— А при чем здесь твоя кузина Матилда?
— Луиш, подумай хорошенько: есть ли хоть какой-нибудь смысл тебе связываться с ней, может, даже сломать всю ее жизнь, стать причиной скандала, из которого, наверняка, никто без потерь не выберется — если ты сейчас рассматриваешь возможность через пару месяцев уехать отсюда? Ты сможешь так с ней поступить?
— Да, но кто сказал, что я думаю об отъезде? Пока это только ты рассматриваешь такую возможность вместо меня!
— Да и ты тоже рассматриваешь эту возможность, иначе ты бы сразу сказал королю «нет».
— Королю нельзя так просто сказать «нет»: это не то же самое, что отказать, например, Вериссиму.
— Понятное дело. Однако же, правда заключается и в том, что, если бы эта мысль казалась тебе полностью неприемлемой, ты не ждал бы столь неделикатно целую неделю, чтобы дать ответ, зная с самого первого момента, что он будет отрицательным.
— Ну что ж, Жуан, тогда тебе остается только посадить меня на корабль и отправить куда подальше, в тропики! Я склоняюсь к мысли, что больше всего в этой истории тебя радует, что ты сможешь убрать меня подальше от Матилды…
— Нет, Луиш, дело не в этом. Я считаю, что ты должен быть подальше от Матилды в любом случае, уедешь ты или останешься. С другой стороны, по совсем другим соображениям и как твой друг, я считаю, что тебе нужно ехать. Только есть одна вещь, которую я должен тебе сказать: я полагаюсь на твою честь и надеюсь, что пока ты не будешь абсолютно уверен в том, что откажешься от предложения короля, ты не будешь завязывать отношений с Матилдой.
— Если ты не против, Жуан, этот вопрос мы решим вдвоем, я и Матилда. А моя честь подсказывает мне, что если завтра или позже я с ней встречусь, еще не приняв решения относительно Сан-Томе, я заранее скажу ей, что происходит.
— Ну что ж, наверное, на сегодня, это самое лучшее, на чем можно было бы остановиться. Пошли присоединимся к остальным, а завтра поговорим более спокойно.
На следующий день Луиш-Бернарду приехал в контору своей Навигационной компании к десяти утра. Он попросил, чтобы ему разыскали и привели Валдемара Ашсенсиу, капитана «Катарины», которая в то время стояла на якоре в Атлантической бухте Мар-да-Палья, напротив Лиссабона. Прежде, чем перейти работать в компанию, капитан плавал между столицей и Сан-Томе.
Потом Луиш-Бернарду попросил свою секретаршу передать все акты и документы главному управляющему, заказал папки с последними отчетами и счетами компании, а также отчеты министерства по делам флота и заморских территорий с годовым перечнем всех грузов, перевозимых в оба конца между Лиссабоном и Сан-Томе, включая также списки пассажиров и их данные. Секретарше, удивившейся тому, что он даже не притронулся к положенным на стол газетам, с чтения которых он традиционно начинал каждое утро, он сказал, чтобы, кроме как по случаю приезда Ашсенсиу, его больше не беспокоили. Вслед за этим Луиш-Бернарду начал писать на листке бумаги имена всех знакомых ему людей, которые имели хоть какое-нибудь отношение к Сан-Томе и Принсипи.
К полудню, будучи выдернутым из глубокого сна, каким моряки обычно спят на суше, к нему явился капитан Ашсенсиу. Уже достаточный опыт общения в этой среде, имевшийся у Луиша-Бернарду к тому времени, научил его тому, что не стоит оценивать качества служащего торгового флота по тому, как он выглядит на суше. Иначе, увидев его сейчас в дверях, он бы уже давно заменил капитана. Чувствуя некоторый дискомфорт от его присутствия, Луиш-Бернарду был краток и после приветствия перешел сразу к делу. Он спросил капитана, что, по его мнению, должен взять с собой человек, вынужденный отправиться в долгую командировку из Лиссабона на Сан-Томе, уточнив только, что этим интересуется его товарищ, рассматривающий перспективу провести на островах некоторое время.
— Всё, — с максимальной естественностью в голосе ответил капитан «Катарины».
— Всё? — Нет, подождите: там нет вообще ничего, даже еды?
— Нет, еда есть, доктор Валенса. Это как раз единственная вещь, которая там в достатке. Есть рыба, хорошая и в изобилии, фрукты — только собирай с деревьев, курятина, свинина, матабала (это что-то вроде картофеля, только вкусом похуже), мука из маниоки. Нет риса и овощей — вот этого нет.
