– Нет, почему же, материальный вопрос их очень даже интересует, – лучится доброжелательностью переводчица, не гнушаясь в пятый раз рассказывать одно и то же. – Они ведь – беженцы. Китайцы сделали невозможным их проживание в родных местах и следом за Ламой все истинные монахи ушли через горы в Индию. Конечно, у новых монастырей есть свои покровители. Преимущественно из Голливуда, вы же знаете… Но средства все равно нужны! Сейчас очень многие тибетские монахи странствуют по миру с концертами и зарабатывают средства для существования своих монастырей…

– Она говорит с такой убежденностью, что даже хочется верить, – шепчет мне на ухо Лилия. – Эх, где мои двадцать лет, где наивность и непорченность? Как противно иногда быть скептиком! Впрочем, даже в двадцать я не была дурой… Нет, ты только посмотри на нее!

Лиличку задевает в происходящем поведение одной юной особы. Ее представили нам, как помощницу режиссера. Девочка явно поставила себе цель выглядеть стильно, потому кривляется сейчас, что есть мочи. Сидит на полу напротив переводчицы, обхватив руками обтянутые длинной юбкой колени. Тянет демонстративно заинтересованное лицо к рассказчице, то и дело проводит расческой по длинным белым волосам, чтоб держались еще ровней, моргает лысыми ресницами – на самом-то дели они у нее нормальные, просто стрелки девочка зачем-то навела слишком ярко, а ресницы вообще не накрасила – и, главное, очень жеманным тоном, поводя плечами в такт словам, задает совершенно глупые, несколько раз уже освещенные вопросы. Лилию трясет от подобных особ. И я знаю почему – они слишком похожи на саму Лилию. Впрочем, нет. Моя кривляка, все же, смотрится естественней.

Кстати, за то время, что мы были в гостях на этом канале, юная помощница режиссера успела трижды переодеться, перепричесаться, и вообще в корне сменить имидж. Красивая, на самом деле, девочка, любопытная… Один из монахов явно тоже так думает. Отвлекается от своих разговоров, смотрит в упор на девочку, дожидается ответного взгляда и вдруг самым обычным, самым земным образом подмигивает… Потом быстро облизывает пухлые губы мягким языком и подмигивает вновь. Девочка переводит ошарашенный взгляд на переводчицу.

– Что вы! – отвечает кому-то дальнему та. – У них очень много запретов, законов и добровольно наложенных на себя лишений. Все они дали обет безбрачия. Из родных только браться, сестры, да родители. И те, в большинстве, остались далеко на Тибете. В двенадцать лет мальчика, который пожелал стать монахом, родители отправляют с проводником через горы. Чаще всего они больше никогда не видят свое чадо. Представляете, как велико у них уважение к вере и образованию в монастыре, если родители – а у них очень любят детей, очень-очень, – соглашаются пойти на вечную разлуку с сыном, ради того, чтоб он мог получить должное духовное развитие… Понятие любовь связано у них совсем с другими материями, вовсе не с отношениями между полами…

Мы с юной помрежшей обе думаем, что странное поведение монаха нам показалось. Гримерша – до чего толкова, до чего умничка! – уже почти привела меня в порядок. Лиличка сидит рядом и пристально наблюдает за ее работой, а я бесцеремонно разглядываю в зеркало всех присутствующих и вслушиваюсь в разговоры. «Люди-ляди, людишечки,/До чего же не скучные…,/ У экрана окошечка, / Я торчу круголосуточно…» – играет в голове что-то похожее на Сукачева. Или не на него?

– Слушай, они файлы потеряли, у тебя дискет с собой нет? – Лиличка только что гневно отчитывала свой сотовый в углу гримерки, а теперь вот бросается на меня. – Ну, как можно быть такой безалаберной?! Ну, надо же было захватить дискеты с текстами! Я ж предупреждала!

