– Такого безумия я предвидеть не мог, – хрипло выдавил из себя Мессинг. – Я даже не могу представить, что случилось с моей семьей… Пытаюсь и не могу…

– Нам в Варшаве вообще появляться нельзя… – вздохнул Цельмейстер. – Это даже я предвижу…

Вольф не отвечал, сидел, откинувшись на стенку кареты и закрыв глаза. Казалось, он дремлет.

– У нас только один выход, Вольф, – продолжал Цельмейстер. – Бежать в Советский Союз… Я думаю, по всей Варшаве развешаны плакаты с твоей физиономией и обещание выкупа за твою дурацкую башку. Я думаю, надо остановиться в пригороде. Там у меня есть надежные люди. За хорошую плату они довезут нас до Буга и переправят на тот берег. Они старые контрабандисты, дорогу знают великолепно. То есть такую дорогу, по которой можно проехать и никого не встретить. Так что в Варшаву соваться не надо. Тем более что тебя там каждый прохожий знает в лицо.

– Нет, мы едем в Варшаву, – не открывая глаз, проговорил Мессинг. – Я должен увидеть мать и братьев… я должен их увидеть…

– Пойми, там на каждом шагу сейчас немцы… – снова начал Цельмейстер, но Мессинг резко перебил его:

– Мы едем в Варшаву… Проберемся в гетто, и я найду мать и братьев… – Мессинг открыл глаза, посмотрел на спутников. – Если вы не хотите… если боитесь, я не держу вас… и совсем не обижусь… Япойду в гетто один.

– Умное предложение… – пробормотал Цельмейстер. – Как-нибудь мы с Левой им воспользуемся.

Мессинг улыбнулся и снова закрыл глаза.

Дальше ехали молча. Цельмейстер и Лева Кобак задремали, съежившись, засунув руки в рукава пальто. Карету покачивало и встряхивало.

Варшава, 1912 год

Мальчик бродил по Варшаве уже третий день, голодный и уставший. Останавливался у магазинов и жадными глазами смотрел на ветчины и колбасы, гирлянды сосисок и лоснящиеся окорока. Волик с трудом отрывал взгляд от витрин, проглатывая слюну, и брел дальше… И невольно останавливался у следующей лавки, смотрел, в глазах рябило. Вот у него закружилась голова, и Волик пошатнулся, шагнул к подъезду какого-то дома, сел на ступеньку и закрыл глаза. Сил подняться не было. Мимо текла толпа прохожих, одиночки и пары, и все были заняты своими делами и не обращали внимания на маленького бродягу, сидящего на ступеньке у подъезда.

Волик открыл глаза, с трудом поднялся и побрел дальше. Его взгляд упал на вывеску на польском языке: “ПОЧТА”. Он постоял секунду, раздумывая, шагнул, ухватился за бронзовую ручку и потянул на себя тяжелую дверь.

…В подсобном помещении коренастый мужчина в несвежей белой рубашке и суконной жилетке, с брезгливой миной разглядывая маленького Волика, спросил:

– Тебе сколько лет, недоносок?

– Мне две… – Волик быстро поправился. – Четырнадцать лет.

– Четырнадцать? Что-то не похоже. Зовут как?

– Волик… Вольф Мессинг.

– Откуда ты родом? – спросил мужчина, кривя губы.

– Из Горы-Кальварии.

– Что же тебя мать одного отпустила в Варшаву? Впрочем, меня это не касается. Зовут меня пан Анджел, запомни. Если нагрянет инспектор и будет спрашивать, сколько тебе лет, говори – шестнадцать, понял? Будешь по адресам разносить посылки. Получка каждую неделю. Вот, бери первую. Читать умеешь? – И мужчина ногой подвинул к Волику пачку чего-то, обернутого плотной бумагой и перетянутого бечевкой. Сверху на упаковку был наклеен адрес.

– Умею.

– Адрес на посылке. Давай быстро, туда и обратно. Чем больше посылок разнесешь за день, тем больше получишь, понял, Вольф?

– А сейчас нельзя? – проглотив ком в горле, робко спросил Волик.

– Что сейчас? – не понял Анджел.

– Немного денег мне дать?

– Жрать хочешь?

– Пожалуйста, если можно…

Мужчина достал из кармана жилетки две монеты, протянул Волику:

– На, держи два злотых… Но сначала доставь по адресу посылку.

– Да. Спасибо. – Волик взял посылку и вышел через черный ход.

