Так она и задремала — изваяние из плоти и скорби. Тошан вошел в шесть утра. Тала посмотрела на него, радуясь тому, что он жив, и тут же испугалась — такое безжалостное у него было лицо. Ночи хватило, чтобы омрачить его сияющую красоту, погасить блеск этих глаз. То была ее вина, осознание которой заставило спину женщины согнуться. Из глаз Талы полились слезы.

— Пора ехать дальше, — неумолимо возвестил Тошан. — Тучи разошлись, день будет ясный. Мне не терпится услышать, что ты скажешь в свое оправдание.

Это был ультиматум. Тала вздрогнула, но тут же встала и горделиво выпрямилась. Гнев Тошана вернул ей силы. Она редко склонялась под ударами судьбы.

— Ты услышишь, что я хочу тебе сказать, мой сын, — заявила она.

Сани были готовы. Запряженные в упряжку собаки махали хвостами и оглядывались по сторонам. Они хорошо отдохнули, и теперь им не терпелось отправиться дальше, по тропинкам, ведущим на север.

— А где щенок? — спросила Тала.

На набережной никого, кроме них, не было. Она была рядя переменить тему разговора, но судьба щенка ее по-настоящему беспокоила.

— Он сам нашел дорогу в конюшню, к Дюку. Я подарил его тому парню, который вчера на озере потерял лошадь. Он пил всю ночь, ну или почти всю! К утру он был пьян в стельку и лег спать в сарае. Я подарил ему Кьюта, чтобы утешить. В любом случае я решил избавиться от щенка, иначе я мог бы его убить. И ты понимаешь почему! Ты знаешь, чей это подарок!

Тала села на свернутые одеяла и сказала сквозь зубы:

— Я к нему привязалась, он вместе со мной пережил бурю.

Тошан не ответил, только лицо его еще больше помрачнело. Он встал на полозья.

— Вперед, Дюк!

До полудня они не обменялись ни словом. Просторные белоснежные пейзажи блестели в лучах серебристого зимнего солнца.

«Мир так прекрасен! — думал молодой метис. — А у меня вкус желчи во рту. Еще вчера утром, в это самое время, я весело похлопывал по плечу моего тестя и прижимал к груди сына! И говорил себе, что у меня замечательная жизнь и хорошая семья!»

Между ними висело такое тягостное молчание, что Тошан решился нарушить его вопросом, который неотступно преследовал его:

— Как ты осмелилась стать любовницей Шардена? Ты же знала, что он — отец моей жены? Я поверил тебе, когда ты призналась, что влюбилась в него, но безответно. Ты соврала! Соврала, чтобы его защитить!

— Мой сын, когда Жослин Шарден шел по нашей опушке, я видела в нем только измученного, отчаявшегося человека, — сказала Тала. — Мне стало его жалко. У него была одна мысль — поскорее умереть, чтобы Лора снова смогла выйти замуж. Он сожалел только о том, что так и не успел лучше узнать своего ребенка. Поверь, в первые дни, когда он оставался у меня, я думала только о том, чтобы ему помочь. Дыхание смерти уже ощущалось в нем, я это чувствовала!

Тошан не хотел успокаиваться. Отношения матери и Жослина он считал результатом того, что оба уступили аморальному, постыдному вожделению.

— Послушать тебя, так я должен сказать тебе «спасибо»! — возмутился он. — Можно подумать, ты уложила его к себе в постель, чтобы спасти и здоровым вернуть законной супруге!

— Так оно и было! — крикнула в ответ Тала. — Можешь насмехаться, сколько хочешь, но любовь порождает надежду, а без надежды тело гибнет.

— Только не говори о любви! Ты просто хотела мужчину и согласилась лечь с первым попавшимся! — заявил он. — Шарден использовал тебя, и знаешь почему? Готов поспорить, он бы не стал спать с белой женщиной, чтобы не скомпрометировать ее. Но с индианкой — запросто! Теперь понятно, почему о моих соплеменницах говорят как о легкодоступных женщинах!

— Замолчи! — приказала она.

Тала повернулась к Тошану спиной. Он не увидел выражения глубочайшей скорби у нее на лице. Каждое слово сына ранило, унижало ее и чернило воспоминания, которые были ей дороги. Тала закрыла глаза и сжала губы. Снова повисло бесконечное молчание. Когда они проехали еще полтора километра, Тошан придержал собак, а потом приказал им остановиться: по тропинке, подняв тяжелую голову, брел лось. Более молодой его собрат следовал за ним. Дюк зарычал, но хозяин приказал ему умолкнуть.

