И вот мы уже видим всю Солнечную систему: и Солнце, и большие планеты висят над миром прочих звезд, вся картина нашего мира, уголка Вселенной объемно-стереоскопична. Все прочие миры – яркие огоньки самых разных оттенков, с Земли их невозможно видеть такими светлыми, и все же это только плоские точки на плоскости беспредельной тьмы…

Наша Солнечная система уносилась вниз с гигантской скоростью, как в кино, подумалось мне. А может, это и было какое-то кинодействие будущего или иной цивилизации. Я не могу ответить на этот свой же вопрос… Мне было чуточку жаль, что я не вижу еще и маркированных орбит планет Солнечной системы… Мне очень хотелось увидеть их, но они не появились…

А мы все мчались и мчались вверх. Уже и дальние созвездия стали уходить под наш аппарат, уже над головой была почти сплошная темнота, черная бездна, в которой одиноко и страшно далеко крутились неведомые галактики, редкие, очень редкие в бездне пространства. Впрочем, что они крутились, я не видел, это я так сказал, по инерции мышления.

Мы уносились все дальше и дальше. Мне вдруг стало страшно, что мы не найдем дорогу назад, в наш мир, к нашей славной и теплой, зелено-голубой звездочке – Земле, самой лучшей планете в Космосе. И тут я снова ощутил присутствие чего-то чужого и сильного – чего? Воли, мысли, личности, сознания? – чужое присутствие. И это чужое внушало мне: не бойся-де, вы вернетесь.

А мы между тем уже поднялись над рукавом Галактики, мы увидели сверху – сверху! – нашу галактическую систему, в одном из крайних рукавов которой исчезла бесследно наша милая родина.

Мы повисли в надзвездном пространстве. Мы видели скопление громадного количества звезд в центре галактики, мы видели абсолютно черные пятна и между рукавами, в которых группировались звезды, и в самих рукавах. Одно такое черное пятно довольно округлой формы – шар гигантских размеров – было почти у самого центра галактики. Черная дыра? Не знаю, ничего не могу сказать об этом.

Кто-то захотел и показал нам со стороны не только нашу Солнечную систему с ее планетами, поясом астероидов, но и нашу галактику, ее турбулентные рукава – со стороны, извне. И показал…

Маша при виде этой апокалипсической картины схватила меня за рукав, припала ко мне и закрыла глаза.

– Я… боюсь… – прошептала она.

Признаюсь, и мне стало страшно. Я боялся, я боялся – мы уже никогда не сумеем вернуться назад. Земля была так далеко, за миллионы парсеков от нашей внегалактической площадки с травами неведомого неземного луга…

В моей голове зашуршали забытые строчки чьих-то стихов: «Мне голос был. Он звал утешно. Он говорил: „Иди сюда, Оставь свой край глухой и грешный, Оставь планету навсегда…“« Право слово, не знаю, чьи это стихи, не знаю, правильно ли я их процитировал. Не в том дело…

Мне не забыть теперь, когда я прочитал записи в своем дневнике, этой живой картины живого Космоса. Не могу понять, почему я не помнил ее, проснувшись в то мартовское утро после моего ошеломляющего, потрясающего, изумительного сна, моей грезы о Земле и мире…

А кончилось наше путешествие в бездны пространства очень просто: из тьмы великого Космоса стали вырастать полосы света, желтые, зеленые, голубые, чистые тона, прозрачные, сгруппированные в какой-то смысловой рисунок, значение которого от меня ускользало. В голубых, зеленых и желтых просторах исчезли звезды, пропало ощущение полета, ушло, исчезло чувство частичной невесомости, что ли… И пропал страх. Даже Маша открыла глазенки и улыбнулась…

На стенах, нет, не на стенах, просто в пространстве, окружающем нашу лужайку, стали прорисовываться деревья, участок голубого озера между деревьями, небо над головой, в нем – светлые облака, высокие нитевидные циррусы. За озером видны стали далекие каменные горы с белыми снежниками по кулуарам. Горы отстояли от нас далеко. На одну вершину падала тень облака, она казалась темной. А другая светилась вся под яркими лучами летнего солнца. Между горами и озером плыла дымка, казалось, горы подвешены над горизонтом…

