вступление к несохранившейся поэме «Ваятель», написанной в 1939–1940 годах. Константин Титов (одноклассник и друг Н. Майорова) свидетельствовал: «Поэма навеяна встречами со скульптором Степаном. Фамилии его я не помню. Помню только, как ходили к нему в мастерскую-гараж, беседовали об искусстве и выпивали». В черновике к стихотворению «Творчество» остались строчки: А жизнь научит правде и терпенью, Принудит жить, и, прежде чем стареть, Она заставит выжать всё уменье, Какое ты обязан был иметь. Интересна творческая лаборатория поэта: шестая строка публикуемого стихотворения имела вариант: «Нести всю тяжесть каждодневных бдений», десятая — «к которым приложился сам Бетховен». Сохранился также черновой фрагмент поэмы «Ваятель»: В Москве у Земляного вала В часовенке иль в бывшем гараже, Где с потолка течёт, где света мало, Где штукатурка рушится обвалом, Он поселился в нижнем этаже. В квартире пахло прежними жильцами. Ваятель был скуласт и неумел. <…> И плитняком наполовину застлан, Светился пол нечищенный. Слегка Пахнуло деревянным маслом От жёлтого, как лето, косяка. — Затворнику не надо лучше места, — Он пробурчал спустя пяток минут. Он не имел пока ещё невесты, И, стало быть, не надобен уют. Другой отрывок из «Ваятеля» («А небо будет яростно и мглисто…») вспоминает Ирина Пташникова. — см. Воспоминания Ирины Пташниковой (наст. издание). — Здесь и далее примеч. Н. А. Голубева. вернуться «На реке» — единственное стихотворение Н. Майорова, напечатанное при жизни автора в сборнике: Парад молодости. Физкульт. стихи и песни / 2-й Всесоюзный день физкультурника. М.: Физкультура и спорт, 1940. вернуться Стихотворение «Детство» впервые опубликовано В. А. Ружиной в 1977 г. — см.: Библиография. вернуться Стихи «Апрель», «На третьей полке сны запрещены…», «Дед» — предположительно, отрывки утерянной поэмы «Семья», написанной до 1940 года. Николай Банников (университетский товарищ поэта) определяет её как «стихотворную повесть из сельского быта». По мнению исследователя Б. П. Куликова, в произведении «Майоров намеревался проследить историю развития, большой крестьянской семьи, её приход в революцию, показать противоречия, раздиравшие крестьянство в годы коллективизации». Известны и другие фрагменты поэмы: Суп на столе уже дымился. Детей кричали на обед. И грязным кулаком крестился, Глядя куда-то в угол, дед. На нём огромная рубаха (Носил её он с Покрова) Пылала кровью, словно плаха, С которой пала голова. И пот стекал по переносью (Густая мутная вода) Туда, где рыжая, как осень, На грудь спадала борода. <…> И, оторвавшись ото сна, В тоске о сыне годовалом Худые руки занесла Мать над цветастым одеялом. И ей мерещились гробы И крышки с траурной каймою. А от дверной косой скобы Уже повеяло зимою… |
