Сейчас Агоштинью испытывал беспокойство, не зная, что думать и чего ждать от нового губернатора. Он показался ему слишком молодым для своей должности. В колонии говорили, что он никогда до этого не бывал в Африке, и что разделял слишком «интеллигентские» взгляды на заморскую политику правительства. То, что он снял с себя пиджак, когда кортеж ехал по городу, то, что поприветствовал мажордома пожатием руки казалось Агоштинью дурным знаком. «Будь он славным малым или негодяем, который им только прикидывается» — любое из этих предположений было одинаково проблемным.

Агоштинью получил записку от губернатора с просьбой встретить его в секретариате в пять часов, и пришел заранее, чтобы лишний раз удостовериться, что все в порядке и что в кабинете губернатора все идеально чисто. Бояться было нечего, состояние помещения было безупречным, но, все же, он чувствовал себя как-то некомфортно, не понимая до конца, что с ним, что в его состоянии не так.

Он провел Луиша-Бернарду по помещениям главного секретариата и представил сотрудников. Один из них был белый, с исхудалым лицом и больными от лихорадки глазами. Остальные десять были сантомийцами, представлявшими собой самых несчастных из несчастнейших представителей португальского чиновничьего аппарата, для которых владеть ластиком или печатью было в высшей степени ответственной миссией служения во благо родины. Потом они вдвоем сели в губернаторском кабинете, и целый час Агоштинью де-Жезуш подробно рассказывал ему обо всем, что связано с состоянием дел в колонии и ее управлением: о служебных обязанностях персонала, исполнении бюджета, действующих и готовящихся приказах и распоряжениях, о состоянии дел по сохранению природного достояния, о замене оборудования, о сборе налогов и прочее; план реализации строительных работ, отчеты по деловой переписке с министерством в Лиссабоне, с островным муниципалитетом, с вице-губернатором Принсипи, с управляющим округа Бенгела и с ангольским правительством. К концу часа Агоштинью де-Жезуш казался, как ни странно, оживленным и вовлеченным в процесс, в то время как Луиш-Бернарду колебался между одолевавшим его, сокрушительным желанием спать и нарастающей нервозностью, граничащей со взрывом. Как только он поймал паузу, он тут же прервал этот словесный поток:

— Ну, все, хватит, сеньор Агоштинью, хватит! Отдайте мне дела, я отнесу их к себе и сам их изучу. Давайте теперь перейдем к тому, что важно.

— К тому, что важно?

— Да, к политике. Послушайте, сеньор Агоштинью: вопросы управления, кадры, финансы, налоговые сборы — все это, я уверен, не может быть с большим успехом доверено никому, кроме вас. Так оно будет и впредь. Вы будете управлять этим ежедневно, не посвящая меня в детали, и иногда, скажем, раз в три месяца, мы будем садиться вдвоем, и вы будете рассказывать мне, как обстоят дела. Теперь же, вы должны понять, я прибыл сюда не для того, чтобы просматривать счета по закупке бакалеи или принимать решения относительно того стоит ли повысить третьего писаря до уровня второго или покупать ли нам новую лошадь, дабы заменить ею старую клячу. Ради таких дел я мог бы оставаться дома, где у меня точно такие же проблемы, которые я так и не могу до конца решить. Мне нужно, чтобы вы мне дали информацию по вопросу, имеющему прямое отношение к моей миссии здесь. Речь идет о политическом положении в колонии, общем настроении, в котором протекает ее жизнь и тех проблемах, которые существуют. Вы меня поняли?

Нет, секретарь, судя по его виду, не понимал или предпочитал не понимать, чего хотел от него губернатор. Рот секретаря начинал потихоньку раскрываться, вероятно, от настоящего испуга, у него вдруг неожиданно зачесался затылок, и он не очень понимал, как ему справиться с такой незадачей.

— Политическая ситуация, настроения, сеньор губернатор?

— Да, сеньор Агоштинью, именно так: политическая ситуация и общие настроения. Как тут обстоят дела?

— Знаете, сеньор губернатор, здесь все заняты работой, и у них нет ни времени, ни расположенности для политики.