Ничего подобного! Об эфире предупреждала, о текстах – тоже. А про дискеты – нет. Это она только сейчас выдумала, чтобы найти повод сорвать на мне свои психи. Да и когда просто о тексте эфира речь шла, Лиличка уже начала потихоньку нервы трепать…

– Не поверишь, какие у меня для тебя новости, – ласково улыбнулась Лилия, заглянув ко мне вчера после разговора с Рыбкой. Улыбнулась и в секретер за коньяком полезла, потому что новостей без обмывки у нее не бывает. – Тебя зовут на прямой эфир к этой, как ее… Ну, модной такой ведущей, что вечно прыгает, как ненормальная. С Геником уже обсудили. Он, конечно, руками-ногами «за». Удивляется даже, хвалит, что мы с тобой так лихо стартанули…

– Неужели? – изо всех сил в удивлении вытаращив глаза, я изобразила нужные эмоции.

– Будет честное интервью без всяких подтасовок. Нет, вопросы мы им напишем, разумеется. Знаешь, режиссер мне сама сказала: «Наша ведущая всем хороша, да остолопка редкая. Не хотите неожиданностей – напишите, о чем вас спрашивать…»

Я как раз страшно хотела неожиданностей, но объяснять это Лиличке – маразм, потому кивнула согласно и понимающе. Ну, и тут же села строчить вопросы.

«Скажите, когда вы сами поняли, что Марина и Черубина – это одно и то же лицо, что вы испытали? Гордость за подругу или, может, зависть к ее славе?»

«Я испытала злость. Разозлилась так, что если б Марина к тому времени не умерла, я ее, наверно, убила бы… Как можно было настолько не доверять нам, своим друзьям? Разуверившись в возможности что-либо дать этому миру, она готовилась в душе к самоубийству, в внешне пыталась остаться неизменной. Даже еще живее казалась, чем раньше. С радостью соглашалась на всякие авантюры. В гастрольный тур вместо меня поехала, надеясь наверное, что новые ощущения что-то изменят… Но от себя не убежишь. Узнав о настоящих причинах ее самоубийства, я, конечно, ужасно разозлилась. И на себя за невнимательность и на Марину за скрытость, и на всех нас за то, что остаемся толпа-толпой, неспособной понять поэта… Все это очень похоже на историю с Моррисоном. Все его выходки на сцене – ну, расстегивание ширинки там, нецензурная ругань на концертах и прочее – это ведь не для понтов или там от наркотиков, как пишут. Это – от безысходности. Когда он понял, что в нем видят что угодно – секс-символ, бунтаря, безбашенного музыканта, лютого неформала … – что угодно, но не то, чем он являлся на самом деле – не Поэта. Когда понял это, почувствовал, что люди слушают его тексты, не слыша, не понимая и даже не пытаясь понять… Тогда и начал проверять жизнь на прочность по полной программе. Как известно, в определенный момент она не выдержала… С Мариной произошло то же. Ее не поняли. Она думала, глядят в душу, а они под подол лезли… И вот ей бы плюнуть на мнение толпы в тот момент, вспомнить, что есть люди, которые действительно ценят ее и понимают, а она…»

«Уж не хотите ли вы сказать, что двигательной силой написания такой яркой, такой жизнеутверждающей книги была самая настоящая злость?»

«Хочу. И именно это и говорю. Разобидевшись, я решила все же вывести Марину на чистую воду, пусть посмертно, но все же… А потом, когда накопилось уже очень много материала, грех было не собрать его в книгу. А тут уже включились издатели, и дальше двигательной силой была не моя злость, а их доброта…»

«Или коммерческая хватка? Я слышала, такие вот произведения о недавно ушедших знаменитостях очень хорошо продаются…»

«Ничего об этом не знаю. Я катастрофически не разбираюсь в коммерции, чем сейчас вполне довольна. Если и впрямь интересуетесь, спросите у моего менеджера…»

– Нормально-нормально, только для этого эфира не годится совершенно, – резюмировала глядящая все это время через мое плечо Лиличка. – Эта ведущая отродясь таких вопросов не задавала. Слишком остро для нее. Нужно по-другому. Легко, весело, молодежно… И, прошу тебя, делай акцент все-таки а рекламе будущей книги. Побольше говори о том, что заканчиваешь работу над продолжением, в котором будут еще более сенсационные факты…

– Опять – двадцать пять! – вспылила я. – Но ведь нет никаких фактов! И продолжения никакого пока нет. Я не напишу его, может, никогда, а ты хочешь рекламировать…

Но Лиличка оставалась непреклонной. Пришлось переписывать интервью. И вот теперь выяснилось, что его потеряли. И правильно. Должно же в этом мире происходить хоть что-то, заранее мне не известное…