И все же мне пришлось сделать глубокий вдох, и еще один, и еще, прежде чем активировать устройство. Талис вертелся рядом.
– Мама, – сказала я.
Экран ожил. Я увидела личного секретаря матери – он поспешно мне поклонился, – а потом увидела и саму мать, которая опустилась в кресло, хрустнув бархатом. Тяжелые кудри ее парика были забраны сеткой с драгоценными камнями, но очки она надела обычные, с проволочной дужкой. По ним я поняла, что она встречается со мной не официально, а по-дружески.
– Грета… – Она посмотрела мне за плечо. – Благодарю вас, властитель Талис.
– Да ладно. Не за что, чего там.
– А теперь не будете ли вы любезны оставить нас? «Брысь» – так, кажется, говорят?
Обожаю свою мать.
Талис поднял брови, а потом размашисто поклонился:
– Как вам будет угодно.
И добавил:
– Грета? – В качестве прощания он положил руку мне на плечо. Пальцы коснулись чувствительных участков, которые он заживлял. – Дальше у нас по плану хирургическая операция. Встретимся в твоей комнате.
И не успела я сказать, что категорически не желаю видеть его у себя в комнате, он ушел.
– Операция?
Голос у матери срывался. Она делала ровно то же, что раньше сделала бы и я: ради сохранения моего достоинства оставляла мне пространство для маневра.
– Не надо, – сказала я. – Ты и так уже далеко…
Она, казалось, сидела так близко, что я могла ее коснуться, дотянуться до нее, как до книги на полке. Я положила пальцы на смартплекс. Но понимала, как это будет для нее выглядеть. Она сидела за туалетным столиком, за которым принимала частные звонки. Я, вероятно, заняла место ее отражения, словно запертая за стеклом, и потянусь к ней из зеркала.
– Ты так далеко, – повторила я.
– И очень жалею об этом. Жаль, что я всегда была так далеко.
Она прикоснулась пальцами к моим пальцам. Я ничего не почувствовала. В сетке, поддерживающей ее волосы, сияли жемчужины и сапфиры.
– Грета, эта передача… Этот яблочный пресс…
Да, вот слова, которые я больше никогда не смогу слушать спокойно. Мне почудилось, что в ушах все еще звучат крики.
– Не падай в обморок. – Мать приблизилась к экрану, от ее дыхания начинало туманиться разделяющее нас зеркало. – Может, позвать на помощь? Отец аббат!
Но его здесь не было. Были только я и она, и расстояние между нами.
Я глубоко вздохнула. Обе вздохнули. Касаясь друг друга кончиками пальцев, мы заставили себя успокоиться и опустили руки.
– В наше время мы не знали… – Ее взгляд метнулся за меня, к изгибу стены, который скрывал серую комнату. – А ты? Ты знаешь… что будет делать Талис?
Даже сейчас она не могла отказаться от кодированной речи обители. «Ты знаешь, что будет происходить в серой комнате? Ты знаешь, как ты умрешь?»
Как мне ей объяснить?
Она торопилась с прощаниями.
– Я только хотела сказать… сказать…
– Мама, – перебила я, и она разом замолчала.
У нее были ярко-синие глаза, подернутые дымкой, как у меня на том злополучном портрете. В них читалась покорность, которая ужасала больше, чем горе. Мне вдруг пришло в голову, что она весь день ждала, чтобы поговорить со мной, и, возможно, считала меня уже мертвой. Война объявлена. Всадник прибыл – да еще какой Всадник! Я просто обязана уже была быть мертвой. И все же она готовилась к звонку, ждала. Интересно, сколько она была готова ждать.
– Мама, – снова сказала я.
Она ждала все дюймы, пока падал яблочный пресс.
Ждала одиннадцать лет.
За стеклами очков, предназначенных «только для своих», собирались слезы.
Мне подумалось: если закрыть глаза, можно почувствовать, как ее пальцы крепко сжимают ручонку меня пятилетней.
И в первый раз с тех пор, как я избрала свою судьбу, я тоже заплакала.
– Мама. Это не смерть. Он не убьет меня. Я не умру.
День второй был также днем, когда Талис произвел мое вскрытие.