Он вез посылку на трамвае, потом шел по улице, отыскивая нужный номер дома… потом поднялся на второй этаж… позвонил в дверь… Ему открыла пожилая женщина. Волик вручил ей посылку и попросил расписаться в тетрадке.

Следующую посылку – тяжелый фанерный ящик – Волик тащил на плече, неловко изогнувшись… опять на трамвае и потом пешком… тяжело поднялся по лестнице. Позвонил в дверь. Ему открыл старик в теплой безрукавке-жилетке из овчины. Старик долго расписывался в тетрадке…

Следующая посылка – мягкий тюк, завернутый в рогожу. Волик тащил его, взвалив на спину, и едва передвигал ноги… И опять полутемный подъезд, широкая лестница с полустертыми ступенями. Звонок в дверь. Ему открыли, и он занес посылку в прихожую. Хозяин расписался в тетрадке…

И так до вечера. Он забирал посылку на почте. При этом хозяин почты пан Анджел что-то сердито выговаривал Волику, тыча пальцем в его тетрадь. Волик кивал и, взвалив на плечо очередную посылку, шел к двери. Потом он опять ехал на трамвае… шел пешком… входил в подъезды… звонил в двери… В тетрадке на пустом листе уже выросла длинная колонка фамилий людей, получивших посылки. Вот он вышел из дома, побрел по улице. Уже вечерело, зажигались витрины магазинов, фонари на улицах. Стучали колесами и конскими копытами запряженные экипажи, рычали автомобили.

Волик смотрел перед собой, и цветные круги расплывались перед его глазами. Почти на ощупь он дошел до ступенек какого-то подъезда и упал. Послышался чей-то возглас:

– Мальчику плохо! Мальчик упал!

– Эй, пан полицейский! Тут мальчик упал!

К столпившимся вокруг лежащего на ступеньках Волика людям подошел полицейский. Какая-то женщина в широкополой соломенной шляпке держала Волика за руку.

– Он совсем не дышит! Господи Иисусе, он, кажется умер!

Усатый полицейский наклонился над мальчиком, посмотрел внимательно на его лицо, потрогал щеки, тонкую шею и пробормотал озадаченно:

– И верно, не дышит, пся крев!

Женщина в соломенной шляпке с ужасом посмотрела на полицейского:

– Неужели он умер? Но почему?

– А я почем знаю? – огрызнулся полицейский. – Небось от голоду… Таких вот каждый день по улицам больше десятка подбираем!

– Несчастный мальчик…

Подошел средних лет человек, в пальто и картузе:

– Я врач. Что случилось?

– Да вот мальчишка… не дышит вроде… – развел руками полицейский. – Кажется, обморок у него с голоду… А может, другая какая хвороба…

Врач наклонился над Воликом, взял его руку, стал нащупывать пульс и проговорил озадаченно:

– Так у него пульса вообще нет! – Врач похлопал Волика по щеке – тот никак не отреагировал. – Врач разогнулся, платком вытер руки. – Остановите карету и везите.

– Куда? В больницу? – спросил полицейский.

– Ну да, в больницу. А там в морг положат…

Два санитара в грязных белых халатах на носилках внесли Волика в приемное помещение морга, поставили носилки на большой, обитый жестью стол и начали раздевать. Волик лежал бездыханный. Наконец его раздели, и он лежал голый, тощий, похожий на нелепую куклу.

– Куда его? – спросил один из санитаров.

Приемщик, тоже в белом не первой свежести халате, послюнявил острие химического карандаша и написал на бедре мальчика крупными синими цифрами номер 78. Скомандовал:

– Несите в холодильник. На свободное место бросьте, – и стал записывать данные в толстый потрепанный журнал.

Один из санитаров легко поднял Волика, как мешок, перекинул тело через плечо и понес через приемное отделение к большой белой двери. Вдруг он обернулся и сказал:

– Слушай, а чего он мягкий? У мертвецов-то ведь тело твердое, а у него мягкое…

– Неси, тебе сказали! – повысил голос приемщик. – Успеет еще затвердеть.

В полумраке на деревянных трехэтажных стеллажах лежали голые трупы. Сквозь окна, забранные железными решетками, светила бледно-зеленая луна, придавая помещению морга вид еще более зловещий, чем при дневном свете. На одном из нижних ярусов находился и мальчик Волик. Он не подавал признаков жизни и ничем не отличался от других мертвецов.