— Не конец, а только начало.

Павел очень устал за дни единоборства с Главарем и напряженных поисков доказательств. Изрядно измотали его и ночные бдения, когда приходилось осмысливать добытые данные и намечать пути розыска и допроса на завтра. И потому он отвечал майору в совсем несвойственной ему, почти равнодушной манере, тихим, бесцветным голосом.

— Заставить Корнилова признать факт участия в кражах — разве можем мы этим ограничить свое участие в раскрытии преступления? Найдем с десяток вещей, «привяжем» их к конкретным кражам, а дальше что? Корнилов охотно возьмет эти кражи на себя, чтобы поставить точку. Ему большего и не надо. Что пять краж, что пятьдесят — срок один, иск же — меньше. А что мы будем делать с теми кражами, что «висят» на нас? Главарь, тут вы правы, будет драться до последнего и каждую новую кражу признает «своей», только если его носом ткнуть, как нашкодившего пса, выложить перед ним прямые улики: смотри, любуйся и подымай ручки кверху.

— Что же, по-твоему, надо упускать и ту возможность, что открылась перед нами?

— Почему же упускать, Алексей Михайлович? Этой возможностью надо просто несколько иначе распорядиться. Теми данными, что добыли, Корнилова надо обязательно огорошить, ударить наотмашь, чтобы на ногах не устоял. А за мамашей с дочкой смотреть в оба глаза.

— Давайте так и поступим. Тактика и стратегия нами выбраны безотказные, — Степан Порфирьевич мгновенно превратил майора Вазина из ярого противника в союзника. — Тем более что никак нельзя забывать о нашей святой обязанности — узнать, куда, как, какими путями сбывал Главарь краденые вещи. Раздарил он пустяки по сравнению с тем, что похитил. Где находится подавляющая часть того, что им забрано в квартирах? Как бы изловчиться, чтобы вернуть все эти вещи владельцам? И как навсегда лишить «хлеба» скупщиков краденого? Вот бы нам решить какие задачки…

Утром Павел, не дожидаясь, пока Корнилов даже как следует рассмотрит разложенные на всех столах вещи, нанес ему целую серию задуманных ударов. Главарь был травмирован, поражен услышанным. Как добрались до Биленкиной и Харабаровой? Он и представить себе не мог, что кто-то из его пособников, верных друзей, посмеет преступить строгий запрет и пойти с подаренными вещами в скупку или в ломбард.

Старший лейтенант приберег еще один удар по самолюбию Главаря, на тот случай, если он снова попытается при допросе уйти в сторону. А пока вполне хватало для закрепления позиций тех вещественных доказательств, что мог видеть перед собой Корнилов.

— Так как же насчет Кутузовского проспекта и Кунцева, гражданин Корнилов? Запамятовали о них?

Корнилов уже полностью оправился после испытанного потрясения и, кашлянув, как бы проверяя голос, довольно уверенно, но еще немного тускло произнес:

— Не хотел хороших людей впутывать. Они дали мне несколько дней отдохнуть. Ну, я и решил их поблагодарить.

— Этими вещичками?

— И еще другими.

— Значит, все-таки есть на душе грех. Вещички-то взяли без спросу.

— Что было, то было. В Зеленограде попутал бес. Две-три, может быть четыре, квартиры навестил. А в Москве — ни-ни. Возьмите, гражданин начальник, мой прежний приговор. В Калининграде воровал. А в столицу ни ногой.

— Ах, Матвей Данилович! До чего же туго у вас просыпается сознание. Вот эти часики «Заря». Где вы их взяли? А сапожки чешские? А портфель с такой симпатичной латунной застежкой на «молнии»? Это же не миф, не фантазия. Можете потрогать вещички руками. Все они благополучно находились у своих владельцев в московских домах. Или мало вещичек, еще вам показать?

— Достаточно.

— Адреса надо вам назвать?

— Не трудитесь. Вспоминаю и некоторые адреса. Дело в том, что мне хотелось найти подходящие женские вещи, чтобы сделать приятное тем, кто проявил ко мне такое участие. Тогда я и «проверил» несколько квартир в Ленинградском районе. Они рядом с железной дорогой — в Коптеве, в Химках-Ховрине.

