— Я заберу двойняшек к себе в комнату, — заявила Эрмин. — У них хороший сон. А у тебя останется один Луи.

— Нет, не надо! — взмолилась Мадлен. — Тогда я буду думать, что даром ем свой хлеб! Тебе отдых нужен больше, чем мне!

Сердце Эрмин сжалось при мысли о терпении и доброте ее подруги. Присутствие рядом Мадлен хотя бы немного приближало ее к Тошану. Каждый раз, когда она любовалась ее черными волосами или медного оттенка кожей, она вспоминала и о своем муже. В этот вечер, несмотря на ощущение счастья, испытанное на сцене, молодая женщина почувствовала острое желание повернуть все вспять.

— Мадлен, мне страшно! — сказала она. — Страшно, что я потеряю себя, что весной уже не буду собой! Если бы я так сильно не хотела забрать Мукки, думаю, я никогда бы не вернулась на берег Перибонки. Мне начинает нравиться смех над глупыми шутками, нравится, что на меня смотрят и без конца хвалят. Я уже не знаю, правильный ли выбрала путь!

— Значит, иди до конца, — отозвалась Мадлен. — Если то, что ты найдешь, тебе не понравится, ты сможешь вернуться.

— Ты говоришь, как Тала, загадками, — грустно пошутила Эрмин. — Не оставляй меня, умоляю!

— Но я и не собираюсь, — серьезно ответила ее подруга. — Я молюсь за тебя и за Тошана. Ничего не бойся. Я с тобой.

Они улыбнулись друг другу. Луи заснул. За окном падали крупные хлопья снега.

Это был день премьеры — самый важный день сезона для дирекции театра, поскольку от успеха представления зависело, будет ли спектакль поставлен на других сценах. В случае успеха «Фауст» был бы заявлен на афишах Монюман-Насьональ[58], где некогда пела Эмма Альбани. Эрмин часто слышала имя этой выдающейся квебекской певицы, и ей обещали такое же блестящее будущее.

— Эмма дебютировала на Сицилии, — рассказывал Дюплесси, — в «Сомнамбуле» композитора Беллини[59]. Она прославилась во многих странах, в числе которых Англия и Германия.

— Я кое-что знаю о жизни этой великой артистки, — сказала молодая женщина. — Думаю, невозможно достичь такого же успеха. Никто не займет ее место.

— Кто знает? Возможно, вы добьетесь большего, — предположил импресарио.

Но сегодня вечером, оставшись одна в своей гримерной, Эрмин уже не могла понять, хочет ли она становиться знаменитой. В костюме героини, причесанная и накрашенная заботливой Шарлоттой, она страдала от глубочайшей тоски. Она так соскучилась по Мукки, что у нее разрывалось сердце. Каждый раз, когда она вспоминала о сыне, к горлу подкатывал комок, в груди болело.

«Он еще слишком мал, чтобы жить без меня! — думала она. — Конечно, рядом с ним Тала, и она хорошо о нем заботится. Но у него не так много игрушек, и если выпадет снег, Мукки не сможет гулять, когда захочет!»

Эрмин попыталась выровнять дыхание, вернуть себе спокойствие, несмотря на громкий ропот, от которого вибрировали стены Капитолия, вместившего в себя массу народа. В театре царило оживление, звучали тысячи голосов, по коридорам грохотали шаги, слышался смех, а рабочие сцены в это время безмолвно устанавливали декорации.

Чтобы отвлечься, молодая женщина представила себе родных, которые устроились в зарезервированной для них ложе, одной из лучших, поблизости от сцены. В вечернем платье и изысканных украшениях, Лора, должно быть, сгорала от нетерпения.

«Мама думала, что этот день никогда не наступит! Однако в итоге все вышло, как она и хотела. Она сможет аплодировать мне здесь, в Квебеке. И папа, наверное, волнуется! Сегодня утром он ничего не ел. Мне даже пришлось его поругать. Он переживал вместо меня. А наша славная Мирей? Она, конечно же, грызет что-нибудь сладенькое. И Бадетта так обрадовалась приглашению! Уверена, она напишет прекрасную статью. Надеюсь, что и Шарлотта там же, я попросила ее к ним присоединиться…»

Неумолимо, минута за минутой, шло время. Эрмин услышала, как оркестр заиграл увертюру. После первого акта она окажется на сцене.

