Она повела своего любовника по лестнице на сеновал, где принялась поддразнивать его, разжигая пыл, улещать и тут же снова над ним насмехаться, пока лицо Ричарда не раскраснелось и он не стиснул зубы в пароксизме желания. Потом Пташка оседлала его и устроила на нем бешеную скачку, чувствуя, как удовольствие поднимается по ее телу, подобно теплой приливной волне. Когда все было кончено, она заправила свои маленькие груди обратно в корсаж, зашнуровала его и сердито взглянула на Дика, с трудом переводящего дыхание. Обычно ее чувства в такие мгновения обострялись, и внезапно она ощутила вонь лошадиной мочи, идущую из конюшни, надоедливые запахи пота и семени Дика. Пташка наморщила нос и подтерлась клоком сена. Дик долго протирал пальцами глаза, куда попала труха, а проморгавшись, осклабился и сказал:

– Ох, как мне тебя будет не хватать, Пташка.

– Посмотрим, – кратко ответила она.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что сказала. А теперь, если уж мы должны расстаться, у меня к тебе одна просьба.

– Какая? – Голос его внезапно стал подозрительным. – Я тебе уже сказал, что не стану делать вино более крепким. Если мистер Аллейн сыграет в ящик…

– С ним это не связано. Я хочу встретиться с той, на которой ты женишься. Хочу увидеть миссис Рейчел Уикс и понять, почему ты вдруг дал мне отставку. – «А может быть, во время этой встречи я пролью немного вина, красного, как кровь, на ее белоснежное платье».

– Нельзя, – отрезал он. – Я хочу… подвести черту. Покончить со старой жизнью, прежде чем начать новую.

– Ты смешон! – раздраженным тоном проговорила Пташка. – Женитьба не может сделать никого другим человеком. Ты по-прежнему останешься Диком Уиксом, сыном Дункана Уикса… Этого ничто не изменит.

– Заткни свой рот, Пташка. Я не шутя хочу начать жизнь сначала, и ты меня не остановишь.

Он поймал ее за запястье и крепко держал, когда она стала вырываться.

– Отстань!

– Не отпущу, пока не пообещаешь вести себя благоразумно.

– Если позволишь с ней встретиться, пообещаю.

Они боролись еще какое-то время, пока Дик не отпустил ее руку.

– Ну ладно. Через два дня я приведу ее сюда, чтобы отметить свадьбу. Разрешаю изобразить служанку или кого-нибудь в этом роде. А то можешь просто посмотреть из укромного места. Но не смей с ней заговаривать. Поняла?

– Свадебный пир в «Голове мавра»? Ну и повезло же мисс Рейчел. Вот уж воистину она введет тебя в хорошее общество.

– Поняла? – продолжил настаивать он.

– Я тебя не выдам, даю слово.

«Ты сделаешь это сам, – подумала она, мысленно бросая ему вызов, – когда прибежишь снова ко мне».

К облегчению Рейчел, дом на Эббигейт-стрит оказался далеко не таким маленьким, как ей сперва представлялось. Ступени вели вниз, в лавку, имевшую отдельную дверь; лавка находилась ниже уровня тротуара, на ее стене была намалевана вывеска, гласившая: «Ричард Уикс и К^о. Лучшие вина и спиртные напитки». Внутри было холодно и сыро, кирпичный пол всегда оставался немного влажным. Бочонки, установленные на стеллажах, закрывали все стены от пола до потолка, скрытого в густой тени. Помещение выглядело темным и тесным, а воздух в нем был спертым, насыщенным смесью запахов опилок и фруктов, плесни и спирта. Дверь в дальней стене вела в крошечный кабинет, вся обстановка которого состояла из простого письменного стола, придвинутого к нему стула и полки, заваленной гроссбухами и книгами учета векселей. Поверхность стола покрывали чернильные пятна, на нем было полно огрызков писчих перьев и огарков свечей.