Вот тебе и раз! Главарь явно говорит о кражах, которые вообще не попали в зону внимания уголовного розыска. Очевидно, потерпевшие заявили только в свои отделения милиции, а там в связи с тем, что ценность похищенных вещей была относительно невелика, не придали сигналам должного значения. Но с этим надо будет разобраться позже. Так или иначе, но то, что Корнилов сам выдал себя, — очень дорогой подарок для дознания.

Павел вызвал машину, пригласил сотрудников. В одном из домов-башен, расположенных в Химках-Ховрине, Корнилов показывает квартиру, которую обворовал. С разрешения хозяев он весьма быстро находит в связках своих ключей тот, который нужен, и открывает им замок. Рассказывает, где и что взял.

— А куда вещи дели?

— Положил в одну из автоматических камер для хранения багажа на Киевском вокзале. А потом, как назло, сначала забыл в какую, а когда вспомнил, то не смог правильно набрать условный номер на диске. Чтобы не привлекать внимания, больше на этом вокзале не появлялся.

Корнилова Павел везет обратно в МУР. А сотрудники розыска едут на Киевский вокзал. Вместе с железнодорожниками одну за другой они там начинают тщательно просматривать все без исключения багажные камеры.

Пока Петя Кулешов с товарищами изображают из себя дотошную «санитарную комиссию» на Киевском вокзале, Главарь скупо повествует старшему лейтенанту о своих «принципах». Да, он всегда и неизменно действовал только один. Без всяких сообщников: и безопасней и не так обидно, если попадешься: значит, твоя оплошка.

— Работал с максимальным учетом «техники безопасности». В руках никогда ничего не было из того, что может остановить взгляд представителя власти. Все «средства производства», «тара» — в карманах. Две-три связки наиболее ходовых ключей. Многократно свернутый большой лист упаковочной бумаги. Моточек крепкой тонкой бечевы. В квартиру заходил не торопясь, как в собственную, но там находился максимально две минуты. За это время успевал облюбовать и засунуть под пальто несколько наиболее ценных, но не особенно громоздких вещей. Так сам себе и командовал: до ста двадцати счет доведу, и чтобы уже снова был на лестничной площадке. Дверь закрывал бесшумно, аккуратно придерживая язычок замка. В первом же общественном туалете складывал вещи, заворачивая в упаковочную бумагу, и перевязывал пакет точно так же, как это делают в магазине. И еще один завет был: всегда старался держаться поближе к человеку в форме. Милиционер, он, как лакмусовая бумага, реагирует на страх. Если же прохожий не суетится, не норовит проскользнуть бочком да еще не боится глазами встретиться, а идет солидно, довольный покупкой, которую держит в руке, — чего на такого внимание обращать. Совсем другое дело — сотрудник в штатском. По опыту знал — основная опасность от вас, оперативников. В былые времена я вас с ходу «срисовывал» — как бы ни одевались, как ни старались сделать вид, что интересуетесь чем хотите, но только не нами.

— Ой, Корнилов, не возводите поклеп на сотрудников угрозыска прежних лет. Никакой преступник скрыться от них не мог.

— Ну и что ж. Но, право слово, был тогда на работниках МУРа отпечаток их профессии: сосредоточенность, что ли, особая и вместе с тем нарочитое безразличие во взгляде, скупость движений, жестов, как бы прячущих готовность в любой момент кинуться, схватить, обезоружить. А сейчас поди-ка угадай, кто рядом с тобой стоит, кто следом идет: в самом деле обыкновенный хлопец или твой самый первый недруг. Вот в Зеленограде я ошибся…

Раздается телефонный звонок. Петя Кулешов сообщает Павлу, что камеры на Киевском вокзале осмотрены вдоль и поперек. Обманул Корнилов. Опять обманул. Крадеными вещами и не пахнет.

Павел весело говорит в трубку, совсем сбивая с толку Кулешова:

— Отлично. Так и должно быть. Оформи все как положено и приезжай. Есть новость.

Кладет трубку. Смотрит на Корнилова, как бы вспоминая, на чем они остановились. И кивает ему головой:

— Продолжайте, пожалуйста, Матвей Данилович. Наконец-то вы вступили на стезю откровенности.