— Чего нет, того нет. Насчет гостиницы для вас дать команду?

— Обязательно. И попрошу разрешения от вас связаться по служебному с Москвой. Надо сообщить данные о Туркине. Они там очень могут пригодиться, а то он пока у нас под кличкой ходит.

Переговорив с дежурным по МУРу, Павел снова обратился к подполковнику:

— Большое спасибо. И будет совсем все замечательно, если позволите взять на обыск с собой лейтенанта. Быстрее справлюсь. А то у меня на всю командировку — считанные дни.

Марат Абдрахманович Афзалов, начальник горотдела, не только позволил. Он сам позвонил прокурору, чтобы тот был заранее в курсе и заготовил для старшего лейтенанта из Московского угрозыска ордер на обыск у Туркиных.

И вот уже горотдельский «газик» притормаживает возле пятиэтажного дома на Советской улице.

Двухкомнатная небольшая квартира на третьем этаже. Хозяева обескуражены внезапным вторжением представителя московской милиции, понятых.

Вечер. На дворе вьюжит. Здесь, в квартире Туркиных, жарко, даже душно. И от батарей центрального отопления, которые, когда приближаешься к ним, так и обдают сухим теплом. И от большого числа людей, скопившихся в тесном, заставленном старой мебелью пространстве. И от атмосферы беспокойства, напряжения, выдавливающей на лбу непроизвольную испарину.

Обыск кое-что дал. Нашли дробь, картечь, пыжи картонные, гильзы к охотничьему ружью. На этажерке за книгами лежали записи Осипа, головоломные схемы.

После обыска и оформления протокола Павел Иванович вдруг почувствовал, как сильно он устал. Не мудрено! Сколько времени на ногах, а тут еще с самого утра некогда было перекусить.

— Худое он что опять натворил? Скажите, если можно.

Михаил Нестерович, отец Осипа, в ожидании ответа на свой вопрос волновался так, что даже губы у него тряслись. Большой, когда-то могучий, он казался куда старше своих пятидесяти лет из-за сутулости и множества морщин, тонкой сетью перепоясавших и лицо и даже шею.

— Так что же? — не выдержал затянувшегося молчания Туркин.

— Пока ничего определенного не отвечу. Сообщим, если подтвердятся наши предположения.

— Как в конце лета подался, так все там, в Москве, — невпопад, сокрушенно покачивая головой, как бы в лад своим затаенным мыслям, сказала вдруг мать Осипа, Евдокия Васильевна. Суетливая, беспокойная, внешне похожая на мужа. Черные ее, как агатовые шарики, глазки так и бегали из стороны в сторону, а руки все время находили себе работу, то переставляя с места на место посуду, то смахивая несуществующие крошки со стола, то приглаживая складки юбки.

— Пишет, и общежитие ему дали. — Евдокия Васильевна, видимо, не могла больше оставаться безучастной свидетельницей того, что происходило на ее глазах. Несмотря на сердитые взгляды мужа, она торопилась, пока не ушли люди, от которых зависела судьба ее сына, торопилась сказать то, что, по ее мнению, должно было помочь Осипу, создать доброе мнение о нем. — Мы со стариком каждый месяц ему по тридцатке посылаем.

— На общежитие?

— Нет, стесняется. Говорит, все ребята стипендией обходятся. На почтамт велит. На Главный.

— А где письма сына?

— Кто ж их знает, где они. Бумага. С мусором скорей всего выкинули.

— Скажите, Евдокия Васильевна, а как он рос? Как учился, с сестрой ладили ли, к вам с отцом как относился?

— Мальчишкой был ничего. Да и парнем стал — не любил баловства, над книгами больше сидел. Серьезный. Очень сердился только, когда мешали ему чем в занятиях-то. Пыхтит, бывало, над бумагами своими, а спросишь что — мало ли какая нужда по дому бывает? — взовьется ужас как.

