Когда небо уже стало молочно-бледным и поднялась серебряная луна, Элис ее нашла. Пташка затаилась в тени дерева влюбленных на выступающем корне, притихшая, онемевшая и несчастная. Увидев идущую к ней Элис, она расплакалась, потому что нахлынувшее чувство стыда стало невыносимым. Элис присела рядом, серьезная и спокойная. На ее светлых волосах играли последние отблески дня, но в глазах стояла тьма.

– Не плачь, Пташка. Я знаю, почему ты все рассказала Бриджит, – начала она. – И понимаю, отчего ты на меня рассердилась. Ты хотела сделать мне больно, потому что я сделала больно тебе. Ведь так, дорогая? – Пташка заплакала еще сильнее, слезы потекли по лицу и закапали с подбородка. Элис обвила рукой ее плечи и сжала их. – Ты такая проворная и смышленая, легко забыть, что на деле ты совсем маленькая. – Она тихо вздохнула и достала носовой платок, чтобы вытереть Пташке лицо. – С тех пор как ты у нас появилась, мы с тобой стали очень близки. Тебе, верно, не понять, почему мы с Джонатаном встречались тайно помимо тех случаев, когда я виделась с ним вместе с тобой, а также у нас в доме. Это связано с тем, как непроста наша любовь, и с моим… особым положением. Возможно, ты теперь лучше стала его представлять после того, как услышала, что мне сегодня говорила Бриджит.

Пташка подняла взгляд на Элис и поняла: та знает, что она подслушивала. Предательница снова расплакалась. Какое-то время Элис не спешила ее успокаивать. Легкий ветерок шевелил вокруг них ветки плакучей ивы.

– А теперь мне нужно знать, насколько мы близки, Пташка, – закончила наконец Элис.

Она произнесла эти слова шепотом, адресуя их не то сгущающейся темноте, не то тихим струям реки. Пташка судорожно вздохнула, шмыгнула носом и попыталась разглядеть выражение ее лица.

– Что ты имеешь в виду, Элис? – спросила она.

– Я поклялась Бриджит, что порву с Джонатаном. У меня не оставалось выбора, и я поклялась. Но мне придется нарушить свою клятву. Я не сделаю этого! – Элис положила руки Пташке на плечи и заглянула ей в глаза. – Ты выдала меня, потому что была зла и обижена. Но выдала той, которая сохранит мою тайну. Не знаю, намеренно ты сделала это или нет, но то, что ты рассказала Бриджит о нас с Джонатаном, едва ли можно считать предательством. – Пташка ждала, затаив дыхание. Элис еще никогда не разговаривала с ней таким серьезным тоном. – Я не расстанусь с Джонатаном, а он не расстанется со мной. Это было бы немыслимо. Поэтому мне придется нарушить клятву, которую я только что дала Бриджит, и я нарушу ее сознательно; если наступит время, когда нам с Джонатаном придется убежать, чтобы пожениться, я пойду на это с готовностью, хотя этим навсегда покрою себя позором. Я рассказываю тебе все это, потому что ты, конечно, и сама обо всем догадалась бы. Может, не сразу, но рано или поздно это бы произошло. Поэтому я спрашиваю тебя, Пташка: ты не предашь меня снова?

– Никогда! – выдохнула та.

– Подумай, прежде чем дать окончательный ответ, дорогая. Теперь держать все в тайне станет гораздо труднее. Бриджит будет начеку… Она, несомненно, заставит тебя пообещать, что ты расскажешь, если я не сдержу своего слова.

Пальцы Элис стиснули плечи Пташки нежно и вместе с тем настойчиво.

– Я совру ей, можешь не беспокоиться! Но ты должна мне кое-что пообещать, – проговорила Пташка, и в ее голосе прозвучало отчаяние.

– Что именно? – настороженно спросила Элис.

– Когда ты соберешься… уехать с Джонатаном, вы должны взять меня с собой. Вы не бросите меня!

– Пташка, дорогая…

– Ты ведь меня не бросишь! Пообещай!

Элис притянула ее к себе и поцеловала в лоб.

– Даю слово. И это обещание я сдержу.

