Тала резко встала. Она смотрела на сына с таким суровым выражением, какого он никогда не видел и которое делало ее еще красивее, возвратив чертам отблеск молодости.

— Нет, мой сын! Умоляю тебя. Не делай этого! Жослин не должен знать, что я жду от него ребенка. И я не хочу, чтобы Лора знала, и особенно — Эрмин! Я поступила глупо, затеяв эту поездку, но мне хотелось увидеть внучек и оставить Мадлен в надежных руках. Возраст не всех делает мудрее. Я надеялась, что Жослин еще питает ко мне какие-то чувства. Думала, он найдет способ поговорить со мной или хотя бы поблагодарит за то, что я дала ему шанс начать все заново. Но у него на лице я прочла только страх, замешательство и жалость. Это было ужасно! Когда Эрмин сказала, что Лора беременна, мне не оставалось ничего, кроме бегства. Так было нужно, потому что, поступи я иначе, я могла бы открыть свои истинные чувства. Но мне не хотелось разрушать их счастье. Тошан, если у тебя осталась хотя бы капля уважения ко мне, прошу, не говори им ничего! Этот ребенок позаботится обо мне в старости. Мне уже сорок три, и если в мое лоно попало семя и проросло — это знак!

Тошан вскочил со скамьи разъяренный, с горящим взглядом.

— Счастье не строят на лжи! — выкрикнул он. — Шарден обесчестил тебя, опорочил память моего отца, наших предков. Его я не трону ради Эрмин, которая не смогла бы мне этого простить. Но я расскажу всю правду, и он будет достойно наказан!

— Не делай этого, мой сын, — повторила Тала.

Она схватила со стола нож и прижала его к шее.

— Если ты раскроешь мой секрет, я перережу себе горло, — сказала она. — На твоей совести будет моя смерть и смерть твоего брата или сестры.

Молодой метис замер от удивления. Его мать сильнее прижала лезвие ножа. Он различил каплю крови, которая в следующее мгновение потекла по медного оттенка коже.

— Поклянись, что никто и никогда не узнает, кто отец моего ребенка. Никто, кроме тебя и меня.

Тошан смотрел на мать как зачарованный. Он протянул руку к ножу.

— Мой брат или моя сестра, — удивленно произнес он. — Мама, остановись! Не делай себе больно! Что такое ты сказала? Рожденный тобой, этот ребенок станет моим братом или сестрой! Но ведь и для Эрмин тоже! Теперь ты понимаешь, куда завели нас твои капризы самки, жаждущей самца?

— Поклянись! — сказала она громче, не обращая внимания на оскорбления. — Я хочу умереть. Решай же! Для меня это будет освобождением — заснуть и больше не просыпаться…

В полной растерянности Тошан воздел руки к небу. Он только что подумал о ребенке Лоры. Ему стало противно до тошноты: девочка или мальчик, законный ребенок Жослина будет связан родственными узами с Эрмин и созданием, растущим в лоне его матери.

Тала еще сильнее прижала к шее нож. Открылась живая рана.

— Остановись! — воскликнул он. — Клянусь тебе! Ну, теперь ты довольна? Однако ты потребовала от меня слишком много. И мы все будем от этого страдать, увы. И я первый. Я больше не войду в дом, где живет Шарден, я отказываюсь видеть его, слышать звук его голоса!

В угасшем взгляде своего сына Тала различила слезы, ей было больно видеть его таким. Нетвердой походкой она подошла к шкафу, взяла чистое полотенце и вытерла кровоточащую рану, перечеркнувшую основание ее шеи.

— Как ты объяснишь свое решение Эрмин? — спросила она, снова усаживаясь у очага.

— Это будет стоить мне многих мучений, — сердито ответил он. — У моей жены не будет выбора. Вместе с детьми она переедет жить сюда. Хотя так и должно было быть. Я часто говорил ей, что специально для этого расширю хижину. Но ты уйдешь. Я не хочу знать, где ты будешь жить и с кем, но я также не хочу, чтобы твой бастард рос рядом с моими детьми. Попроси мою бабку Одину взять тебя к себе, она будет даже рада.

— Я сделаю так, мой сын, — ответила на это Тала. — Но Эрмин не поймет, почему ты так поступаешь, она будет страдать в разлуке со своими родителями. Я нежно люблю твою жену.

