Это случилось незадолго до того, как заграничные путешествия стали считаться у нас чуть ли не преступлением. В последнюю минуту я сорвался в страну, которую назову Веселяндией. Англичане редко наведывались в это маленькое дружелюбное государство, а прошлым летом и вовсе забыли о нем, так что мой приезд был особенно примечательным.

Я прилетел туда самолетом. Мы приземлились в полдень, во время обеда, и чиновники, которые должны были дать разрешение на наш въезд в страну, натурально обедали. В наше время превратности путешествий ни у кого не вызывают сочувствия. Чтобы попасть за границу, мы все бодро проходим через ад. Я не роптал, просто был утомлен, когда через несколько часов добрался до гостиницы. Был душный полдень, под окнами грохотали трамваи. Спасаясь от шума, я закрыл окна, лишив себя последнего глотка свежего воздуха. Улегся на кровать, закурил сигару и через минуту провалился в сон. Проснувшись, я все еще держал сигару в руке, был весь засыпан пеплом, прожег дырку в пододеяльнике и чуть не сжег все постельное белье. В номере стоял густой запах табака.

Передо мной возникло странное создание. Оно зажгло свет и оказалось молодой женщиной в спортивном костюме. Видно было, что это не дань моде; скорее всего, она занималась тяжелой атлетикой.

— Добрый ночи, мистер Вог, — сказало видение. — Простите меня, пожалуйста, мне нужно сделать репортаж о вас.

Я уселся на кровати и, как в детективных рассказах, где героиня долго отходит от хлороформа, стал медленно вспоминать, где я нахожусь.

— Я из нашей главной либеральной газет, — продолжала гостья, издавая гортанные звуки, столь характерные для их языка.

— Присаживайтесь. — Я указал на кресло, потом заметил, что на нем лежала моя одежда. — Извините за беспорядок.

— Почему вы извиняться? Я представлять всю антифашистскую интеллектуальную деятельность.

— Хорошо, вы курите?

— Немного.

Она уселась на мою одежду и взглянула на меня без особого интереса.

— Что же, полагаю тем хуже для вас, а не для меня.

— Простите, вы про что?

— Я просто сказал, что это хуже для вас, чем для меня.

— В каком смысле?

— А может, и нет.

— Не понимаю, что хуже, мистер Вог?

— Я ничего не имел в виду.

— Так что же?

Повисла еще одна пауза, и ко мне стало медленно возвращаться самообладание. Настольная игра лила[210], змеи и лестницы. Следующий бросок отбросил меня на шесть клеток назад.

— Мистер Вог, вы — великий сатир?

— Нет, уверяю вас.

— Наш редактор говорит, что вы высмеивать английская аристократия. Поэтому он отправил меня к вам, чтобы я взять интервью. Вы тот самый знаменитый Вог, не так ли?

— Не такой уж я знаменитый. Несколько моих книг получили известность… В общем, я самый обыкновенный Вог.

— Знаю, как великий Пристли.

— Нет, куда более заурядный. Совсем другой.

— Совсем другой, мистер Вог? Вы сказали «известный», «заурядный». Я записать эти слова. Я прекрасно понимать вас. Вы верите в общественную справедливость, вы пишете для людей. Так? Вы представитель простого народа? Поэтому вы писать сатиру на аристократию. Они на вас нападают?

— Да, некоторые.

— Ну конечно. У нас в Веселяндии много пролетарских писателей. Но у нас нет аристократии, и они высмеивать профсоюзных деятелей. А вы тоже высмеивать руководителей профсоюзов?

— Нет. Видите ли, я не знаю ни одного.

— Они высокопоставленные персоны?

— Да, очень.

— По-моему, вы робкий человек, мистер Вог, что боитесь профсоюзных деятелей. У нас про них много анекдот.

Вспомнив национальный юмор, она потупилась и с минуту помолчала. Потом завела разговор в духе plume de ma tante[211].

— Мистер Вог, а как ваши перья?

Я просто сказал: «Спасибо, хорошо».

— Здесь много перьев. Я не перо. Мой редактор — международный член в Свиссляндии. Мистер Вог, вы международный член?

У меня потемнело в глазах.

— Член ПЕН-клуба? Нет, я не состою ни в одном ПЕН-клубе.

— Как это может быть? В Веселяндии все великие писатели — члены. А остальные им завидовать. Говорят, что выбирают только своих, по блату, но это неправда. Все по заслугам. А как с этим в Англии?

— Все честно.

— Почему же вы не член? Великие английские писатели вас отвергать?

— Вот именно.

— Потому что вы пролетарий?

— Полагаю, что да.

— Мистер Вог, я от души смеяться над ними в своем репортаже! Мой редактор будет в ярости. Он выступать с протестом в Международном комитете перьев.

— Будет очень мило с его стороны, — кисло промямлил я.

Она писала крупным почерком, быстро заполняя страницы записной книжки. Потом промолвила: «Мистер Вог, вы приехал для того, что написать сатиру на Веселяндию?»

— Разумеется, нет.

— Тогда зачем?

— Просто, чтобы сменить обстановку.

— Очень интересно для меня. Как вы думать: страна сильно изменилась?

— Я имел в виду другое: я сам хотел сменить обстановку.

— В каком направлении вы хотели сменить ее?

— Во всех.

— И вы приехать в Веселяндию ради этих перемен? Новый дух времени?

Этот ход увел меня на много клеток назад.

— Да, — сказал я, потеряв самообладание.

— А ваша школа, образование? Она тоже изменяться?

— Надеюсь, что да. Все школы постоянно меняются… Догадываюсь, что вы хотите спросить: в каком направлении? Теперь преподают меньше классических предметов, больше современных языков и естественных наук.

— Я не понимай, что есть «естественных наук», мистер Вог.

— Мы так называем физику, химию и прочие дисциплины.

— Да, да, теперь понимай. Американский идиом. Естественный науки дурно пахнут[212]. Так? Вы переживать космическое отчаянье из-за атомной бомбы. Вы бороться с науками. У нас в Веселяндии много таких отчаянных интеллектуалов. И чтобы выражать эту мировую тоску, вы ведете вашу школу пролетарской сатир к новым языковым формам подальше от классики. Мистер Вог, у меня получиться прекрасный репортаж. Я должна пойти с ним к моему главному редактору.

Она ушла, и, когда я снова улегся на подпаленную простыню, я ощутил глубокую радость, оттого что никто из моих друзей не читает на их языке, и угрызения совести за обиды, которые долгие годы причинял жертвам ретивых журналистов.

Любезный читатель, когда вас в очередной раз охватит раздражение, вспомните об этой истории. В следующий раз в роли жертвы можете оказаться вы.

Долгожданный роман Эрнеста Хемингуэя был опубликован несколько недель назад, и вскоре после этого в печати появились и привлекли к себе внимание рецензии всех ведущих критиков. Теперь трудно оставаться не предвзятым: либо к самому роману, либо к его критикам, поскольку они единодушно его не приняли. Рецензии были снобистскими, снисходительными, насмешливыми, в некоторых слышна нескрываемая радость, в других — жалость; но все сходятся в том, что книга явно неудачная. Клеветническая кампания, которая продолжается уже несколько лет под негласным названием «Хемингуэй исписался», достигла кульминации.