— А что это за легенду вы сочинили с останкинской девушкой?

— Худо мне было в предвариловке. Народ там подобрался не совсем интеллектуальный. Правда, я человек смирный, и меня не особенно обижали. Даже уму-разуму учили.

— А кто именно и как?

— Да был там дядя один, судя по всему, бандюга из бандюг. Он мне сразу и сказал: «Фрайер ты зеленый, и сявка. Есть такая вещь, как всесоюзный розыск. Если ты, баранья башка, гробанул того мужа, так тебя бы уже вчера гвоздиками к крестику прикрепили. Понял? Так что ни в коем разе не колись. Молчи на допросах, и все. Тебя этапируют в Москву. Зацепишь адвокатика пофартовей, и он тебя вызволит. На худой конец схватишь годик-другой. Так будешь же возле дома и с передачами. А не в поясе вечной мерзлоты, голодный и холодный».

— Как фамилия вашего «наставника»?

— Его все зовут Дюжик. Ни имени, ни фамилии не знаю.

— Хорошо. И все-таки относительно останкинской версии я ничего от вас не слышу.

— Перегородочки, видите, здесь какие они хлипкие? Дюжик ожидал допроса в коридоре. А в соседней комнате приехавший из Москвы сотрудник Якутского розыска как раз делился впечатлениями о поездке в столицу, об убийстве в Останкине и упомянул мое имя. Ясно? Дюжик и порекомендовал мне не отказываться, но ничего и не говорить дополнительно.

— Еще последний вопрос. У вас в записной книжке найден эскиз какого-то места в Останкине.

— Был такой. Там еще в двух кружках написано «ВДНХ» и «Ют». Тот эскиз имеете в виду?

— Да.

— Как же, как же. Это я, так сказать, поспешествовал ближнему. Около платформы Останкино есть станция юных техников. Там, как я слышал, нужен был консультант по электротехнике. Ну, я и сказал об этом своему приятелю — Николай Гришин есть такой. На одной площадке наши квартиры, А что?

— Еще человек там нарисован и стрелка к нему. Что они означают?

— Человечек? Машинально, наверное, изобразил его. А стрелкой показывал Николаю, как ближе пройти к станции: там лучше прямо через лесок, а не в обход по асфальтовой дорожке…

Павел закончил допрос, дал прочитать Саймонову и подписать внизу каждый лист.

— У меня к вам просьба, товарищ старший лейтенант. Извините, гражданин начальник.

— Слушаю вас.

— Даже два. Позвоните, пожалуйста, матери на работу. Вот ее телефон. Пусть знает хотя бы, что я жив.

— Выполню. Вторая?

— Вторая несколько щепетильная.

— Выкладывайте, выкладывайте. Что еще у вас?

— Вы, верно, заметили, что мою вину определит только суд. Я надеюсь — московский суд?

— Скорей всего.

— Хорошо, конечно, если московский. Но в совещательной комнате, где будет решаться моя судьба, будете присутствовать и вы. Незримо, естественно.

— Опять что-то кругами начали ходить, Саймонов.

— Почему же кругами. От вас многое зависит: осветить больше одни или оставить в тени другие обстоятельства. Я боюсь, что произвел на вас не шибко приличное впечатление. Помогите. Мне начинает казаться, знаете, как после тяжелой болезни…

— Ваше дело будет вести следователь, а не я. И он будет руководствоваться вашими показаниями, данными сегодня, и теми, которые в дальнейшем вам наверняка придется уточнять и расширять. Так что держитесь, Саймонов, за правду, и только за нее. О своих объективных впечатлениях я следователю скажу. Но будущее целиком зависит от вас. Ни от кого другого.

Складывая в свой видавший виды дорожный чемоданчик служебные бумаги и те немногие из вещей, что взял с собой, Павел по выработавшейся уже привычке еще раз прошелся по основным фактам саймоновского дела. Якутск — место не близкое, если что-нибудь забудешь или сделаешь не так, пройдет немало времени, прежде чем можно будет исправить упущенное.

Да, ни точного места убийства, ни имени убитой Саймонову, по его словам, неизвестно.

Да, подруги Ани Мошкиной нередко могли видеть Саймонова в вагоне. От станции Мытищи он обычно ездил на работу тем же утренним поездом и в том же переднем вагоне. Отсюда и опознание на фотографии более или менее знакомого лица среди других снимков: ведь только три из девяти девушек указали на Саймонова.

