– Какое красивое место, вы не находите? – спросил Ричард, встав рядом с ней и сцепив пальцы за спиной.

Сюртук его был снят, а манжеты рубашки подвернуты, и Рейчел обратила внимание, что руки у него загрубевшие, обветренные и мускулистые. Руки рабочего человека, не джентльмена. На нем были высокие, довольно поношенные кожаные сапоги, надетые поверх бриджей табачного цвета, и голубой жилет, который был ему слегка великоват. «Куплен с рук и не перешит. Но это ни капельки не делает этого человека менее достойным», – подумала Рейчел.

– Одно из моих самых любимых, – согласилась она.

За растущими в ряд березами и ивами в нижней части склона местность снова шла вверх и немного холмилась. Там и сям виднелись квадратики полей. Прямо над головой молодой сарыч выкликал своих родителей, его крик был свистящим и каким-то детским, хотя он парил в небе в добрых пятистах футах от них. Рейчел почувствовала, как стянуло кожу на носу, и мысленно взмолилась, чтобы та не обгорела на солнце. От жесткой соломенной шляпки лоб чесался.

– Наверное, вы никогда не захотите покинуть Хартфорд, – пробормотал Ричард.

– Уверена, существует множество мест, которые я полюбила бы не меньше. Те места, которые ты оставляешь, всегда можно посетить снова, – добавила Рейчел.

– Да, вы всегда можете вернуться. – Сказав это, Ричард, похоже, почувствовал, что чересчур размечтался. Он посмотрел на свои ноги и немного потоптался на месте. – Так вы говорите, что выросли в этих краях?

– Да. Моя семья жила в долине реки Байбрук[3], это менее чем в шести милях отсюда. И я провела четыре сезона в Бате, до того как… до того как моя мать умерла. – «И все пошло прахом», – подумала она, но промолчала.

– Простите, я не хотел вызвать грустные воспоминания.

– Нет, что вы. С этими местами у меня связаны самые прекрасные воспоминания, мистер Уикс.

После паузы Ричард тихонько откашлялся и продолжил:

– Могу предположить, что у вас остались какие-нибудь знакомые в Бате и поблизости от него? Ведь во время вашего пребывания там у вас, наверно, появилось много друзей?

– Да, наверно, – смущенно ответила Рейчел. Конечно, он не понимал, что все эти знакомые перестали для нее существовать после позора отца. Впрочем, ей не хотелось открывать на это глаза Ричарду. Рейчел уже говорила ему о смерти родителей, и он счел это достаточной причиной для того, что она стала работать гувернанткой, Ричард никак не связывал это с бесчестьем или нищетой. – Но прошло так много лет с тех пор, как я там жила.

– О, вас не забыли, мисс Крофтон. Я в этом совершенно уверен. Вас невозможно забыть, – добавил он поспешно.

– В Бат приезжает много новых людей, и столько же уезжает, – возразила Рейчел. – А вы сами выросли там?

– Собственно, нет. Я деревенский, как вы. Мой отец был конюхом на постоялом дворе. Но городская жизнь мне подходит больше. Бат мне очень нравится, и я, знаете, не хотел бы жить где-то еще. В больших городах, конечно, много грешат и жизнь зачастую тяжелая, причем это куда больше заметно оттого, что люди там живут скученно.

– Жизнь бывает жестокой, – пробормотала Рейчел, не понимая, почему он завел об этом речь.

– Жизнь – да, но люди становиться жестокими не должны. Я однажды видел, как один человек бил маленького ребенка. Голодного мальчишку в лохмотьях, которому было не больше шести лет. Когда я остановил негодяя, он сказал, что с его телеги упало яблоко и этот мальчишка украл его – выхватил из сточной канавы. И за это хозяин готов был дубасить бедолагу палкой. – Ричард покачал головой и посмотрел в сторону солнца, а Рейчел ждала, что он скажет дальше. – В общем, меня это взорвало. Боюсь, я сломал ему челюсть. – Ричард снова глянул на Рейчел. – Это вас возмущает? Вы шокированы, мисс Крофтон?

– Что должно меня возмущать? То, что жестокий человек мог побить ребенка из-за яблока, или то, что вы вмешались и наказали обидчика? – спросила она сурово.

«Он очень хочет, чтобы я знала, что он храбрый, справедливый и чувствительный». Ричард посмотрел на нее озабоченно, и она улыбнулась:

– Жестокость, проявленная по отношению к ребенку, ужасна, мистер Уикс.

