— Надо полагать, что Матюшин в наших руках. Сейчас его привезут сюда. Вам виднее, как действовать, но я бы не напускался сразу на него. Пусть в одиночестве посидит ночку, поразмышляет. Переоденьте, конечно. Комиссар приказал, чтобы минуты лишней не находиться в форме.
Майор беззвучно пошевелил губами, как бы пробуя на вкус слова, которые собирался еще произнести, и полуспросил-полуприказал:
— Насчет бухгалтера Аронова отменим распоряжение.
— Я бы не отменял. Неизвестно, как Матюшин будет держаться на допросе. А это ниточка крепкая. И я продолжаю верить, что она никак не может оказаться лишней.
— Ну-ну. Ладно, Калитин, вы ведете дело, вы прежде всего и будете отвечать за все мероприятия по нему.
Странный он все же, Алексей Михайлович. Самое главное для него — кто будет отвечать, а вернее, чтобы он сам не отвечал. Бейся тут как хочешь. А он не только ничего не посчитает нужным посоветовать, но и так себя держит с подчиненными, что только в самом крайнем случае обратишься к нему за помощью или указанием. Как жаль, что все еще хворает полковник Соловьев. Вот это человек! Как это Джером К. Джером сказал о Конан-Дойле? «Большого сердца, большого роста, большой души человек». Все три слагаемых этой лаконичной и емкой характеристики с полным правом можно отнести и к полковнику Соловьеву. Более того, ему, несомненно, были свойственны и незаурядные аналитические способности знаменитого создателя «отшельника с Беккер-стрит». Но в отличие от литературного бога дедуктивного метода Степан Порфирьевич отнюдь не ограничивал число своих слушателей одним сверхнаивным помощником — у полковника Соловьева было на выучке ровно столько «докторов Ватсонов», сколько в отделе находилось желающих.
Вот он стоит перед глазами, как бы успокаивая одним своим присутствием, тем, что он есть, и всегда можно, если уж будет совсем туго, снять трубку и сказать:
— Здравствуйте, Степан Порфирьевич!
И сразу услышать в ответ:
— Чего там? Заезжай…
Крупный, с медленной тяжелой походкой, негромкий глуховатый голос. Привычка через каждые несколько фраз, в самых тревожных для собеседника местах разговора, делать томительные паузы, будто для того, чтобы водворить на место пряди мягких седых волос, пышная волна которых все время распадается посредине. Суховат, требователен и бескомпромиссен во всем.
Как он высек Павла, когда зашел разговор о том же Вазине. Павел как-то сказал ему после очередной, не очень приятной беседы с майором:
— Никак не возьму я в толк майора Вазина. Что он за личность в конце концов? Иной раз человек как человек, а бывает…
— Вы Вазина знаете сколько? — перебил Соловьев.
— Больше пяти лет.
— А я больше двадцати. У него есть свои недостатки, но он совсем неплохой человек. А просто не очень образованный. И возможно, несколько ограниченный, что ли. Отсюда и не всегда полезная прямолинейность, а с другой стороны, абсолютно никакой необходимостью не вызванные усилия усложнять простые вещи, идти в отношениях с людьми на обходные маневры. Но все это, как ему представляется, нужно, этим он воспитывает, «ставит на место», блюдет порядок. Откуда у него такие черты в характере? От природы и жизнь помогла. Справился только с семилеткой. Пошел зарабатывать на хлеб. Был курьером, счетоводом, агентом по снабжению, завхозом. Воевал. И неплохо. А последнее время, перед тем как в органы перейти, был года три заместителем директора небольшого предприятия по административно-хозяйственной части. Возможно, и сложились постепенно ухватки, кажущиеся непременным слагаемым успеха. А в органах? Надо отдать ему должное — учился профессии прямо с остервенением. С трудом, но осилил школу милиции. За все брался, лез в самые опасные места. Лоб не раз расшибал… Нет, как хотите, а при всех его особенностях Алексей Михайлович — честный служака. И подходить к нему надо именно с таких позиций.
— Степан Порфирьевич…
— Погодите-ка. Кто-кто, а мы с вами, Павел Иванович, хорошо знаем: нравственные уродства что бактерии. Живут или могут поселиться практически у каждого, но в силу входят только там, где уготована для них благоприятная почва. Верно? Так и с недостатками, неприятными чертами характера. Привыкнет такой старый хрыч, как я, к «критическим антибиотикам» — все: либо зачеркивай его совсем, либо принимай какой есть. Другое дело — молодой, восприимчивый народ вроде вас. Не утерплю, скажу кое-что.