«Еще немного — и исполнится моя самая заветная мечта, — пришло ей в голову. — Но я не испытываю настоящей радости. Когда я начну петь, мне, конечно же, станет лучше».

Умирая от страха, она чуть было не разрыдалась. Лиззи была слишком занята, чтобы прийти ее поддержать. Хотя именно сейчас Эрмин ощущала отчаянную потребность в присутствии друга, в ободряющих словах.

«Господи, если бы Тошан был здесь, рядом со мной! Если бы он обнял меня, улыбнулся мне, я бы почувствовала себя сильнее!»

В ту же секунду кто-то постучал в дверь. Эрмин вскочила, чтобы открыть — как если бы ее желание увидеть мужа могло сотворить чудо. Но это был Дюплесси, в смокинге и с белой розой в руке.

— Эрмин, хочу пожелать вам удачи! Сегодня вечером я дарю вам одну-единственную розу, белую, — символ чистой любви. Кто знает? Через несколько недель я, быть может, осмелюсь подарить вам красную розу, которая значит намного больше!

Обманувшись в ожиданиях, молодая женщина опустила голову, кляня себя за свою нерешительность. В глазах ее стояли слезы.

— О нет! — воскликнул импресарио. — Макияж! Чудесный цвет ваших глаз виден даже из зрительного зала, но косметика все же необходима. Возьмите же мою розу, дорогая!

— Какая же я глупая, — пробормотала она. — Я думала, это мой муж…

Эрмин взяла цветок и в отчаянии швырнула его на пол. Но Дюплесси поднял его и поместил туда, где в оборках белой блузки виднелась соблазнительная ложбинка между грудей. Потом он обхватил ладонью ее затылок, чтобы помешать ей отстраниться. Держал он крепко, поэтому молодая женщина не смогла уклониться от страстного поцелуя, который он ей навязал. И тут же, против воли, она ощутила, как в ней просыпается желание. По ее лишенному любви телу пробежала легкая дрожь удовольствия. И все же, разъяренная, она резко отпрянула. Он засмеялся и тоже отступил на шаг.

— Я просто хотел вас приободрить, Эрмин! Вы были похожи на привидение. Пробудитесь, выходите из гримерной и готовьтесь! Весь Квебек ожидает вашего появления!

Эрмин настолько растерялась и так нуждалась в утешении и нежности, что чуть было не бросилась к нему в объятия. К счастью, в гримерную влетела запыхавшаяся Лиззи.

— Господи, зал забит под завязку! — воскликнула она. — Быстрее, моя крошка, идем к кулисам! Господин директор порекомендовал мне за тобой присматривать. Он видел тебя недавно и говорит, что ты совсем расклеилась!

— Я готова, — заявила Эрмин. — Держи, Лиззи. Эта роза для тебя!

С этими словами она вышла, адресовав Дюплесси ироничный взгляд. По дороге к сцене молодая женщина старалась поскорее забыть поцелуй, украденный у нее импресарио.

«В этом кругу это ничего не значит, не должно значить!» — повторяла она про себя.

К ней вернулся мандраж. Ей снова захотелось убежать. Но она подумала о маленьком Жореле, который сказал, что ее голос исцеляет. Эрмин поняла, что ее призвание — во время представления стирать все печали и страдания с души и тела своего слушателя. В глубине души она посвятила сегодняшнее выступление этому мальчику, и все сразу стало понятным. Да, она была права, что сделала выбор в пользу пения, она сможет вызвать у слушателей эмоции, которые заставят их позабыть обо всех заботах, боли, а иногда — даже о драмах, переживаемых ими. Это обязанность любого артиста. Благородная обязанность…

Несколько минут спустя она перевоплотилась в Маргариту, прядильщицу шерсти.

Для Лоры, Бадетты, Мирей и Жослина опера стала лакомством, настоящим праздником. Они с самого начала представления восхищались исполнителями, но пение Эрмин привело их в неистовый восторг. Никогда ни одно произведение она не исполняла с такой легкостью. Ее мастерство, в котором было много инстинктивного, граничило с чудом благодаря полученным урокам и несчетным часам работы. Молодая женщина общалась с публикой, даря ей возможность прикоснуться к совершенству, околдовывая ее…