— Ну, а остальное?
— Остального нет ничего.
— Ничего? Ну, например, чего не хватает?
— Так, мы говорим о мужчине, не так ли? — О таком, как сеньор Валенса, который собирается поехать туда жить, ведь так?
— Да, о мужчине.
— Значит, так, сеньор. Для мужчины там нет ничего. Нет чернил, писчей бумаги, лезвий для бритья, нет ни полотенец, ни салфеток, нет посуды и столовых предметов, нет одежды, обуви, нет сбруи для лошадей, нет восковых свечей, нет никакого вина и вообще никакого алкоголя, за исключением жуткого местного самогона, нет фотобумаги, музыкальных инструментов, металлических кастрюль, нет утюгов. Нет ничего, сеньор.
— Табака тоже нет?
— Табак иногда привозят с Азорских островов или из Бенгелы[16].
Полностью подавленный, Луиш-Бернарду отпустил капитана и без особого энтузиазма и вдохновения начал составлять список того, что некто, но не он, возьмет с собой на Сан-Томе, если однажды он согласится туда отправиться, чтобы прожить там три долгих года.
Покончив с этим, он перешел к чтению свежих газет, начав с О Século. Он всегда считал ее хорошей газетой, с хорошими материалами и репортажами, с хорошим языком, достойными источниками информации и серьезными аналитическими статьями. Последнее время, правда, О Século склонялась в сторону республиканского лагеря, хотя ей было далеко до памфлетной тональности таких изданий как A Luta или A Vanguarda с ежедневными оскорблениями в адрес королевской фамилии и монархии, в целом. Однако О Século шла в ногу с духом времени, который, конечно, благоволил республиканцам, особенно после того, как те присовокупили к своим задачам борьбу с бедностью и эксплуатацией, после забастовки рабочих 1903 года в Порто. Правительство попыталось тогда ее подавить, отправив против тамошних ткачей гвардейцев и прибывший в северную столицу крейсер «Дона Амелия». И, хотя Луиш-Бернарду был умеренным монархистом — больше соответствуя семейным традициям, нежели из обретенных им убеждений — некоторые аргументы республиканцев казались ему не лишенными смысла. Начиная с 1890 года, даты английского Ультиматума, страна погрузилась в глубокий кризис — политический, экономический, культурный и социальный. С отменой рабства в Бразилии закончились переводы от эмигрантов, которые до тех пор хоть как-то уравновешивали королевские внешние денежные расчеты. Все, без чего стране нельзя было обойтись в сфере модернизации, импортировалось. Единственными экспортными товарами были пробка и рыбные консервы.
Небольшие отрасли промышленности на Сан-Томе, такие как производство портвейна или какао, представляли собой очень незначительный вклад в огромный дефицит торгового баланса. Ежегодный бюджет составлял примерно пять-шесть миллионов рейсов, а текущая задолженность возросла до восьмидесяти. Более трех четвертей пяти с половиной миллионного населения страны жило в сельской местности, но сельское хозяйство, базировавшееся, в основном, на дешевой и обнищавшей рабочей силе, не обеспечивало народ даже самым необходимым, чтобы он не голодал. Восемьдесят процентов населения было неграмотно, девяносто процентов не имело доступа к здравоохранению и оказывалось беззащитным перед болезнями и эпидемиями, практически, как в эпоху средневековья. Португалия была самой отсталой страной Европы, самой бескультурной, самой бедной, самой несчастной и… самой тоскливой. Даже среди элиты, кроме студенческих протестов в Коимбре во время экзаменов или трех месяцев зимнего оперного сезона в театре «Сан-Карлуш», практически, ничего не происходило. Аристократия, недалекая и консервативная, была уверена, что помимо «Сан-Карлуша», мир только и представлял собой что лошадиные бега, вечерние летние «сборища» в Кашкайше, в домах Эрисейры и в усадьбах Синтры. Единственное, что их слегка беспокоило — это «нувориши», «интеллектуалы» и республиканцы, которые, тем не менее, знали, что их сфера влияния ограничивалась полудюжиной лиссабонских кафе. А за их пределами народ, как обычно, верил в знаки Провидения, в церковные проповеди и в Божий промысел, который породил и эту невероятную нищету, и никому не приносящее пользу невероятное богатство, доставшееся аристократии по наследству.
