Трое офицеров молча поднялись и вышли из кабинета. Фридман уставился на Мессинга потемневшими глазами, которые теперь скорее были похожи на дула пистолетов:

– Откуда ты про дочь узнал, Мессинг? – перешел на “ты” полковник. – Что она у меня есть... и что у нее порок сердца?

– Я смотрел на вас и увидел...

– Что увидел, что?! – нервно перебил Фридман. – У меня на лбу, что, дочь моя нарисована?

– Вы все время думали только о ней.

– И ты это увидел?

– Да.

– И дочь мою увидел?

– Да. Ей четырнадцать лет. Красивая девочка. Зовут ее Ноябриной. – При этих словах Фридман даже поперхнулся и уже со страхом взглянул на Мессинга. – Черноглазая и светловолосая. Наверное, светлые волосы – в маму. Ведь ваша жена русская, – спокойно выговорил Мессинг и добавил: – Ее срочно нужно везти в Москву. Я знаю, там есть хирург Бакулев... очень знаменитый хирург. Он делает операции на сердце.

– Кто меня к нему пустит? – ударил кулаком по столу Фридман.

– Если вы поедете в Москву, вы к нему попадете. Ей сделают операцию, и она будет жить.

– Это ты тоже видишь? – недоверчиво спросил Фридман.

– Да...

– Слушай, ты... колдун хренов... Я – коммунист и во всякие эти... штучки не верю.

– А вам и не надо верить. Вы просто поезжайте и сделайте, как я сказал.

– Как я поеду? Я – военный человек. Для этого командировка нужна. Разрешение! – махнул рукой Фридман и, вновь схватив папиросу, прикурил и жадно затянулся.

Мессинг молча смотрел на него...

– Да, товарищ генерал, так и есть, как рассказываю – ни слова не преувеличиваю, – говорил в телефонную трубку полковник Фридман. – Умножает пятизначные числа и тут же говорит ответ... да, и мысли читает... Я сам ему мысленно приказал взять у майора Субботина авторучку из кармана, передать ее майору Трифонову, а у майора Трифонова вынуть из кармана галифе платок и отдать его мне. Мысленно приказал, понимаете? Так он все в точности сделал. Да я сам бы не поверил, если бы мы все не видели своими глазами. Ей-богу... то есть партийное слово даю, товарищ генерал! Он еще тут такие штуки вытворял – у нас глаза на лоб лезли... Прямо ясновидящий какой-то, честное слово! Так точно, поднял кое-какие материалы. Газеты польские, немецкие... Всемирно известный телепат Мессинг... Если газетам верить, весь мир объездил. Везде представления давал. Наверное, такие же штуки выделывал, что и у меня в кабинете... Германское командование за его голову объявило награду в двести пятьдесят тысяч марок. Да, да, точно так, товарищ генерал! Что он там натворил, точно неизвестно. Он сам говорит, что предсказал Гитлеру и Германии гибель, если она пойдет на восток. Может, и врет... а может, и правду говорит – это еще выяснять придется... Одно слово – артист, товарищ генерал! – полковник Фридман мелко рассмеялся. – Хотели поначалу сразу в расход пустить, но уж больно личность примечательная, вот я и решил доложить, товарищ генерал... Слушаюсь, товарищ генерал. Есть прибыть в Москву... Самолет вышлете? Слушаюсь, товарищ генерал! – Полковник положил трубку и вытер холодный пот со лба.

Некоторое время остановившимся взглядом он смотрел в пространство, потом торопливо вынул папиросу из коробки и закурил...

В военном самолете они летели втроем – Мессинг, полковник Фридман и светловолосая черноглазая девочка. Глаза у нее сияли восторгом – она смотрела в иллюминатор. Внизу проплывала сине-зеленая земля, прямоугольники полей, толстые нити рек, пятна лесов. Девочка Ноябрина смотрела в иллюминатор и восхищенно улыбалась.

Полковник Фридман, сидя на жестком железном сиденье, напряженно глядел вперед. Мессинг тоже смотрел в иллюминатор и тоже улыбался, как девочка Ноябрина. Впереди на таких же сиденьях горбились двое людей из Москвы – в кожанках и кожаных фуражках со звездами, с тяжелыми, неприступными и ничего не выражающими лицами. Рядом с ними сидели трое автоматчиков в летных комбинезонах и шлемах. Автоматы лежали у них на коленях. Оглушительно и слитно ревели два мотора, мигали красные огни на крыльях самолета...

