– В чем дело? Что заставило тебя улыбнуться? – спросил Ричард, отводя от ее лица прядку волос.
– Я начинаю чувствовать себя дома, – ответила она, мысленно пообещав приложить все усилия к тому, чтобы это оказалось правдой.
Ричард обнял ее, и, говоря по совести, ощущение, которое она при этом испытала, оказалось уже не таким странным и тревожным.
Еды в доме не нашлось, поэтому Ричард отправился за провиантом и принес на завтрак свежий хлеб, сыр и пирог с ветчиной. Затем он повел жену прогуляться по улице, представляя при этом тем из соседей, кого ей следовало знать. Среди них, в частности, были миссис Дигвид, хозяйка прачечной, женщина невыразимо толстая и поразительно уродливая, с руками, как у мужчины, и с широченной улыбкой, а также Томас Лейн, владелец конюшни, находящейся за углом, на Амери-лейн. Он давал Ричарду внаем жеребца и возок для разъездов. Жеребец был низкорослым и пегим, с мохнатыми ногами и сонным взглядом. Рейчел помнила его по приездам Ричарда в Хартфорд-Холл, когда тот привозил на нем вино. Ричард весело гладил его по морде и говорил:
– Это Солдат, не родилось еще коня, которому такое имя подходило бы больше. Лучше только имя Бездельник, но этот коняга у нас парень работящий. Через год или около того я смогу себе позволить собственный возок, он будет более шикарным, чем этот. На нем будет красоваться название моей компании, так что мне уже не придется повсюду возить с собой вывеску. Прости, Солдат, но для этого возка мне понадобится конь порезвее. И не с такими волосатыми ногами.
При этом Ричард похлопывал коня по крепкой шее, и Солдат вздыхал, да так лениво, как может вздыхать только скучающее животное.
Недалеко от Эббигейт-стрит находилась маленькая, мощенная булыжником площадь Эбби-Грин, и на листьях у растущего на ней одинокого платана уже были сухие бронзовые края. Небо заволокло тучами, и Рейчел вдруг захотелось, чтобы вместо грядущей осени наступила весна. Весной все было бы куда более обнадеживающим, куда более похожим на начало новой, лучшей жизни. Позже, когда Ричард ушел по делам, Рейчел стояла посреди своего нового дома и размышляла, что делать дальше. Она знала, что у Ричарда есть экономка, миссис Линтон, которая приходит по определенным дням, но жилищу все равно явно не хватало женской руки. Осмотревшись, Рейчел обратила внимание на то, что на лестнице в углах висит паутина, а на половицах лежит нанесенная с улицы земля, и подумала, что Ричард слишком долго прожил один, а миссис Линтон либо непригодна для своей работы, либо ей до сих пор не докучали, и она разленилась. Во внезапно обступившей ее тишине Рейчел ощутила растущее беспокойство и глубоко вздохнула. Прежде пустые комнаты ее не тревожили, но теперь ей казалось, что пустота вокруг нее сомкнулась и была сродни поселившемуся в Рейчел странному чувству и еще больше его усиливала. Закрыв глаза, Рейчел попыталась вызвать в голове хоть какие-то мысли, которые смогли бы эту пустоту заполнить и подавить панику, которую она вдруг ощутила. В этот миг ей даже захотелось вновь оказаться в обществе Элизы Тревельян, с ее несносным самомнением и пренебрежительным отношением к гувернантке.
Рейчел поднялась наверх и занялась обустройством своего рода туалетного столика на небольшом комоде, в котором хранилась одежда Ричарда и всякие мелочи. Она по очереди открывала ящики, надеясь найти хоть один из них свободным, чтобы использовать для своих вещей, но везде лежали принадлежащие мужу разрозненные предметы туалета: поношенные перчатки и чулки, пряжки от обуви, коробки из-под табака и гребни со сломанными зубцами. В конце концов она сгребла находившиеся в верхнем ящике предметы в сторону, высвободив таким образом его половину, и положила туда некоторые из своих вещей. Их у нее оказалось немного. Носовые платки, перчатки, коробка для швейных принадлежностей, шпильки и те немногие средства для наведения красоты, которые у нее имелись, а именно маленькая баночка румян, кисточка для их нанесения с черепаховой ручкой, густой крем для рук с розовой отдушкой да скляночка «Жидкого цветения» от леди Молинье – подарок Элизы на прошлое Рождество: «Это вам, а то вы иногда появляетесь за завтраком такая бледная, словно ночью умерли и сами этого не заметили». И хотя в этом подарке заключалась насмешка, в конечном счете он оказался весьма полезным, стоило девушке втереть несколько капель себе в щеки, как она становилась очень хорошенькой. Рейчел расстелила на сундуке старый носовой платок, положила на него гребни и щетки для расчесывания волос, а затем распаковала свою самую большую драгоценность – серебряную музыкальную шкатулку для безделушек.