Алиби с поездкой в Ленинград проверяется легко.

Совпадение с эскизом чертежа в записной книжке — тоже.

Но тогда… Тогда он, старший лейтенант Калитин, стоит перед тем же вопросом, что возник без малого полгода назад: кто в ночь с 7 на 8 августа близ платформы Останкино убил Аню Мошкину?..

Москва встретила лавиной новостей. Едва Павел вступил на свой этаж в управлении, навстречу попалась торопящаяся куда-то секретарша отдела Раечка.

— Все. Комиссовали нашего Степана Порфирьевича, — вместо «здравствуйте» горестно проговорила она. — Проходил медицинскую комиссию, и теперь он уже полковник в отставке. Пенсионер.

— Как?

— Вот так. Извините, Павел Иванович, побегу. Новый начальник отдела срочно за материалами послал. Опять не то убийство, не то покушение.

Раечка давно уже скрылась за углом, а Павел все стоял, не в силах сдвинуться с места. И ожидали в отделе этого — Степан Порфирьевич давно недомогал, — но как-то не верилось, что отдел может оставаться без Соловьева. Сознание воспринимало их как единое целое — отдел и его начальника. Кто же до скрупулезности продумает ход очередной сложной операции, да так, что она совершится по-писаному? Кто подскажет в самый нужный момент то, что окажется самым нужным? Кто без нажима, деликатно, снивелирует бугорочки и бугры, неизбежно возникающие в отношениях между сотрудниками? А Вазин? Неужели его утвердили начальником отдела?

Был час, когда вот-вот должна была начаться еженедельная оперативка, проводимая по понедельникам для всего отдела. Хочешь не хочешь, а надо идти. Майор, понятно, уже знает о якутских новостях. В общем худо: выходит, что полгода толклись на одном месте. С тяжелым чувством открыл Павел дверь кабинета, ожидая встретить настороженный взгляд Вазина. Открыл — да так и замер на пороге: глупая, растерянная, совсем не калитинская улыбка все шире расползалась на его лице. В бывшем кресле полковника, за таким знакомым его большим черным столом сидел… Александр Титыч Миронов! Майор, а ныне подполковник. Тот самый Александр Титыч Миронов, начальник отделения милиции в центре, где Павел еще в позапрошлые времена командовал бригадмилом. Это с его, Александра Титыча, легкой руки стал Павел юристом.

— Здравия желаю надо сказать, как положено по уставу, товарищ старший лейтенант. А не стоять в дверях, загораживая другим сотрудникам дорогу.

— Здравия желаю, приветствую вас! Все сразу готов выпалить, Александр Титыч. Неужели глаза меня не обманывают? К нам?

— К вам-то к вам. Только с тобой, мил-человек, и разговаривать по-настоящему не стоило. Сколько лет прошло, а об отделении, тебя взрастившем, и не вспомнил.

— Давайте, Александр Титыч. Пробирайте еще. Заслужил.

— Встать! — скомандовал подполковник и сам поднялся с кресла: в комнату вошел начальник управления.

— Здравствуйте, товарищи. Садитесь. Давайте будем без церемоний. Разрешите представить вам нового начальника отдела, назначенного вместо ушедшего в отставку полковника Степана Порфирьевича Соловьева.

Комиссар буквально в двух словах рассказал биографию подполковника.

— Более подробно некогда. Еще будет время, познакомитесь. Сейчас прошу заняться делами. В первую очередь отдел должен форсировать дознание по останкинскому убийству и вчерашнему покушению в том же районе. Прошу сегодня в двадцать ноль-ноль доложить ваши соображения. Желаю успеха.

И комиссар ушел.

Оперативка быстро разобрала текущие вопросы. Сотрудники стали расходиться. Ушел и майор Вазин, сидевший возле стола нового начальника отдела с таким видом, будто ничего неожиданного для него не произошло.

Калитина подполковник попросил задержаться.

— Давай, Павел Иванович. Двигай это растреклятое Останкино. Насчет Якутска я представление имею: по твоим служебкам нюансы доложишь потом. Сейчас Кулешов вернется из Останкина. Должен привезти некоего Баскина, на которого покушались. Срочно займись им. Как принесут, подошлю все данные. Действуй.