Мне не слишком хотелось общаться с Талисом после разговора с матерью, но я была не в том положении, чтобы не повиноваться. Кроме того, мне было страшно оставлять его одного в моей комнате, чтобы ему со скуки не захотелось перекрасить ее в розовый цвет, совершить в ней жертвоприношение козы и так далее. Так что я чисто вымыла лицо, привела в порядок волосы и пошла.
Он лежал на моей койке, уткнувшись носом в «Размышления» Аврелия.
– Так что там насчет операции? – спросила я, глядя в переплет.
Талис опустил книгу и посмотрел на меня поверх страниц:
– Я думал, ты знаешь историю.
– Я антиковед.
– Правда? Ну, это вещь бесполезная. – Он поднял книгу. – «Над собственным разумом имеешь власть только ты, а не внешние события, – прочитал он. – Следуй своему разуму и не теряй достоинства. Твою жизнь творят твои мысли».
Он скрестил ноги и посмотрел на меня, подняв брови.
– Вы не согласны? – спросила я.
– Мне хотелось бы думать, что я имею какое-то отношение к твоей жизни.
Он обвел рукой маленькую комнатку. Две узкие койки и один скрипучий столик. Белье для стирки и чистое – на крючках. Бумажные птички, от которых небо становилось мягче и прекраснее.
– Какое-то, – сказала я. – Но не решающее. В этом все дело.
Он сел, и книга соскользнула с кровати. Я успела ее спасти перед самым падением на пол.
На кровати Зи валялась накидка Талиса. Я отодвинула ее в сторону и села лицом к нему, держа книгу в руках. Мы почти касались коленями. Неприятно было видеть его в этом привычном для меня месте. Талис казался тут чужим, как ножик, попавший в ящик с ложками. Как факел в амбаре.
– Спасибо, – сказал он.
– За что?
– Что предоставила мне выход.
Он соединил кончики пальцев. Затем стал быстро постукивать большими пальцами друг о друга – с той скоростью, с которой тасуют карты.
– Видишь ли, на самом деле мне не нравится взрывать города. Именно для того и нужны обители: чтобы мне не приходилось этим заниматься. Поэтому мне, естественно, приходится взимать определенную мзду с того, кто тронет обитель. Но я не хочу, чтобы было слишком много крови. Я с бо́льшим удовольствием… воспользуюсь предложенным выходом.
На две трети это было объяснение, на одну – угроза. Всего лишь небольшое напоминание о том, почему я это делаю и что может произойти, если передумаю.
Я положила книгу на стол и захлопнула обложку. Талис хрустнул позвоночником. На столе, кроме книги, лежала еще и маленькая коробочка. Его?
– Талис, расскажите, что там насчет хирургии? Я соглашалась на загрузку, но об операции речи не шло.
– Верно, но это пакетное соглашение. – Он взъерошил руками волосы. На манжетах рубашки остались маленькие пятнышки крови – крови Уилмы. – В общем, так. Помнишь, в мои времена, во времена Майкла, загрузка была частью всеобщей погони за бессмертием, что было несусветной глупостью, но сейчас не об этом. Цель была обрести бессмертие, так что, очевидно, загрузка задумывалась не для убийства. И все же мозг не может выдержать развертку. Не в том смысле, что ты забудешь, как кататься на велосипеде, – когда серая комната закончит работать с твоим мозгом, он не будет помнить даже, как дышать.
Последовала едва заметная пауза. Талис потер какое-то место под правой ключицей, как человек трет синяк.
– Так вот. Твое «я». Основные данные, которые записываются при развертке. Они должны куда-то поступать. И поступают они сюда. – Он постучал согнутым пальцем по тому месту, которое тер. Через тонкую ткань рубашки я видела очертания его ключицы и нежный изгиб груди Рэйчел. Между ключицей и тканью лифчика просматривалась какая-то неясная тень, вздутие на коже – слишком правильный прямоугольник, чтобы быть естественным.
– Хранилище данных – сердце и душа ВЛ. Это хранилище и вживляют посредством операции. Там еще всякая всячина – сетчатка для восприятия всего спектра, сенсоры и датчики в кончиках пальцев, мелочи, без которых не обойтись ни одному уважающему себя высшему существу.
Он развел в стороны руки и повернул, чтобы поймать свет. Там, на ладонях и кончиках пальцев, что-то слегка серебрилось. Под другим углом заметить такое невозможно, но сейчас картина пугала легкой нездешностью, как радужки у Грего.