Это был подарок родителей на ее шестнадцатилетие, когда беда и позор еще не посетили их семью, а боль от внезапной смерти Кристофера уже немного утихла. Шкатулка принадлежала матери и бабушке до того, как перешла к ней. Маленькая, не больше ладони, эта вещица стояла на маленьких ножках в виде львиных лап. Верхнюю крышку украшала яркая эмаль с узором из виноградных лоз и цветов, обрамлявших павлина. Когда крышку поднимали, шкатулка наигрывала колыбельную – если, конечно, пружину не забывали своевременно завести. Внутри шкатулка была выстлана темно-синим бархатом, к которому с одной стороны был аккуратно пришпилен перевязанный ленточкой локон золотистых волос ее матери. Рейчел нежно коснулась его кончиками пальцев. Волосы были прямые, гладкие и холодные. Она закрыла глаза и попыталась во всех деталях представить лицо Анны Крофтон, хотя понимала, что это принесет ей только боль и лишний раз напомнит об отсутствии матери.
В шкатулке лежала и другая, она же последняя, драгоценность Рейчел, некогда также принадлежавшая матери: серьги с каплеобразными жемчужинами, висевшими на гвóздиках, усыпанных мелкими бриллиантами. Рейчел спрятала серьги за корсажем, когда судебные приставы переносили в фургон их имущество, равнодушно проходя мимо отца, сидевшего на ступенях дома в незашнурованных башмаках. Бедняга был сражен горем, и на его лице застыло бессмысленное выражение. Приставы забрали бы и башмаки, если бы Рейчел, разъяренная, словно львица, не вышла вперед и не заслонила отца, одним своим видом заставив их отступить. Она собралась было поставить шкатулку на видное место, но заколебалась. Это выглядело бы чересчур хвастливо, словно Рейчел хочет намеренно подчеркнуть обыденность всего остального, что есть в комнате. Поэтому она неохотно завернула ее в льняное полотенце и убрала в ящик. Затем Рейчел отошла от комода и направилась к кровати, собираясь посмотреть в окно. На стене висело небольшое, покрытое желто-коричневыми пятнами зеркало, и она встала у окна так, чтобы краем глаза видеть в зеркале свое отражение, отчего сразу почувствовала себя менее одинокой.
Ричард большую часть дня либо отсутствовал, либо проводил время в лавке, среди бочонков с вином, но в первые две недели после свадьбы они каждый вечер ужинали вместе за маленьким столом на кухне. Масляная лампа освещала их лица и тарелки желтоватым теплым светом, пока они беседовали о ведении домашнего хозяйства, о том, как идет торговля, и об их планах на будущее. В один из вечеров, когда Рейчел принялась рассказывать о своих родителях, она подняла взгляд на Ричарда и обратила внимание, что он смотрит на нее с состраданием.
– Ты очень скучаешь по ним, я не ошибся? – спросил он.
– Да. По правде сказать, так и есть. Мать уже много лет как на небесах, а я по-прежнему страдаю от ее отсутствия. Мне так не хватает ее советов, ее… практического ума и доброты. И по отцу я, конечно, тоже скучаю. Однако единственное, что я могу сделать, это смириться с произошедшим и не скорбеть об утрате. Но я не могу не вспоминать времена, когда Кристофер был с нами, а я была такой молодой. – «Молодой и полной чувств, а не онемевшей и тихой, как сейчас», – отозвалось у нее в голове, но она не стала делиться этими мыслями.
– Рейчел, – произнес Ричард, после чего накрыл ее руку своей и улыбнулся, – я так хочу, чтобы ты снова была счастливой. Чтобы мы стали одной семьей.
