– В мае сорок пятого... – прошептал подполковник НКВД.

– В мае сорок пятого... – пробежал шорох по всему залу. – В мае сорок пятого...

– Ох ты, ишшо два года с лишним мучаться... что ж так долго-то?

– Перекрестись, дурень, хоть в сорок пятом, а мы их одолеем...

– Да брехня все это... дурят нас, а мы слухаем...

– Кого дурят, а кого на ум наставляют. Вон отец Михаил в Троицком тоже говорил – в сорок пятом одолеем фашиста... Сам слыхал...

– Говорить мы все горазды... язык без костей – мели Емеля, твоя неделя...

Мессинг открыл глаза, медленно повернулся и пошел со сцены за кулисы.

Зал продолжал напряженно молчать, не раздалось ни одного хлопка. Первым поднялся и пошел по проходу к дверям подполковник НКВД.

Москва, декабрь 1942 года

Сталин прохаживался по кабинету, время от времени дымил трубкой. Берия сидел сбоку от стола, внимательно следил за его перемещениями.

– Значит, сказал, в феврале сорок третьего?.. – задумчиво произнес Сталин.

– Да, Коба, сказал, в феврале сорок третьего закончится Сталинградская битва... – заговорил Берия.

– Чем закончится? – перебил Сталин.

– Полным разгромом гитлеровских войск и нашей победой, – ответил Берия. – Почему в феврале – непонятно?

– Потому что в феврале планируется окружение всей группировки Паулюса под Сталинградом. Неужели не знаешь, Лаврентий? – Сталин насмешливо посмотрел на него. – Что еще он говорил?

– Сказал, в мае сорок пятого мы возьмем Берлин и Германия подпишет акт о безоговорочной капитуляции. Почему в мае – непонятно! Почему сорок пятого – тоже непонятно... Не верит он в наши силы, Коба, вот что я думаю. Сказал при полном зале зрителей – теперь по всей стране расползется... Он что, разве не понимает, какую ответственность на себя берет, а? А если в мае сорок пятого ничего такого не случится, он что думает, народ забудет, что он обещал? Думает, мы забудем? Коба, предлагаю вызвать его сюда и...

– Вызвать сюда? – переспросил Сталин, продолжая ходить по кабинету.

– Можно и там, конечно... – Берия поправил пенсне, улыбнулся. – Ты прав, Коба, там даже удобнее...

– Что удобнее? – Сталин остановился перед ним. – Убить его?

– Ну да... – развел руками Берия, и на лице его отразилось недоумение. – Он же еще черт знает чего напророчить может...

– А что он плохого напророчил? – удивился Сталин. – Разгром немцев под Сталинградом? Что мы Берлин возьмем? Правда, через два с половиной года, но... большая война идет, Лаврентий... и в этой войне легкой и скорой победы не будет... Русский народ – терпеливый народ. Как говорил великий поэт Некрасов: “Вынесет все, и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе...”

Сталин остановился перед окном и замолчал, глядя на зубчатые стена Кремля, на Москву...

Молчал и Берия. Ждал.

– Зачем убивать, когда человек пригодиться может? – проговорил Сталин, глядя в окно. – С кем тогда работать будешь?

– А если убежит? Он ведь сквозь стены пройти может, ты ведь знаешь, Коба.

– Некуда ему бежать... Он к нам пришел. Он поверил в Советский Союз. Он честный человек и может быть полезен... Привези его в Москву, Лаврентий.

– С женой?

– Он уже успел жениться? – усмехнулся Сталин. – Вот видишь, Лаврентий? А ты говоришь, сбежит... Такие люди не бегают туда-сюда...

Транспортный самолет с с утробным ревом полз по ночному небу. Аида Михайловна и Мессинг сидели рядом на железных сиденьях и смотрели в иллюминатор. Мессинг приобнимал жену за плечи. Два офицера НКВД с квадратными, обветренными лицами, в белых полушубках и шапках отсутствующими взглядами смотрели в пространство, казалось, вовсе не замечали присутствия Аиды Михайловны и Мессинга.

От рева двигателей закладывало уши, и Мессинг с женой только переглядывались и улыбались друг другу. В иллюминатор была видна черная бархатная бездна, истыканная мириадами голубых огоньков.

Едва самолет приземлился и окончил бег, как к нему подкатила черная машина. Пустынный аэродром скупо освещался прожекторами, по ровной бетонной глади мела поземка. Из автомобиля выбрались два офицера в шинелях и шапках.

