– Вы уверены, что найдете их в Варшаве?
– Я уверен, что они живы. Значит, я должен их найти.
И в это время в туманной морозной дали послышался долгий гудок паровоза, предупреждавшего о своем прибытии.
Из здания станции стали выходить люди, толпились на перроне. Многие оглядывались на мертвых мужчину и женщину, торопливо крестились.
Показался маслянисто-черный паровоз, пускавший клубы белого пара. И вновь он тонко, пронзительно загудел...
Вена, 1914 год
Гостиничный номер состоял из нескольких комнат – большой гостиной, двух спален и кабинета с громадным камином. Две горничные и дежурный администратор внесли в гостиную большие букеты цветов и сложили их прямо на столе. Потом горничные расставили букеты по вазам и графинам, доставая их из большого застекленного буфета. Еще на столе стояли бокалы и бутылки шампанского. Некоторые бутылки были уже пусты.
– Черт возьми, сколько можно приносить цветы? – спросил доктор Абель.
– Там еще много, – ответил дежурный.
– Ты стал знаменит, как Карузо или Шаляпин! – усмехнулся Абель и сказал администратору: – Хватит, хватит! Остальные заберите себе!
– Но, герр Абель, нам их тоже некуда девать, – улыбнулся тот.
– Дарите всем дамам, которые проживают в отеле! И достаточно, дайте нам побыть одним! Не беспокойте нас! – Доктор Абель буквально силой вытолкал из гостиной дежурного и горничных и захлопнул за ними тяжелую дубовую дверь.
Вольф, уставший, но счастливый, сидел в кресле, держа в руке бокал с шампанским.
Абель налил себе шампанского, поднял бокал:
– Что-то вы, дружище, не пьете шампанское. Или не рады ошеломительному успеху?
– Я не люблю спиртное... – слабо улыбнулся Вольф. – И без него голова болит.
– Спиртное, голубчик, пьют не для того, чтобы болела голова, – назидательно произнес доктор Абель. – Спиртное пьют, чтобы испытать чувство радости! Чувство эйфории! Пьют, чтобы стряхнуть с души горести и тяготы каждодневной жизни! А голова болит – это уж, милейший, потом! Это называется похмелье! Впрочем, немцам это чувство незнакомо. И евреям тоже... Вот поляки или русские – это да! Они ужасно страдают от похмелья.
– Почему же такое разделение?
– Да потому, что у немцев и евреев срабатываетчувство самосохранения. А поляки и русские... у них этого чувства нет, бесстрашные народы – хлещут без всякой меры! Я бывал в Петербурге и Москве: Боже мой, как там пьют! Ведрами!
– И шампанское? – улыбнулся Вольф.
– Все что угодно! – Доктор осушил бокал с шампанским, почмокал губами от удовольствия. – Однако вкусно очень!
Раздался стук в дверь, потом она медленно отворилась, и в гостиную уверенно вошел франтоватый молодой человек в клетчатом темно-сером костюме и ярко-красном галстуке. Однако дверь за ним не закрылась – в гостиную вошли еще двое плечистых молодых людей в темных костюмах и остановились на пороге.
– Простите, господа, за внезапное вторжение. Могу ли я поговорить с господином Вольфом Мессингом? – Молодой человек, не дожидаясь ответа, шагнул ближе к Вольфу, сидевшему в кресле, чуть поклонился. – Прежде всего хочу вас еще раз от всего сердца поздравить с таким выдающимся успехом! Ваши способности феноменальны!
– Послушайте, милейший, – остановил его доктор Абель. – Господин Мессинг никого не принимает! Разве администратор не сообщил вам об этом? И вообще, как вы прошли сюда?
– Прошу прощения, с кем я разговариваю? – с той же радушной улыбкой спросил молодой человек.
– Прежде я вас должен спросить, с кем я разговариваю, – нахмурился Абель.
– Генрих Мария Канарис, коммивояжер. А это... – он указал на мрачных молодых людей у дверей, – мои работники.
– Так вот, герр Канарис, потрудитесь сию же минуту покинуть номер ... вместе со своими... гм-гм, работниками.
– Ну зачем же так грубить, господин Абель? – продолжал улыбаться Генрих Канарис. – Я пришел поговорить о важном деле...
– Если уж вы знаете мое имя, то отвечу вам как можно вежливее. Господина Мессинга не интересуют ваши дела. И потрудитесь выйти. Иначе я вызову полицию.
– Не надо полицию, доктор, – произнес Вольф и отпил глоток шампанского. – Я слушаю вас, господин Канарис. Что у вас за дело?
Доктор Абель красноречиво развел руками и отошел в сторону. Канарис обернулся к своим людям и сделал едва заметный знак рукой. Оба молодых человека молча повернулись и вышли из номера, закрыв за собой дверь.
