Мы двигались на восток, день и ночь на восток, вперед, все вперед с безумной поспешностью.

На севере и на юге пылали зарева пожаров. Всю ночь горели и рассыпались седым пеплом местечки и села. Красным факелом пылали крестьянские дома, скирды хлеба, амбары.

С рассвета до глубокой ночи гремели взрывы бомб, орудийные залпы, дома превращались в развалины, мосты обрушивались в реки, сотни людей гибли под развалинами.

День и ночь мы шли на восток. Тысячи, десятки тысяч людей. По трактам, дорогам, по извилинам полевых тропинок. Женщины с детьми на руках, мужчины, подростки.

Но не убежать от железных крыльев, рассекающих воздух. Над головой все время шумят моторы, не перестают строчить пулеметы, и по дорогам — сожженные селения и бегущие люди, а с севера и с юга за ними гонится смерть.

Значит, поскорее на восток! Там, за Стырью, за Горынью, за Збручем, — свободный, счастливый мир. Там, за Стырью, за Горынью, за Збручем, — спасенье от смерти.

На севере и на юге — зарева пожаров. За спиной шум идущих по дорогам. Итак, скорей, скорей вперед, добраться до пограничных рек, отдохнуть после долгих странствований на берегу пограничной реки, хотя бы на минутку погрузить в воду натруженные ноги, перейти на другую сторону, в свободный, счастливый мир.

Красное зарево движется на восток. Вот уже деревни, где пустые хаты смотрят слепыми глазами закрытых ставен на толпу беженцев. Женщины с детьми ушли в лес. Вот железнодорожные рельсы, скрученные в болезненной судороге, обуглившиеся остатки домов.

По дорогам, тропинкам, по полевым межам бредет толпа беженцев. Все гуще смешиваются с этой толпой солдатские мундиры. Во рвах валяются винтовки, у дорог лежат разбитые автомобили, груды железа повсюду. Измученный, голодный солдат в отчаянии блуждает по деревням Польши. Армия странствует врассыпную по болотам и лесам. Потеряны обозы, орудия, нет самолетов. В страшном разброде странствуют по дорогам части польской армии.

Теперь уже никто не питает никаких иллюзий, и по всем дорогам Польши все отчетливей слышатся слова об измене. Паны и правительство предали свой народ.

— Где польские самолеты?

Нет их. Они улетели за границу, увезя с собой генеральские семьи и имущество сановников.

— Где генералы?

Нет генералов. Лимузины увезли их на румынскую границу, сжигая бензин, которого не хватило для танков. Это они загромоздили дорогу бесконечными рядами автомобилей, увозивших все, что можно было увезти из дому.

— Где госпиталь? — стонут раненые, валяющиеся по дорогам. Но и госпиталей нет. Нет бинтов, нет лекарств, нет перевязочных средств, нет медицинской помощи.

Преданные, проданные массы людей скитаются по дорогам. Теперь уже ясно видно, уже точно известно, что пришел конец. Страшный конец кичливых слов, безответственных дел — расплата за измену.

Все рухнуло, превратилось в развалины, и обманутый народ бредет по дорогам на восток. Рабочие, крестьяне, интеллигенты в оборванной одежде, с узлами в руках, в обмотках.

И тут приходит весть из-за Горыни, из-за Збруча. Вдруг темнеет ночь, гаснет зарево на небе, замолкает шум пропеллеров и эхо пулеметных залпов. Это мир, принесенный с востока. Женщина с ребенком на руках возвращается из леса, крестьянин, скрывавшийся в болотах, открывает двери покинутой хаты, выбегают из подземных убежищ, из прикрытых ветками подземных нор побледневшие дети.

Мы останавливаемся у Стохода. Медленно, спокойно течет зеленоватая вода в камышах. Пересохшие рты жадно втягивают воздух, отдыхают окровавленные ноги. Приближается спасительная граница, к которой, падая от истощения, мы идем днем и ночью.