Они посидели под деревом еще немного, пока не успокоились и не набрались решимости вернуться на ферму и предстать перед суровой и, верно, уже начавшей беспокоиться Бриджит. Когда они вошли в дом, Элис повернулась к Пташке и улыбнулась, после чего та сразу же ободрилась и поняла, что прощена и любима. Именно эта улыбка превратила зыбучий песок под ногами Пташки снова в твердую землю и убедила ее не обращать внимания на смутное беспокойство, охватывавшее ее всякий раз, когда тень лорда Фокса мелькала в ее сознании, равно как и на возникавшее в эти минуты желание немедленно взять Элис за руку и убежать куда-нибудь очень далеко.

За ночь иней покрыл в городе каждый камень, каждый листок и каждую травинку в Бартон-филдс[78], куда выбрались погулять чета Уикс и капитан Саттон с женой. Бат окутался туманом, особенно густым над рекой. Казалось, та выдыхала его, и он изгибался, следуя поворотам ее извилистого русла, подобно огромному змею. Заползал он и на прибрежные склоны, на которых располагался город. Только самые высокие холмы, по которым протянулись изогнутые полумесяцем улицы богачей, оставались вне его досягаемости, напоминая изящные гавани, которые омывало колеблющееся молочно-белое море. Кассандра Саттон была закутана в пальто и шерстяную шаль, на ней также были перчатки и кожаные высокие башмаки со шнуровкой. Она то уходила вперед, то подбегала к ним показать, что нашла, – желуди, еловые шишки. Однажды ей попался огромный лист конского каштана, золотисто-коричневый и покрытый корочкой льда. От быстрого движения ее щеки раскраснелись, глаза сияли, и девочка выглядела не менее жизнерадостно, чем гроздь темно-красных ягод боярышника, которую она принесла в следующий раз.

– Кассандра, умоляю, не нужно так много бегать, – попросила Харриет Саттон. – Ты уже не маленькая, ты юная леди.

– Но я ведь бегаю, чтобы согреться, – заявила девочка и победно улыбнулась, блеснув зубами, белоснежными на фоне смуглого лица, после чего развернулась и затрусила прочь.

– Кассандра! – крикнула ей Харриет, но тоном скорее восхищенным, чем укоризненным.

– Детям идет на пользу, когда они играют на свежем воздухе, – заметила Рейчел.

– Истинно так. Но Кассандра входит в тот возраст, когда ей следует уже прививать хотя бы некоторое уважение к правилам приличия.

– Кажется, вашей дочери всего лишь девять? Думаю, можно смело побегать на свободе еще пару лет, – улыбнулась Рейчел. – Когда мне было столько же, сколько ей, отец по-прежнему водил меня ловить головастиков. Мы могли часами стоять на топких берегах ручья, охотясь на этих бедняжек. Наверно, он хотел иметь сына, чтобы разделять с ним подобные забавы! Только когда родился Кристофер, мне позволили наконец стать девочкой. Я была тогда примерно в возрасте Кассандры, и, кажется, новая роль удалась мне совсем неплохо.

– Что верно, то верно. В этой роли вы преуспели, – проговорила Харриет и на ходу взяла Рейчел под руку. Ричард шел позади них с капитаном Саттоном.

– Харриет, можно кое о чем спросить? – проговорила Рейчел.

– Конечно.

– Капитан когда-нибудь рассказывал о том, как воевал? Я имею в виду войну с французами.

– По правде говоря, очень редко, – вздохнула Харриет Саттон. – Да я от него этого и не жду, понимая, как ему больно об этом говорить.

– А не мучают ли его… воспоминания? О том, что он видел и делал?

– Мой муж хороший, добрый человек. Я уверена, ему тяжело вспоминать о жестокостях, которым он был свидетелем. Но он выполнял свой долг перед королем и отечеством. Долг солдата. – Харриет обернулась и взглянула на капитана. – Армия нуждается в таких, как мой муж, чтобы привнести толику порядочности в такое грязное дело, как война.

– Не сомневаюсь.

– А что заставило вас спросить об этом?

– Недавно мистер Аллейн заговорил со мной о том времени, когда он сражался в Испании. О том, что там видел и делал, – принялась объяснять Рейчел. «И от его рассказа мне едва не стало дурно». – Трудно представить, как человек может пройти через подобное и сохранить чистоту души.

– Да, я слышала о солдатах, которые не смогли жить прежней жизнью, когда вернулись домой. Они находили светское общество бессмысленным, жизнь бесцельной, а жен и дочерей слишком… легкомысленными.