— Степан Порфирьевич…
— Да… Вам бы, скажем, совсем не мешало занять у того же Шлыкова мягкости побольше, общительности. Поубавить бы бескомпромиссности и терпимости подзанять. Вот тогда вышло бы в самый раз.
Бескомпромиссности поубавить… Терпимости подзанять… И еще опыта обыкновенного, который наживается годами и годами. Он будет. Потом. А сейчас. Павлу как быть?
На столе у Павла разложены вещественные доказательства. Их немного. Красная сафьяновая книжечка с оттиснутым золотом на лицевой стороне гербом. Внутри, слева, фотография Матюшина. Справа наклеен бланк отпечатанного типографским способом служебного удостоверения. Печатные литеры говорят, что «Предъявитель сего». А далее каллиграфическим почерком пером «рондо» черной тушью выведено: «капитан милиции Дмитрий Филиппович Петров является сотрудником Министерства внутренних дел СССР». Потом снова следуют печатные литеры: «Что и удостоверяется». Размашистая неразборчивая подпись, сделанная для пущего эффекта красной тушью, скреплена печатью, которая представляет собой оттиск той стороны обыкновенной двадцатикопеечной монеты, где изображен герб.
Велик же был гипноз милицейской формы и личности незаурядного мошенника, чтобы эта вопиющая «липа» могла на кого-либо произвести впечатление достоверности.
Что касается милицейской формы, погон, амуниции, орденских планок, то в подлинности их сомневаться не приходилось. Достать все это Матюшину, как можно предполагать, не составило труда. В магазине «Военторг» открыто продается весьма многое из милицейских атрибутов.
Как-то сложится утром их первая, очень важная, иногда решающая встреча — встреча ведущего дознание и подозреваемого в преступлении. И поможет ли припереть Матюшина к стенке то, что покажет поведение Аронова? Не слишком ли в споре с майором Вазиным понадеялся он, Павел, на свою интуицию?
Как выяснилось утром, бухгалтер Аронов поздно вечером постарался незаметно выбраться из дому. Направился он к служебному жилому дому оранжерейного хозяйства здесь же, в Измайлове. Постоял около, все поглядывая наверх, и ушел к шоссе. Здесь остановил проезжавший мимо таксомотор и — прямо в аэропорт, во Внуково. Взял билет на первый утренний рейс до Львова. В местное управление угрозыска переслана по служебным каналам просьба встретить бухгалтера Аронова и сообщить о его дальнейшем передвижении.
А насчет жилого дома оранжерейного хозяйства прояснилось следующее: семья рабочего оранжереи Акима Евсеевича Туликина, проживающая в отдельной двухкомнатной квартире на верхнем — третьем — этаже, по словам соседей, сдавала одну комнату капитану милиции Дмитрию Филипповичу Петрову, приехавшему из Ростова на всесоюзные трехмесячные курсы криминалистов.
Приятные новости. Как тут не радоваться, что помощь Тодика Арамяна оказалась такой результативной.
Что касается Матюшина, то он предстал перед Павлом в забавном виде: щегольские узконосые ботинки-мокасины мало гармонировали с короткими ватными брюками и такой же куцей телогрейкой, не сходившейся на груди, так что виднелось сиреневое шелковое белье. Но мошенник так вольготно, нога на ногу, расселся на стуле, как будто он не испытывал никакого неудобства ни от своего не очень элегантного костюма, ни от сознания, что находится под стражей.
Уже были заполнены первые полторы страницы протокольного бланка с вопросами-ответами анкетного порядка. Матюшин расписался в том, что предупрежден об ответственности за ложные показания. И обвиняемый и допрашивающий в общем были довольны дебютом начатой ими партии. Матюшину казалось, что ему повезло. Совсем молодой человек, сидящий перед ним, не так давно выпорхнул из стен университета, судя по новенькому ромбику в петлице его пиджака. Вряд ли он сможет оказаться на высоте в психологическом единоборстве с ним, прошедшим все инстанции судов, тюрем, колоний и многолетнего нелегального положения.
