Да, видно, пришел ему срок. Подстерегли однажды новые власти красную зорьку. Нагрянули во всеоружии разоблачать-раздевать кулацкую душу.
Но надо сказать, и дедушка не промах был. Почувствовал на своем добре хищные взгляды. Решил еще загодя воспротивиться общему разорению.
Закрылся тихонечко в сараюшке ото всех и домашним ничего не сказал, мастерил или жег что-то очень долго. Так и не узнали в семье, что делал.
Заметила только бабушка, что исчезло из дому все золото. Исчезли и кольца венчальные, и серьги, и запас песочка драгоценного, и крупные самородки.
Будто ветром сдуло. Спрашивать не стала. Хозяин – барин, спору нет.
Забарабанили поутру в двери архаровцы с наганами да саблями на тощих боках. Смеялись над стариком-кулаком. Открыла им бабуля с молитвой. Отодвинули лихие гости ее подальше и принялись обирать избу с краю. Рылись начальники усердно и копались по всем углам. Трудно им было, больно богатый дом попался.
Вынести сразу все невозможно. Устали сердечные за день. Смеялись до обеда, но к вечеру задумались.
Ладно там, платья шелковые да самовары первыми утянули.
Но про самое главное ни слуху ни духу. Пропало кулацкое золотишко. Не нашли, нет песочка. Где кольца? Где серьги? Исчезло богатство. Куда?
Вызвали архаровцы хозяина на строгий допрос. Вдруг встал рудознатец природный на смерть в отказе. Грозили ему наганами, угрожали всякими смертями. А он затаился. Говорит одно – не знаю и молчит. Хоть убейте. Усмехались поначалу. Штучки кулацкие известны. Не уйти от комбедовских ищеек никому.
Протрясли деда-хозяина и жарко взялись за дом. Распотрошили на совесть. Отыскали со зла даже мышиные гнезда. Вывернули все до крысиных берлог. А сокровищ золотых нет нигде. Ищите ветра в поле. Наставили под вечер на деда упрямого страшный наган и щелкнули даже для острастки. И все зря. Молчит кулак, словно воды в рот набрал.
Порешили тогда отправить его в уездный застенок для несговорчивых. Авось выбьют там из него золотишко. Отправить-то легко туда человека, да обратно дороги уже не было. Пропал наш дедушка-хозяин где-то на исправительных каторгах.
Пришло еще чудом от пропащего единое последнее письмо-весточка. Пишет-просит наш родитель, чтобы исполнили родные его последнее желание на белом свете. Сберечь дом и никогда его не продавать вовеки.
Запомнила верная жена из того письма те заветные слова. Не горюйте, мол, обо мне, а только, главное, дом наш ни за что не продавайте, никогда.
«Как бы ни было тебе, дорогая жена, трудно и голодно. Дом мой твоим должен быть, это моя последняя воля. Прощайте».
Претерпела семья рудознатца много всякого горюшка. Быстро беда за бедой налетела. Кипела жизнь котлом. Успевай только уворачиваться, такие щепки на всю державу летели. Вернулась его семья в родной дом из ссылки полными новыми людьми. Голыми да босыми.
Запряглись понемножку лямку в местном колхозе тянуть. Тащилось новое житье-бытье бедняцкое веками, а не днями. Скучать некогда стало. Свести бы концы с концами на кусок хлебушка. Привыкли только к такой тощей жизни, а тут мира не стало. Вдруг война пришла. Подмела хозяев со дворов. Работали за троих.
Победили, наконец, вздохнули немножко. Выросли в доме внуки-правнуки. И от войны еще лет двадцать пять миновало. Показалось уже, что вовеки нищету не прогнать.
Тут-то и открылась дедушкина тайна золотая. Думать нельзя было за много бедных годочков про какое-никакое новое жилище. Поесть-то, дай Господи, досыта. Не до жиру, быть бы живу.
Помещались потому все три поколения от нашего дедушки в одном том самом старом доме и одною дверью пользовались. Привыкли так жить, и некогда было к привычным вещам присмотреться.
Вдруг однажды, по случаю, заметили странное дело. Сделалось что-то со дверною дедовской задвижкой.
Светлеть начала она от многолетнего передвижения. Надо сказать, что в Сибири у нас издревле такие толстые да крепкие засовы на хуторах любили делать.