Павел оставил родителям Осипа повестки с вызовом на утро в горотдел. Официальный допрос, даже свидетелей, лучше вести в «присутственном месте», как говаривал полковник Соловьев: обстановка милиции заставляет людей как следует взвешивать то, что они собираются сказать служителям закона. И сразу от Туркиных лейтенант Костя Судариков, оказавшийся очень обязательным и милым парнем, повел Павла к себе домой. Вот уж где он поел горячего и власть отоспался, пожалуй, впервые за последние несколько недель.

Следующий день Калитин начал с посещения врачей. Рассказ лейтенанта Сударикова о нетерпимом характере Осипа Туркина, высказывание матери о сыне настораживали. Все ли нормально в психике этого злобного человека? В районной поликлинике, в заводской отметили только повышенную возбудимость, больше ничего. Обращался еще в связи с простудой. Павел отправился к городскому психиатру.

— У меня сложилось такое впечатление из разговоров с Туркиным, что его визиты ко мне скорей носили познавательный характер, чем представляли собой нормальное общение пациента и врача.

Мнение психиатра, седовласого, но моложавого и с какими-то особенными, пронзительно-ясными глазами, было столь существенно, что Павел посчитал нужным оформить его заявление протоколом допроса свидетеля.

— Что означает в вашем понимании этот «познавательный характер»?

— Под маской наивного любопытства он выспрашивал у меня о симптомах нервных заболеваний, интересовался литературой по психологии, современными научными взглядами на возможность проникновения в духовный мир людей.

— Вы считаете Туркина объективно здоровым человеком?

— Некоторые странности у него наблюдались. То, что он холерическая личность, предельно несдержан, возможно, даже буен в крайних проявлениях, — это я подметил. Показалось мне, что живет он какой-то навязчивой, полностью овладевшей им идеей. Но перешло ли это в болезненную форму — я сказать не могу. Такие определения можно выносить только после длительного наблюдения исследуемого в специальных условиях. Могу еще добавить, что во время завершающего визита, это было где-то в конце июля, Туркин бросил фразу, которая говорит о его весьма скептическом отношении к медицине и о явно преувеличенной оценке им своих возможностей.

— Что же это за фраза?

— Он сказал примерно так: «К психиатрам ходить без пользы. Низкая квалификация у врачей. Почитать бы побольше насчет нервных болезней — самому лечить можно не хуже».

Допрос Евдокии Васильевны Туркиной Павел долго не мог повернуть в нужном ему направлении. Разговорчивая, крайне непосредственная женщина сыпала таким количеством, казалось бы, совершенно ненужных подробностей, что беседа с ней была по необходимости прервана, продолжена на следующее утро и завершилась лишь к трем часам дня.

Вот как выглядит рассказ Евдокии Васильевны, если из него взять только то, что имеет прямое отношение к интересам органов дознания.

Жила-была хорошая советская семья. Муж — инженер-практик, опыт, организационные способности которого ценили, доверяли ему руководство цехами и даже всем заводом. Жена не работала, растила ребятишек, сначала сына, а через год после войны родилась и дочь. Сын пошел в школу на год раньше, чем положено, но учился хорошо, радовал родителей. И все было бы отлично, если бы не страсть мужа к спиртному. Уговаривали его, воспитывали, наказывали. Давал слово, что исправится, а проходило некоторое время — и все начиналось сызнова. Трезвый и муж и отец — лучше не надо. А выпьет — дебоширит, жестоко избивает жену, детей, крошит мебель, посуду. Но недаром молвится: кто пьет, тот беду наживет. Поругался муж с начальством, уволился с завода. И вдруг пропал. Думали, случилось что нехорошее, искали его с милицией. Так оно и оказалось, нехорошее, только совсем в ином смысле. Ушел муж к другой женщине, у которой тоже был от него ребенок. И возвратился в семью обратно только через год.

Как раз в это время, когда отец учинил такое, сын сдавал экзамены на аттестат зрелости. Очень переживал он поведение отца, и все экзамены пошли прахом, едва на тройки вытянул. Самое же главное, сын не мог потом простить отцу обиду, причиненную и матери и им, детям. Озлобился, стал замкнутым, раздражительным, совершенно не терпел никаких советов, замечаний.