— Все — это кто, португальцы?

— Да, конечно, португальцы.

— А черные?

— Черные?! — Агоштинью де-Жезуш теперь выглядел уже по-настоящему напуганным — в ином случае он был самым талантливым актером в мире.

— Да, черные, сеньор Агоштинью. Они довольны условиями труда на плантациях, думают ли вернуться в Анголу по окончании контракта, есть ли какие-нибудь предположения относительно того, сколько из них хотят вернуться, и как они это собираются сделать? — Луиш-Бернарду говорил абсолютно спокойно, пытаясь для себя разобраться, был ли его собеседник и вправду глупым или же хотел выставить таковым его самого.

— Ну, сеньор губернатор, по этому вопросу вам лучше переговорить с господином попечителем. Это он, да будет вам известно, располагает большими данными на этот счет, благодаря своей должности. Я живу здесь, в городе и занимаюсь только делами секретариата, через который такие вопросы не проходят. И это к счастью, если позволите добавить.

— Да, я, конечно же, поговорю с попечителем, как только смогу. Но я хотел бы услышать от вас о том, что говорят в городе и в колонии, в целом. Как исполняются инструкции правительства в этой области, каковы настроения среди негров, что люди ожидают от моего назначения, и так далее. Именно это я называю политическими настроениями.

Агоштинью де-Жезуш какое-то время молчал, лишь покачивая головой из стороны в сторону. Он смотрел прямо на Луиша-Бернарду, и в этом взгляде и в этом молчании ощущался некоторый вызов. Луиш-Бернарду понял, что его собеседник был не так уж глуп, что только что своим молчанием он бросил ему вызов, смысл которого заключался в следующем: «не рассчитывай на меня, какими бы ни были твои намерения». Ну что ж, по крайней мере, теперь ситуация представлялась ясной, сразу, с первого дня. Он встал из-за рабочего стола и подошел к окну. Закурив медленно сигарету и сделав три-четыре затяжки, он спиной почувствовал, что собеседник начинает ощущать себя некомфортно. Повернувшись, Луиш-Бернарду улыбнулся и посмотрел в глаза Агоштинью:

— А давайте-ка мы сменим тему. Скажите, что делает новый губернатор после того, как вступает в должность? Я хотел бы дать ужин и пригласить от двадцати до тридцати человек — попечителя, председателя муниципалитета, епископа, судью и основных собственников или управляющих плантаций. Это входит в местные обычаи?

— Да, входит, но сначала сеньор губернатор должен будет устроить свой собственный прием, с балом или без него.

— С балом? — Эта идея с официальным балом на Сан-Томе, с этими толстухами из Минью, танцующими вальс, истекая потом, а он как губернатор будет открывать этот бал первым танцем. — С кем, с епископом?

Данная мысль оказалась сильнее его намерения удержать себя от эмоций, и он дважды звонко хохотнул, чем заставил секретаря почти остолбенеть от ужаса.

— Бал, сеньор Агоштинью? Здесь во дворце дают балы?

Тот, в испуганном молчании утвердительно кивнул головой, в то время как Луиш-Бернарду, похоже, на некоторое время потерял контроль над собой, уже не сдерживаясь и вытирая платком проступившие слезы, продолжая сотрясаться от смеха. Какой скандал!

— И что, для бала здесь есть женщины? А оркестр? Ноты? А что здесь принято танцевать?

— Я полагаю, что танцуют то же, что в метрополии. Оркестр из военного гарнизона, у него есть и современные партитуры. Что же касается наших женщин, — последнее слово в устах Агоштинью прозвучало чересчур значимо, давая губернатору понять, что его могло обидеть пренебрежительно произнесенное собеседником «женщины»: это наиболее уважаемые сеньоры колонии, как правило, супруги членов руководства или управляющих плантаций, а также их дочери, имеющие соответствующий для этого возраст.

Луиш-Бернарду вновь отвернулся к окну, чувствуя себя неловко и опасаясь снова рассмеяться. Настроив голос настолько твердо, насколько это было возможно, по-прежнему оставаясь спиной к собеседнику, он продолжил: