— С этого начинается обучение в школе?
— Да, — коротко кивнул начальник.
Сложив свое боевое снаряжение, Грива подошел к старшине. Попросив разрешения у начальника, старшина повернулся кругом, за ним — Гордей. Возле каморки с немудренным хозяйственным инвентарем старшина сказал:
— Я вам выдам суконку, Грива, ясно?
— Да, — подражая начальнику школы, ответил Гордей.
— Вы ее намочите керосином, вытрете пирамиды, тумбочки, койки. Ясно?
— Да.
— Шваброю же легонько снимете паутину на потолке, по углам, за печками. Ясно?
— Да.
— И вообще, чтобы к моему возвращению казарма блестела, как парикмахерская. Ясно, Грива?
— И тогда я смогу быть?..
— Курсантом, а там и младшим командиром, — подчеркнул старшина. — Не теряйте надежды.
Младшие командиры вышли из казармы во двор, выстроились в походную колонну. Гордей Грива, в самой нательной сорочке, с ведром и шваброй в руках, мечтательным взглядом провожал их.
Напоследок старшина напомнил:
— Вокруг казармы собрать окурки. С урн вытрусить мусор. Спалить в печи. Ясно?
В этот раз Гордей уже не отвечал коротким «да», только вздохнул.
С этой невеселой задумчивости Гордея вывел повар Ефим Нестерович. Еще издали он догадливо посмотрел на своего воспитанника, кашлянул в кулак и, вроде между прочим, заметил:
— Так и я свой курс молодого бойца начинал со швабры и помойного ведра. А это, как–никак, школа младших командиров. И тут без швабры и ведра фигово–фигово… рассадник грязи заведется. Шагом марш на кухню за горячей водой!
Со старанием матроса «Авроры» драил Грива пол, вытирал окна, двери, койки, тумбочки, пирамиды. Когда перед обедом Хмара еще раз наведался, казарма блестела чистотой.
— Ну, курсант Грива, — удовлетворенно сказал Ефим Нестерович, — если бы командование знало, сколько ты веников и тряпья истер на этом полу, то без колебаний отправило бы тебя на морской флот.
Грива молча заканчивал свою роботу.
Хмара посмотрел сквозь прозрачное стекло окна на кривую акацию, искренне признался:
— A мне без тебя на кухне фигово–фигово…
— Если не зачислят курсантом, вернусь к вам, Ефим Нестерович, — как–то по–граждански, как отцу, ответил Гордей.
— Э нет, — возразил повар, — коли уж схватил слона за ногу, то держи со всей силы. Учись. Наука в лес не ведет. Был бы я образованным, может, в адъютантах самого Буденного состоял бы.
Потом повар пощупал нагрудный карман гимнастерки, достал сложенный в четверо листок бумаги, развернул и подал Гриве.
— Завтра воскресенье, можешь сходить на целый день в город. До двадцати четырех часов увольняю… — немного официально объяснил он. — Сам старшина школы подписал увольнительную!
И тут с Гривой случилось что–то невероятное. Он как стоял перед Хмарой в нательной сорочке, с завернутыми по локти рукавами, с запахом керосина на ладонях, так и кинулся обнимать Ефима Нестеровича. Застеснявшийся, а скорее растроганный повар проворчал:
— Это же вам, Грива, не на гражданке. И-и… я не девчонка какая–то… Фигово–фигово…
Воскресным утром будущий курсант Грива, чеканя шаги по старательно подметенным тротуарам, шел улицами, «ел» глазами всех, кто был в военной форме — от медика до собаковода.
Щедрое подольское солнце, как в зеркалах, сияло на пуговицах новенькой гимнастерки Гордея, не спешило падать и со звезды фуражки, закаляя на нем серп и молот. Картуз и петлицы свежей зеленью оттеняли смуглявое лицо Гордея. Черненький пушок над губой просился под лезвие бритвы. Грива вскоре и распрощался с ним в первой же парикмахерской. А уж как посмотрел после бритья на себя в зеркало, то удовлетворенно подумал: «От если бы Петрик посмотрел сейчас на меня, а? Не узнал бы и позавидовал. А мама узнала бы».
А отец? Тот сразу назвал бы сына щорсовцем.
«Вот приеду в гости, — мечтал себе Грива, — но уже после того, как поймаю шпиона».