— Останьтесь, подождите здесь, — говорит крестьянин. С полуслова понимают друг друга украинский крестьянин и беженец из Варшавы.

Остается лишь вопрос:

— Как долго ждать?

— Ждать недолго, — говорит крестьянин.

И вот приближается граница, к которой мы спешили в страшные, пылавшие заревами ночи, к которой шли израненными, окровавленными ногами, с глазами, измученными бессонными ночами, часто теряя надежду, что удастся дойти.

Но граница приходит сама, приносит украинской земле мир, приносит отчаявшимся спасение.

День 17 сентября избавил украинскую землю от войны и крови, от окончательной гибели и спас всех тех, кто ушел на восток. Этот день принес мир и братство.

1939

Три дня длилось Народное собрание во Львове. Западная Украина решала свою судьбу. Полторы тысячи депутатов заполнили алый зал оперного театра. Львовский театр не знал до сих пор такой публики. Женщины в платочках на головах, работницы в ярких одеждах, крестьяне в бараньих кожушках, а рядом с ними — профессора, учителя. Впервые крестьянские лапти и крестьянские сапоги ступали по коврам широких лестниц.

Я знала этих людей в их самые худшие, самые угрюмые дни, в дни угнетения, в дни войны.

Вот молодые девушки. Их уделом было гнуть спины на панских землях, очищать господский лес по пятьдесят копеек за рабочий день, продолжавшийся от рассвета до заката.

Вот женщины, которые плакали когда-то над умирающими без помощи детьми, вот мужчины, перед которыми распахивались широкие тюремные ворота и вход в концентрационный лагерь в Березе-Картуской.

Ковель, Луцк, Дрогобыч, Львов. Куда ни глянь — тяжелые воспоминания прошлого. Пацификация волынских деревень, разрушенные хаты, сожженные хлеба. Львовский, Луцкий округа. Там несколько лет назад первомайские демонстрации расстреливались пулеметными очередями.

Львов. Здесь струилась кровь на мостовых, здесь полиция залпами встречала похороны рабочих, убитых во время забастовки.

Разматывается страшная нить воспоминаний. В деревне на Стыри, которая питалась опилками, древесной корой, безземельные крестьяне годами не могли найти работу. Упорная, неравная борьба! Крестьяне и рабочие с голыми руками шли против пуль, штыков и параграфов закона, заковывавших человека труда в цепи рабства. Земля слез и крови, земля самых кровавых обид, самого страшного гнета. И вот — война… Через деревни, через городки тысячами тронулись беженцы из Польши.

И украинские крестьяне находили для них краюхи хлеба и охапки соломы на ночлег. Да будут благословенны крестьянские хаты, которые дали им убежище, не дали погибнуть от голода множеству людей, лишенных крова, семьи и родины!

Да будут благословенны мозолистые руки украинской крестьянки, которая подавала жаждущим польским беженцам крынку молока и стакан воды!

И когда я смотрела на зал оперного театра, я видела перед собой три фазы истории этой земли: земля под игом капиталистического рабства, земля в хаосе самой страшной войны и, наконец, — свободная земля, сбросившая с себя оковы рабства.

Все эти люди — люди, спасенные от истребления. Они отдают себе в этом отчет, так как каждый из них видел сентябрьские дни. Красная Армия спасла Западную Украину от уничтожения. Немудрено, что когда речь заходит о Красной Армии, зал гремит бурей оваций.

Я смотрела на депутатов, на девушек, женщин, мужчин. Они никогда не имели права голоса, не имели даже права на жизнь.

Теперь это уже свободные люди. Они съехались со всех сторон — от извилистой ленты Буга до Збруча, от болотистых притоков Припяти до Карпат. Впервые подали они свои голоса. Теперь они сами решают свою судьбу, а не кто-то распоряжается их жизнью. Впервые будет так, как хотят они, а не кто-то другой, живущий обманом и угнетением.

Три дня обсуждала Западная Украина свое будущее. Самые основные вопросы обсуждали депутаты. И депутаты решили их, согласно желанию и воле избирателей.