– Первый раз в жизни лечу на самолете! – прокричал Мессинг, наклонившись к полковнику Фридману. – Это фантастично!

Полковник, не понимая, взглянул на него, потом показал пальцем на уши: дескать, не слышу.

– Первый раз лечу на самолете! – повторил Мессинг, но полковник опять не услышал, поморщился и отвернулся. Мессинг вновь приник к иллюминатору.

Москва, 1940 год

Машина катила по темной пустой Москве. Редкие горевшие вдоль улиц фонари только подчеркивали эту глухую темноту, окна в домах почти не были освещены, над арками подворотен раскачивались тусклые лампы. Машина промчалась по Садовому кольцу, потом через Большой Каменный мост, по Моховой, и вот показалась площадь и знаменитый Дом на Лубянке... Там были освещены почти все окна, вдоль периметра здания густо стояли грузовые фургоны и легковые машины. Машина подкатила к Дому, обогнула его и резко затормозила у высокого подъезда.

Лаврентий Павлович Берия встретил Вольфа Мессинга, стоя посреди огромного, ярко освещенного кабинета.

– Душевно рад приветствовать знаменитого артиста, экстрасенса Вольфа Григорьевича, – с заметным грузинским акцентом, улыбаясь, проговорил Берия.

Он протянул Мессингу руку, и тот неуверенно пожал ее. Вдоль стен кабинета с двух сторон стояли по три человека в штатском, в темных костюмах и белых рубашках с галстуками.

– Здравствуйте, Лаврентий Павлович, – негромко ответил Мессинг.

– Прошу садиться, дорогой, – широким жестом пригласил Берия и первым направился к длинному полированному столу, который стоял перпендикулярно к своему массивному письменному собрату.

Мессинг подошел и сел. Берия расположился напротив, продолжая улыбаться. И только после этого шестеро в штатском молча подошли и уселись по трое по обе стороны от наркома.

– Вот вы какой, Вольф Григорьевич. В газетах и журналах выглядите моложе! Такой красавец! Настоящий роковой мужчина, а?! Смотреть любо-дорого!

Мессинг молчал, глядя на Берию, на поблескивающие в свете люстры очки, на широкую радушную улыбку, на твердый, холодный взгляд...

– Читал про все чудеса, которые вы творите, и, честное слово, не могу поверить! Ну как в такое можно поверить, а? Виртуоз, а? Наверное, с картами любые фокусы можете проделывать, а? А вот как мысли читаете? Или не читаете? Какие-то приемы, да? У каждого фокусника есть свои приемы, которые он от других тщательно скрывает, а? Профессиональная тайна, понимаю, Вольф Григорьевич, понимаю... Может, мне расскажете, а? Наркому внутренних дел. Я вам в ваших делах не конкурент! – И Берия мелко, длинно рассмеялся.

Люди в штатских костюмах тут же заулыбались.

– Никаких тайных приемов у меня нет, Лаврентий Павлович, извините, пожалуйста, – ответил Мессинг.

– Совсем никаких? – наклонился вперед Берия, сверля глазами Мессннга. – Скажи пожалуйста, совсем никаких... Неужели никаких, Вольф Григорьевич?

– Никаких, Лаврентий Павлович, – спокойно повторил Мессинг.

– Так, так... – Берия откинулся на спинку стула, посмотрел на Мессинга издалека, побарабанил пальцами по столу.

Мессинг задержал взгляд на его пальцах.

– Что вы на мои пальцы смотрите? – вдруг совсем другим тоном, холодным и враждебным спросил Берия, убирая руку со стола.

– Простите... интересные у вас руки... – смутившись, поспешно ответил Мессинг. – Интересные у вас руки...

– Должен сказать вам, Вольф Григорьевич, что ваше положение... очень незавидное. Вы незаконно перешли государственную границу Советского Союза. Это преступление. За это суд полается, Вольф Григорьевич. За это срок полагается, Вольф Григорьевич. По статье пятьдесят восемь. До десяти лет, господин Мессинг!

– Я это понимаю, Лаврентий Павлович, но я думал... я не враг... я прошу защиты... я спасался от смерти, потому и перешел границу...