Тогда Ричард взял ее за руку, и внезапно Рейчел обратила внимание на напряженную спину Элизы, явно навострившей уши, и на далекий смех остальных детей. Ветерок шевелил листья березы и теребил прядку волос на ее щеке. «Сейчас начнется».

– Я уже говорил вам, как сильно я… восхищаюсь вами, мисс Крофтон. Как сильно я вас люблю. Я никого так не любил, как вас. Вы должны стать моей женой. – Голос Ричарда был так напряжен, что предложение получилось похожим на приказ, и его щеки залил румянец. Он снова посмотрел на ноги, продолжая держать ее руку в своей. Вышло движение, напоминающее поклон, мольбу. – Не сомневаюсь, это будет выгодная партия и для вас, и для меня. Ваше происхождение, и ваши манеры… так восхитительны, мисс Крофтон. Ваши связи в Бате… Я хочу сказать, наши объединенные возможности… могут… могут привести к общему будущему, куда большему… Я хочу сказать… пожалуйста, выходите за меня замуж, прошу вас. – Он кашлянул, переводя дух. – Если вы окажете мне великую честь и станете моей женой, то я клянусь посвятить жизнь заботе о вас.

Тяжело дыша, он поднял на нее глаза с таким видом, словно едва решился это сделать. «Два предложения с промежутком почти в десять лет. Нынешнее сделано несколько менее изящно, однако, несомненно, оно станет последним». Рейчел ощутила неуверенность, но небо было таким изумительно-синим, его рука казалась такой теплой, а щеки такими румяными, и его глаза так лихорадочно блестели, когда он ожидал ответа на свою неловкую речь. Солнце освещало изгибы его скул и подбородка. «Красивое лицо, озаренное любовью ко мне». Она почувствовала, как сердце ее переполнилось и в нем приоткрылась маленькая щелка. От вдруг забрезжившего чувства нежности, такого неожиданного, давно позабытого, на глаза навернулись слезы.

– Да, я стану вашей женой, мистер Уикс, – сказала она.

Рейчел и Ричард решили пожениться в церкви рядом с Хартфорд-Холлом, а затем сразу отправиться в Бат, в дом Ричарда, где они станут жить.

– На какой улице стоит его дом? – чеканным голосом спросила Элиза, услышав об этом плане.

– Я забыла. Может, на Кингсгейт-стрит? – ответила Рейчел, на ходу придумав название.

На самом деле дом стоял на Эббигейт-стрит, и у нее потяжелело на сердце, когда она рассказала об этом Мине Купер, старшей няньке, и увидела, как та старается подыскать какие-нибудь добрые слова об этом адресе: «Уверена, улица стала куда лучше, чем тогда, когда я на ней бывала».

– Кингсгейт-стрит? Не знаю такой. Должно быть, где-то на окраине, раз я про нее ничего не слышала.

– Возможно, еще есть на свете вещи, о которых ты ничего не слышала, Элиза.

Такие вещи действительно существовали. К ним, в частности, относились мало кому известные сведения о Ричарде, которыми теперь располагала Рейчел. Например, она была в курсе того, что, несмотря на моложавый вид, ему уже за тридцать. Что его любимым блюдом является хлеб, обмакнутый в растопленное сливочное масло, в котором до того жарились грибы. Что его в детстве сбросила лошадь, и поэтому он до сих пор боится ездить верхом. Что он добился многого собственным упорным трудом, хотя его отец был всего-навсего конюхом, – а все благодаря хорошему вкусу и самообразованию, так что теперь Ричард стал самым успешным в Бате торговцем вином и прочими спиртными напитками.

Об этом он рассказал ей сам, не дожидаясь расспросов, как человек, который желает разом выложить о себе все начистоту, и хорошее и дурное, чтобы она знала его подноготную вплоть до мельчайших подробностей. Это вызывало доверие. Похоже, он не замечал, что сам мало о чем ее спрашивал и что она пожелала сообщить о себе лишь самые краткие сведения. В связи с каждой мелочью, которую Рейчел узнавала о Ричарде, у нее в голове, где-то в дальних тайниках сознания, зарождались десятки вопросов, которые были неуловимы, точно ночные тени. Они походили на эхо доносящегося из гулкой пустоты далекого голоса, были частью ее самой, той частью, от которой она отгородилась в годы тяжелых потерь, что последовали за счастливым детством. Этот голос она в себе хранила и лелеяла. Когда она его слышала, то ощущала внезапную боль утраты, как от удара ножом, пронзающего ее плоть, и одновременно радость – оттого, что слышит его опять, как бы тихо он ни звучал. Когда речь шла о Ричарде Уиксе, голос был почти детским, полным очарования, робкого удовольствия и мимолетных сомнений.