Из самолета тут же спустили трап-лесенку, и показавшийся в проеме офицер в полушубке быстро спустился и пошел к тем двоим.

Подошел, козырнул и за руку поздоровался со встречающими.

– Привез?

– Так точно, товарищ полковник.

На трапе появился Мессинг, спустился вниз. Потом помог спуститься Аиде Михайловне. Потом второй офицер передал вниз два чемодана и какие-то узлы. Подошли еще двое в военной форме, подхватили чемоданы и узлы, понесли их к машине. Аида Михайловна и Мессинг двинулись за ними, пряча лица в воротники от колючего снежного ветра.

Машина привезла их на небольшую, по-ночному безлюдную улицу, к четырехэтажному кирпичному дому с одним подъездом. Офицеры помогли выгрузить из машины два толстых чемодана и несколько узлов. Потом они же подхватили чемоданы и пошли к подъезду. Разобрав узлы, Аида Михайловна и Мессинг двинулись следом.

Старший офицер, полковник, ключом открыл дверь, распахнул ее и протянул ключи Мессингу:

– Прошу на новоселье, товарищ Мессинг, – без улыбки сказал он. – Там все есть. Если чего нехватка будет – завтра человек заедет, ему скажете.

– Спасибо.

Снизу раздались торопливые шаги по лестнице. Кто-то быстро поднимался на второй этаж. Скоро показался человек в зимнем пальто с меховым воротником и в меховой шапке. В руках он держал две пузатые сетки, полные свертков в белой бумаге. Он подошел к офицеру, вопросительно глядя на него.

– У двери поставь, – приказал полковник.

Мужчина поставил у раскрытой двери сетки и молча пошел вниз по лестнице.

– Счастливо оставаться! – Полковник приложил руку к фуражке и пошел вниз по лестнице, громко стуча сапогами. За ним направился второй офицер.

Аида Михайловна и Мессинг постояли, глядя друг на друга, и нерешительно улыбнулись.

– Пошли? – тихо сказал Мессинг и жестом пригласил жену в квартиру.

Она вошла, пошарила рукой справа по стене, нащупала выключатель. Загорелся свет.

Лампа в стеклянном плафоне под потолком осветила просторную прихожую с вешалкой и двумя встроенными шкафами для одежды. Она пошла дальше по коридору, толкнула дверь, и перед ней открылась большая комната. Аида Михайловна молча обвела взглядом застекленный буфет-сервант, большой круглый стол, шесть стульев, диван в чехле из серого полотна и еще один небольшой стол у окна, видимо письменный, с чернильным прибором и стопкой бумаги. Дальше была кухня с газовой плитой, небольшим столиком и навесными шкафчиками.

– Смотри, – сказала Аида Михайловна. – В буфете даже посуда стоит... и стаканы с рюмками...

– Позаботились... – криво улыбнулся Мессинг.

– Как думаешь, сколько мы будем здесь жить? – спросила она.

– Не знаю, Аидочка... – пожал плечами Мессинг. – Это только товарищу Сталину известно... и Господу Богу...

Аида Михайловна бросила взгляд на маленькие часики на руке:

– Ой, Вольф, через полчаса Новый год! У нас же ничего нет, чтобы встретить!

– Они принесли сетки со свертками, – напомнил Мессинг. – Наверняка там продукты.

– Они у двери стоят. – Аида Михайловна бросилась в прихожую...

И через несколько минут она уже выкладывала из сеток на стол свертки с колбасой, сыром, ветчиной и бужениной, селедку в промасленной бумаге, банки соленых огурцов и моченых помидоров, батоны белого хлеба, бутылки шампанского и вина, завернутые в вощеную белую бумагу.

– Бог мой, куда столько? – растерянно проговорил Мессинг, помогая жене разворачивать свертки.

– Неси посуду. Там в серванте наверняка и ножи с вилками есть, и чашки для чая...

...Вольф Григорьевич смотрел на часы на правой руке, держа в левой бокал с шампанским. Секундная стрелка быстро бежала по кругу, и вот до отметки двенадцать минутной стрелке осталось пройти всего одно маленькое деление.

– Ну, все... – сказал Мессинг, поднимаясь. – Двенадцать. С Новым годом тебя, Аидочка... Ты мое счастье, ты моя жизнь.