Закрывались ими надежно на темные времена. Известно, дело таежное. Бывает, и медведь пожалует. Забредет и лихой человек, хоть и редок он в наших местах.
Ковали такие прочные засовы кузнецы-молодцы в жарких кузницах на вечные времена. И не было их работе никакого сроку-времени. Ржаветь даже не ржавели. Хорошая работа, старинная.
А тут случилось неладное что-то. Желтеет засов-то год от году. Открывают им дверь скрипучую и закрывают. А засов все светлее и веселее в сенцах поблескивает.
Вдруг ближе к нашему времени упал на него лучик от летнего солнышка. Что тут началось! Засверкал-заблестел длинный пояс в палец толщиной. Засиял сам собой. Да не по-железному али по-медному. А засверкал прямо-таки по-золотому!
Удивились правнуки нашего деда. Стали трогать осторожно старый засов. Нашелся среди них догадливый и ушлый паренек. Заспорили отец да сын-паренек меж собою: мол, из чего же их дверная задвижка ковалась. Даже на медь мало походит, а про другое и подумать не смели.
Вспомнил отец, что когда бегал он теми дверями еще мальчонкой, то видел сам, что засов наш был черный совсем.
Стало быть, тогда нельзя было отличить эту вещь от железой. Деревенское-то железо все тогда на чугун походило воронеными боками. Видно, скрыт здесь секрет какой-то.
Возник тогда у всех к старой задвижной полосе интерес. Взялся за таинственную задвижку наш ушлый паренек да и вынул вещь из железных петель.
Показалась сразу она ему очень тяжелой, не по виду. Тянет к земле руку, как свинцовое грузило для рыбалки.
Эка невидаль! Глядит на полосу паренек. А засов так и сияет. Пускает от солнца желтые зайчики. Истерся, видать, за полвека. Заметна на нем от кустарной работы в ямках чернота прежняя. Ясно видно, как сходит темное понемногу и самое яркое желтое зеркало являет повсеместно.
Золото! Батюшки-светы! Не поверил бы ни в жисть. А вот оно – в руках у паренька гирей пудовой кажется.
Взвесили дивную вещь. Не поленились. Глянули и ахнули. Хоть и невелика с виду, а в ней вес еще тот.
Четыре килограмма металла. Четверть пуда по-старому. Проверили и содержание. Оказалось все как есть чистым золотом-сокровищем. Обрадовались бедняки несказанно.
Пришли ведь уже другие времена, разрешили уже золото сохранять, не отнимут. Не обидел уже никто наследников дедушкиного подарка. А правнуки и не хвастались. Запомнили, видно, дедовский урок. Отпраздновали находку золотую широко, без скупости постылой.
Вышло нашему славному предку-герою прекрасное вечное поминание. Недаром положил он свою жизнь в застенках. Спасал от лютой нищеты внуков-правнуков. Отпраздновали, отдохнули душевно. Что ж плохого, коли сами люди хорошие да работящие. Во славу Божию.
Словно зарплату за всю эту новую жизнь получили. Мед-пиво пили. По усам текло. Да и в рот попало.
Думали-гадали, как же дедушка в лихолетье так устроил всю тайну, что никто не нашел?
Думается нам, как закрылся природный рудознатец в тот черный денек накануне обыска в сараюшке, так сразу развел жар в печи докрасна – добела.
Уложил сережки да колечки бабушкины в железный ковшик да и переплавил сокровища те вместе с песочком золотым да крупными самородками. Слилось все ценное в одну широкую полоску. Вышел из жаркой печи на божий свет вылитый засов. Пока еще отливка горячая была, присыпал ее умелец чем-то черным снаружи и прикоптил. Знал, видно, как сделать. Был не промах.
Слепил саму форму-то с настоящего, прежнего засова. Встала потому и новая задвижка, как влитая, на свое место в железные скобочки-петли. Не заметил никто в доме подмены целых полвека.
Искали и разорители золотой запас повсюду. Да, видно, бывает и на старуху проруха. Хитро посматривал на них природный рудознатец Константин.
Знал, за что страдать и помереть приходится. Вечная ему память.
А лихолетье потом все крепчало. Вымерли от смутьян малые села, добрые деревушки хлебосольные. Вроде Сокаревки да Ильинки. Но дай срок. Жизнь, она не кончается, жизнь, она продолжается.