— Да что ты? — глумливо переспросил Тошан. — Судя по твоим поступкам, не сказал бы! А теперь ты послушай меня! Ты не сможешь родить без помощи. Я уеду; найду место, на котором смогу работать до мая. Я хочу быть как можно дальше от Шардена. По пути я заеду к твоей сестре и попрошу, чтобы она пожила с тобой. В твоем возрасте роды могут быть трудными.

И Тошан смерил мать презрительным взглядом. Тале показалось, будто он дал ей пощечину.

— Это правда, лучше, если ты уедешь, — сказала она. — И не будь слишком суровым и жестоким, это тебя уничтожит.

— Если так, лучше бы ты бросила меня в реку, едва родив на свет! Во мне не осталось ни грамма доброты и нежности, и в этом виновата ты!

И молодой метис заходил по комнате, сунув руки в карманы. Потом ударил ногой табурет, а следом — дверь в комнату. Остановившись, он задумался.

— Честно говоря, одно меня особенно удивляет, — проговорил он наконец. — Почему у вас с отцом не было других детей? Ты помнишь Анри Дельбо? Он был золотоискатель!

— Тошан! — взмолилась Тала. — Как ты смеешь? Я никогда не забуду Анри! Когда мы поженились, мне было семнадцать лет. И я была горда и счастлива следовать за ним по берегам реки. Он был честный человек и хороший отец.

И она умолкла, захлебнувшись слезами. Ее сын никогда не узнает, что крепкий рослый ирландец за двадцать лет совместной жизни не подарил ей столько удовольствия, сколько Жослин за двадцать дней. Это необъяснимое обстоятельство, и она точно знала, что оно в значительной мере способствовало пробуждению в ней любви, перевернувшей всю ее жизнь.

— Я хорошо знал своего отца, — продолжал Тошан. — Он был очень набожен. Поэтому не говори, что он пытался предохраняться. Помнится, он повторял, что хочет иметь большую семью, чтобы сыновья мыли с ним песок в Перибонке, а девочки помогали тебе с готовкой и стиркой.

Тала пожала плечами. И снова солгала, потому что сын со своими сжатыми до скрипа зубами и невидящим взглядом пугал ее.

— Я не пыталась мешать природе, — воскликнула она, прижимая руки к животу, словно желая защитить его. — Я думаю, что рождаются те, кто должен родиться, и не мы решаем, кому жить на свете.

— А Шарден оказался тем еще жеребцом! — взорвался молодой метис. — Двое детишек за год для старика, который еще пару месяцев назад умирал от болезни! В это просто невозможно поверить!

«Особенно если учесть, что и кобылы совсем не, юные», — с горечью подумала Тала.

Она была на грани нервного истощения, сраженная своими печалями.

— Можешь поесть бобов и поджарить себе сала, — сказала она, вставая. — Я иду спать. Верь, мой сын, мне очень жаль, что из-за меня случилось столько бед.

— Я буду спать с собаками, — сказал Тошан холодно. — Я не собираюсь ложиться в кровать, на которой Шарден обесчестил мою мать.

— В такой холод! Прошу, одумайся, Тошан! Ляг в этой комнате, возле очага!

Он согласился с этим предложением и постелил себе на полу одеяла. Тала оставила его в одиночестве. С тех пор как погиб ее муж, она спала в маленькой комнатке, которая раньше служила кладовкой. Это была ее нора, ее убежище. Стены из грубо обработанных досок были увешаны шкурами волков и медведей. В маленьком очаге она обычно готовила себе лечебные настои. Все вещи, которые были ей по какой-либо причине дороги, она хранила на одной полке. Здесь же стояли три рамки с фотографиями. На одной из них были запечатлены Эрмин и Мукки на Рождество 1932 года. Мальчику было всего три с половиной месяца, но он уже улыбался, а невестка со своим красивым лицом и короной блестящих белокурых волос походила на ангела.

— Прости, Эрмин, прости, моя певчая птичка, — вздохнула Тала, глядя на фотографию. — Прости, мой дорогой малыш Мукки…

Кончиками пальцев она коснулась стекла, которое защищало от пыли портрет Анри. Казалось, он смотрит на нее из потустороннего мира.

— И ты тоже прости меня… Ничего бы не случилось, если бы ты остался моим ангелом-хранителем, моим защитником.

На третьей фотографии был запечатлен Тошан в день своего первого причастия у монахов. С коротко остриженными волосами и молитвенником в руках, он выглядел сердитым.