Ближние деревья были нашими, сибирскими, все крупные – гиганты: кедры, лиственницы, ели – елищи, но к нашим, к сибирякам, неожиданно примешивались чужаки, не наши, широколиственные великаны: дубы, липы, каштаны, платаны, яворы. Необычное содружество, декоративное, искусственное…

Вот я вам это рассказываю довольно долго, гляди, уже с полчаса у вас похитил, а там все события проходили как-то удивительно быстро, как во сне, вне времени, но в пространстве. Вот как раз чувство пространства было четким, даже обостренным. А ощущения времени – не было…

Вдруг позади нас прямо из воздуха появились два удобных кресла. И вновь, я бы сказал, неземных кресла, не наши: техника другая, рисунок, форма, вид. Мы сели, и сразу же я почувствовал присутствие чего-то, вернее, кого-то, я бы сказал – чего-то воодушевленного… Мне показалось, что это нечто или это некто хотели бы поговорить с нами, обменяться… э… э… мыслями. Я первым спросил у моего неведомого визави:

– Wer seid Ihr? Wo kommt Ihrher? – не могу объяснить вам, отчего это я вдруг заговорил с ним на своем родном языке. Должно быть, тот самый инстинкт сработал, по которому в романе о Штирлице какая-то там его радистка при родах по-русски кричала «мама!».

И я услышал в ответ:

– Nous sommes les habitants d'une autre monde… d'une autre mesure…

Я совершенно не удивился, что отвечают мне не на немецком, не на русском, а на французском языке, который я и знал-то с пятого на десятое. Учил когда-то, правда, не казенно, а для себя.

Я спросил по-французски, отчего они со мной не на моих родных языках говорят, их ведь у меня два – немецкий и русский, вернее, наоборот, русский и немецкий.

– Мы общаемся с вами не при помощи языка. У нас совершенно другая знаковость общения. Это вам только кажется, что мы говорим по-французски. Так странно проецируется наша система общения в вашем сознании. Это несколько неожиданно для нас. Возможно, какая-то наша неточность, даже неумение точно настроить механизм, аппарат, коммуникатор, прибор, при помощи которого и происходит наше общение. У нас пока нет опыта…

– Вы – люди?

– В известном смысле да…

– Кто вы? Откуда вы? Что вы хотите нам сказать? – задал я, наконец-то, те вопросы, которые меня больше всего интересовали…

– Мы… – дальше следовало слово, которое можно было бы понять и как «люди», и как «существа», и как «субъекты» (последнее в таком философском, не житейском смысле слова). – Мы – сущее иного измерения. Вы живете в нашем молекулярном мире. У нас совершенно иное течение времени, у нас абсолютно другие масштабы времени и пространства. Ваши пятнадцать миллиардов лет для нас едва ли часы…

– Значит, другие мои вопросы просто не имеют смысла?

– Вероятно, это так… Контакт с вами – для нас великая победа науки, которой по вашим измерениям миллиарды миллиардов лет…

И все же еще один вопрос я задал, не утерпел:

– Скажите, что за трава на лужайке? Я не знаю ее…

Глубоким, красивым голосом Космос ответил мне, и в ответе послышалась как бы улыбка:

– Errare humanum est… Мы полагали, это трава вашей планеты. Значит, это растения какого-то иного мира из вашего измерения… Однако не бойтесь, pas de peur – все, с чем вы контактировали, безвредно для вас…

Лес вокруг шумел, над озером плыл орел, высматривая себе добычу. Где-то ярился водопад, его белый шум отчетливо доносился до нас. В просветах между деревьями ало горели незнакомые мне цветы. Пахло летом, запаха лета не замечаешь в июне – августе. А вот сейчас, в марте, он был силен и прекрасен…

Мы сидели с внучкой среди древних лесов умеренного климата Земли на неземной лужайке, я был потрясен, ошеломлен, огорошен – от изумления, оттого, что я только что пережил и перечувствовал, я потерял дар речи.

Чуть отошел, спросил Машу:

– Машулькин, кто-то говорил с тобой сейчас?

– Да, говорили со мной по-немецки, и я понимала все.

Маша знает немецкий, правда, совсем немного. До школы я учил ее языку, по старым учебникам. Я и сейчас пытаюсь говорить с нею по-немецки, но она всегда отвечает по-русски. Правда, меня она понимает почти всегда.