Эти мечты и сопровождали Гордея Гриву аж до старой крепости, стоящей за городом над мелководной речкой. Крепость опоясывала серовато–зеленая над водой и черная в тени стена. Таинственная башня будто вырастала из водяных потоков. От поля крепость отделялась земляным валом. Осунувшийся вал давним–давно зарос кустарником, высокими бурьянами и стеблистыми травами. Там дети пасли коз, играли в прятки, кричали.
Неподалеку от крепости ходил дедушка с дубовой палкой. Он опирался на ее загнутый конец, как на бараний рог, и, ни на кого не обращая внимания, рыскал вокруг глазами. Дедушка не был похож на пастуха или сторожа–бахчевода. В серых глазах старика, под рыжеватыми бровями, таилось что–то воинственное.
— Дедушка, — обратился Грива к старику, — это правда, что в этой крепости сидел Устам Кармалюк?
— Неправда, солдат, — сухо ответил дед.
— Нежели? А нам говорили…
— Зачем бы ему тут сидеть? — хитровато посмотрел старик на Гриву. — Что, у него, думаешь, своей хаты не было?
Разговор почему–то не вязался. Тогда Грива осмелел и сказал, что знал про Устина Кармалюка:
— Паны заковали Кармалюка и посадили в крепость. Вон в ту башню. Нам сам политработник на политзанятиях рассказывал.
— Эге. Да конечно… — нехотя отвечал дед.
Наверное, он, озабоченный каким–то своим делом, не хотел больше разговаривать с настырным юношей в зеленой фуражке. Грива понял намек, но ему захотелось еще что–то узнать про крепость. Только не знал, с чего начать. Выручил камешек, блестевший на земле, словно растопленная желтая смола. Грива поднял его и подал деду. Старик молча достал с глубокого кармана железку, похожую на рожок полумесяца, стукнул ею раз–другой по камню. Искры так и посыпались из–под его плотных пальцев.
— Эге, да ты настоящий кремень, солдат, ты нашел.
— А возьмите его себе. И скажите мне, дедушка, что это маячит на стене, словно человеческая фигура в камень вдавлена?
— Легенда повествует, — начал спокойно старик, — что тут, где мы с тобой стоим, на страже караулил турок, а там, под крепостной стеной, человек нес воду из реки. Турок послал в него стрелу. Человек, падая на землю, навсегда оставил свою тень на стене…
— Вот я бы того турка, — горячо сказал Гордей, — теперь пулей стукнул…
— Э, сынок. Турок далеко, а вот воришка, укравший у меня ядро турецкое, где–то здесь… Найди, вот и стукнешь его… хотя бы этой клюкой. — И дедушка погрозил кому–то палкой.
— Какое ядро, дедушка?
— Историческое. Какое же тут может быть еще?
— Но кому оно нужно?
— Да уж кому–то нужно, коли взяли. А что мне теперь скажут в музее, какой же ты смотритель, если ядра не устерег? Да и что это за турецкая крепость без турецкого ядра, а?
— А если это ядро взорвется, дедушка? — испугано спросил Гордей.
Смотритель равнодушно махнул палкой.
— Говори. Если бы должно было взорваться, так еще при баталии взорвалось бы. Теперь кто–то сделает из него пестик для проса или еще какого–то черта, а ты тут морочь голову. О, сюда даже кто–то приезжал, — увидел борозду.
У Гордия Гривы проснулась сообразительность пограничника. «Пойду по следу колеса. Куда он меня приведет?» — решил он и тронулся в направлении незнакомого села. На развилке задержался возле необычного склепа. На потрескавшемся, заросшем мхом камне прочитал: «Здесь землей покрыта лицом душою Mapгарита. Такая ей цена от общества дана. 1758–1775 гг.» Грива пожалел, что Маргарита умерла такой юною, и пошел дальше. Но след не повел его в село, колеса обгибали хаты полем.
Заинтересованный Гордей ускорил шаги.
Наконец он заметил арбу, на которую два человека укладывали горох. Решительно приблизился.
— Это вы ехали от крепости? — тоном следователя спросил Гордей.
— Мы. А что? — отозвался крестьянин, стоящий на арбе и укладывающий вязанки гороха.
— Вы не брали у дедушки–смотрителя турецкое ядро?
— Гм, — сказал другой крестьянин с вилами в руках, — а ты кто будешь?