– Я хотел бы поговорить наедине, господин Мессинг, если не возражаете, – сказал Канарис.
– Возражаю. От этого человека у меня нет секретов, – ответил Вольф, снова отпил глоток шампанского и поморщился. – Говорите, пожалуйста...
– Ну, что ж... – подумав, проговорил Канарис. – Прежде всего хочу еще раз поздравить вас. Ваши феноменальные способности вызвали у меня не только чувство безмерного восхищения, но вместе с тем невольно заставили задуматься... Вы так точно настраиваетесь на телепатическую волну любого человека, входите с ним в мысленный контакт, читаете его желания... – Канарис замолчал, внимательно глядя на Вольфа.
– Я слушаю вас. Что дальше? – поторопил Месинг.
Доктор Абель между тем подошел к столу и налил себе еще шампанского. Он отпил глоток, насмешливо разглядывая молодого человека по имени Генрих Канарис.
– Но тут есть определенное взаимное стремление друг к другу. Ваш объект загадал желание и теперь ждет, когда вы настроитесь на него и прочитаете то, что он загадал. А если сделать это против воли объекта? Если вы видите человека и хотите узнать, о чем он думает, чего хочет в ближайшие, допустим, час-полтора?
– А объект этого не знает, – неожиданно продолжил Вольф. – Допустим, скачки... и я настраиваюсь на одного, другого... третьего жокея... и таким образом я могу выяснить, кто из них хочет ехать на победу, а кто не готов к этому... или сговорился с кем-нибудь и будет придерживать свою лошадь... А я, зная все это, смогу сделать верную ставку и сорвать куш. Об этом вы собирались рассказать мне, господин Канарис? По крайней мере такие мысли были у вас, когда вы шли сюда.
Генрих Канарис даже попятился, со страхом глядя на Вольфа Мессинга, и забормотал, смешавшись:
– Я... мне, право, не по себе... еще я хотел рассказать вам про рулетку... и про карты... А вы действительно страшный человек, господин Мессинг: читать чужие мысли – это большой грех!
– Еще больший грех иметь такие плохие, а сказать точнее, преступные мысли, – вставил доктор Абель. – Только что вы, господин Канарис, пытались втянуть господина Мессинга в преступные действия, и я могу заявить об этом в полицию.
– Да-да, конечно... можете... – Генрих Канарис пришел в себя, отступил на шаг к двери. – А то, что вы выступаете со своими психологическими опытами, которые могут нанести психическую травму зрителю, а лицензии на подобные выступления у вас нет, – об этом вы тоже заявите в полицию? Или это вы предоставите сделать мне?
– Какую травму? Что за чушь взбрела вам в голову? Я – врач! Широкого профиля! В том числе я практиковал и лечение психоанализом...
– Значит, эти разрекламированные концерты следует рассматривать как лечение? – усмехнулся Генрих Канарис. – Интересная получается картина, господа! Людей лечат, когда они об этом совсем не просили. Если через пару дней в газетах появятся статьи об этом, вы представляете, что начнется, господа? Вас сразу арестуют – в этом я даже не сомневаюсь. Но что потом начнется, а? Процесс века! Второе дело Дрейфуса! Вы действительно станете знаменитыми на весь мир! Ну уж на всю Европу – я просто ручаюсь!
Генрих Канарис говорил и не отрывал хищного взгляда от доктора Абеля. Он увидел, как тот побледнел, как дрогнул в его руке бокал с шампанским и вино пролилось на ковер.
Доктор спохватился, взял себя в руки, медленно выпил глоток, оценивающе посмотрел на Канариса. И не сказал ни слова, хотя было видно, что он лихорадочно раздумывает.
– Я вижу, вы серьезно восприняли мои слова и сможете сделать определенные... правильные выводы, – подчеркнул Генрих Канарис. – Поверьте, мое предложение весьма заманчиво. Сколько вы имеете гонораров за эти представления? И сколько вы сможете иметь, если примете мое предложение? Знаете, какие выигрыши бывают, когда первой приходит, допустим, темная лошадка? До сорока пяти тысяч марок за один выигрышный билет, господин доктор. До сорока пяти тысяч... В одном заезде. А за один игровой день происходит семь заездов. – Генрих Канарис выдержал паузу и добавил медленно и вкрадчиво: – Это золотое дно, господа... и, кстати, никакого криминала. Все чисто и недоказуемо. – Он опять улыбнулся. – Совершенно недоказуемо. У меня большая просьба к вам, господин Абель, и к вам, господин Мессинг: подумайте хорошенько. Я приду за ответом послезавтра, в это же время. Засим позвольте откланяться. – Молодой человек коротко кивнул по очереди Вольфу и Абелю и вышел из номера.