За домом находился небольшой дворик, огороженный высокими стенами, поросшими мхом и еще чем-то, напоминающим склизкую тину. У одной из стен стояла массивная каменная раковина, к другой приткнулась уборная. Имелся еще неглубокий водосток, который вел в сточную канаву. Уборная плохо проветривалась, и вонь в ней стояла ужасная. Когда Рейчел осмотрелась, ее охватило отчаяние. Ричард рассказывал ей, что позади дома есть двор, и воображение рисовало Рейчел расположенный в нем маленький сад, в котором она могла бы выращивать какие-нибудь травы или цветы, сидеть там и читать на солнышке, либо утром, либо вечером, в зависимости от того, на запад или на восток выходит двор. Но этот двор больше походил на сырую пещеру. Через несколько секунд Рейчел стало казаться, что стены вокруг нее разрастаются, принимая угрожающие размеры, и она поспешно вернулась в дом, не желая выдать своего смятения.

– Я всегда отдаю белье в прачечную, и, пожалуй, тебе тоже лучше это делать, чтобы не сушить его здесь, – произнес Ричард извиняющимся тоном.

На следующем этаже, который был несколько выше уровня земли, находилась полукухня-полугостиная. Это была большая комната, разделенная на две половины, куда лучше освещенная, чем лавка. Первая половина предназначалась исключительно для стряпни. Там имелись плита, кухонный стол, а также полки, на которых стояло несколько оловянных тарелок, подсвечники и кухонные горшки. Другая половина выглядела более прилично: ее обстановку составляли обитое тканью кресло, скамья со спинкой и подлокотниками, а также диван с красивыми точеными ножками, хоть и слегка обшарпанными. Все эти предметы мебели были обращены спинками к кухне, словно не желали иметь с ней ничего общего.

– Мебель попала ко мне из гостиной вдовы адмирала Стентона, когда ей пришлось устроить распродажу. Я приобрел ее на аукционе по весьма сходной цене, – гордо сообщил Ричард. – Тебе нравится? – И он провел рукой по спинке скамьи.

Рейчел кивнула, ощутив прилив сочувствия к безвестной вдове Стентон, в жизни которой случилась черная полоса. Она знала на собственном опыте, каково это видеть, как покупатели осматривают твои любимые вещи, а затем торгуются, пытаясь купить их подешевле. Потом она заметила, что Ричард смотрит на нее выжидающе.

– Прекрасная мебель, мистер Уикс, – заверила его Рейчел.

– Я надеюсь и дальше обставлять дом в том же духе, чтобы он больше тебе соответствовал, дорогая, – произнес Ричард, после чего взял ее руку, поднес ко рту и поцеловал кончики пальцев.

В комнате было два больших окна. Одно выходило во двор, из другого, северного, открывался вид на выстроившиеся в ряд лавки и кабачки на противоположной стороне Эббигейт-стрит. Выглянув из него и посмотрев на северо-восток, Рейчел увидела крышу аббатства.

На верхнем этаже дома находилась спальня, где предыдущей ночью Рейчел перестала быть девушкой. Потолок, опирающийся на тяжелые балки, имел уклон вправо и влево от кровати, окно было маленькое, спрятавшееся под самой стрехой крыши. Осмотревшись, Рейчел поняла, что дом был на сотни лет старше, чем позволял думать его подновленный фасад. Проигнорировав запах сырой штукатурки, она повернулась к мужу и улыбнулась:

– Мне будет здесь очень уютно. И я постараюсь сделать так, чтобы он стал для нас еще более удобным, – сказала она.

За нагромождением крыш и печных труб их ближайших соседей виднелись широкие извивы более фешенебельных улиц Бата, в том числе и его знаменитые полумесяцы[12]. Их светлые фасады, гармоничные и щеголеватые, возвышались над остальным городом. Когда Рейчел было пятнадцать, она однажды провела там осенне-зимний сезон вместе с родителями и младшим братом Кристофером. Воспоминания об этом времени напоминали расплывчатые пятна. В них, как в тумане, смутно мелькали приглашения на чай и на игру в карты, на прогулки и на танцы в Залах для собраний[13]. Теперь Рейчел жалела, что была недостаточно внимательна и не закрепила в памяти все эти моменты счастья, чтобы они остались с ней навсегда. Но она помнила, как однажды стояла у одного из выходящих на улицу окон в доме, где они остановились, и смотрела вниз на сплетение старых, более бедных, улиц вокруг аббатства и у причалов на реке Эйвон. Тогда Рейчел думала о людях, что проживут там всю жизнь, о которой она ничего не узнает, так как их пути никогда не пересекутся. При этой мысли ее губы тронула улыбка, которую отличала странная смесь грустной иронии и решимости.