— Для них наступили голодные времена, — сказала Тала. — Они едят березовую и ивовую кору.

— Ты ничего нового мне не сказала, — отозвался Тошан. — Побереги язык для объяснения своих поступков.

Сказав так, он закурил, давая возможность лесным великанам уйти своим путем. Потом погнал упряжку вперед так же быстро, как и на озере. Часто он срезал путь по только ему известным тропинкам, и сани со скрипом подпрыгивали на сугробах. Дважды они чуть было не перевернулись. Тала пришла к заключению, что сын вполне мог желать несчастного случая, чтобы разом избавиться от матери и ее ребенка. Но держалась она крепко и ни разу не вскрикнула от страха.

Когда они подъехали к хижине, уже смеркалось. Несколько минут Тошан с матерью занимались привычными делами: Тала разожгла огонь в выложенном галькой очаге и поставила вариться бобы. Тошан распряг собак и осчастливил их копченой рыбой, которую хранил в бочонке. Затем закрыл животных в дровяном сарае. На улице было очень холодно и мрачно. Впервые в жизни место, где он вырос, показалось ему отвратительным. На него нахлынула тоска, к которой примешивалось отчаянное желание оказаться рядом с Эрмин. Он подумал, что сейчас в Валь-Жальбере в гостиной Лоры ярко горит свет, Мукки играет под елкой, а его маленькая женушка, как он называл Эрмин в мыслях, смотрит на уснувших двойняшек. Там, далеко, осталось все то, чем молодой мужчина дорожил больше всего на свете.

— Я проклинаю тебя, Жослин! — сказал он вслух.

Против воли он вошел в дом. Мать ждала его, сидя у стола. Свеча освещала ее измученное лицо. Тошан ощутил смутное сочувствие. Положение Талы было незавидным.

— Когда родится ребенок? — спросил он.

— В марте. Мой сын, выслушай меня! Так уж случилось, я не нашла в себе сил что-то изменить. Жослин отказался от своих прав на Лору, я давно овдовела. Я думала, что легко забуду случайного любовника, но страсть снедала меня изнутри. А потом я узнала, что ношу его ребенка. Я могла бы выпить настой, который освобождает женщину от плода, когда он еще совсем маленький, но мне не хватило решительности. Я подумала, что больше не буду одинокой, что у меня будет кого любить и о ком заботиться.

— И ты думала убедить меня, что он родился от святого духа? — насмешливо поинтересовался Тошан.

— Я знала, что ты приедешь навестить меня летом. И сказала бы, что это сирота, которого отдали мне на попечение.

Тошан опустил голову, совершенно убитый морально. Он зажег сигарету. Пальцы его дрожали.

— Значительная доля вины не твоя, — сказал он после долгих размышлений. — Я часто предлагал тебе снова выйти замуж, чтобы не жить здесь одной большую часть года. Но ты только смеялась, не хотела жертвовать своей свободой. И вот результат! Как я был наивен, что поверил вам! А ведь я был прав! Никогда больше не буду таким доверчивым! Я заподозрил правду еще в конце лета, когда нашел в хижине платок. Платок с вышитыми инициалами — «Ж» и «Ш». Я спросил у Жослина, но он все отрицал, он мне солгал!

— Конечно, он лгал! Зачем рассказывать тебе, что между нами было? — сказала его мать. — Я взяла с него обещание, что он никому не расскажет. Круг из белых камней разорвался, и наша история должна была закончиться.

— Это глупости, мать! Он-то должен был задуматься о возможных последствиях! Это обязанность мужчины!

И молодой метис в замешательстве замолчал. Все средства и способы, препятствующие зачатию, были запрещены церковью. Тошан, однако, прибегал к ним, когда позволял себе мимолетные связи с женщинами во время своих путешествий по стране.

— Завтра я уеду, — объявил он. — Шарден так легко не отделается! Он должен заплатить! Этот лицемер лишится всего: семьи, крыши над головой! Мать, я ненавижу его! То, что я сейчас чувствую, терзает меня, сводит с ума! Если бы я не боялся сгнить в тюрьме, я бы вполне смог убить его!