Жерману Валенте поднялся, как-то неопределенно кивнул головой и вышел, больше не сказав ни слова.

Встреча этого Рождества показалась ему особенно тягостной. Всячески этому сопротивляясь, он, тем не менее, не мог не ощущать на себе особое значение этих дней, от которого он не мог уйти, понимая сколь ужасно он одинок. И все-таки, Луиш-Бернарду попытался немного приободрить себя. Лиссабонским пароходом ему прислали рождественский подарок, который хоть как-то компенсировал отсутствие Жуана и на этот раз, не нашедшего возможности приехать: два килограмма вяленой трески, бутылка французского шампанского и бутылка Porto Vintage, мешочек орехов, два последних издания Граммофонной компании и голубой шелковый галстук из Casa Elegante, с улицы Нова ду-Алмада. Он отправил Мамуна в город купить индейку, что удалось тому не без труда, и решил затеять рождественский ужин. Для этого он заказал кухне жареную треску с капустой, запеченную индейку, фаршированную потрохами и сушеным ананасом, с гарниром из матабалы, пожаренной тонкими хлопьями, а также некое подобие португальских рождественских пончиков, которые получились просто ужасными. Потом он распорядился, настоятельно попросил и, в конце концов, даже прикрикнул на них, на свою домашнюю прислугу, чтобы они сели вместе с ним за рождественский ужин. И вот все они собрались, шесть пар блестящих глаз на черных лицах, пристально глядящих на него, смущенных и молчаливых: Себаштьян, Висенте, кучер Тоби́аш, Доротея, сидевшая справа от него, соблазнительная, как никогда, Мамун и Синья. Все они, застеснявшись, отказались от шампанского, которое он было собрался налить всем по кругу, и в результате получилось так, что к концу ужина он один выпил всю бутылку. В состоянии некоторой меланхолии и ясного ума одновременно, благодаря шампанскому, с блестящей в уголке глаза слезинкой, он встал, чтобы произнести речь, однако смог сказать лишь следующее:

— За этим столом сидели и принц, и министр, и разные губернаторы, за этим столом вы столько раз обслуживали меня одного. И сегодня, в эту рождественскую ночь, я захотел собрать всех вас, потому что, хотите вы этого или нет, вы для меня единственная в этом мире семья!

Сказав это, он вдруг по-настоящему расплакался и убежал на веранду, оставив всех сидеть в неловком молчании, глядя друг на друга.

В десять часов в ворота усадьбы кто-то позвонил. Висенте пошел открывать и вернулся с запечатанным письмом. Подчиняясь существующей иерархии, он передал его Себаштьяну, который положил его на серебряный поднос и направился с ним на веранду. Это была записка от Энн.

Луиш-Бернарду увидел ее снова в новогоднюю ночь, на прекрасном празднике, который он организовал при содействии председателя Городского собрания. Он приказал зажечь все, что оставалось от уличной иллюминации после встречи принца, распорядился устроить праздничный фейерверк над заливом, ровно в полночь, под удары колокола на Кафедральном соборе, а также убедил оркестр военного гарнизона выступить на небольшом балу на площади с оркестровым помостом, напротив пивного ресторана Elite. Сюда, к барной стойке периодически подходили разгоряченные от танцев и ночной духоты дамы и кавалеры, чтобы немного освежиться. Луиш-Бернарду стоял, прислонившись к углу здания, с бокалом пива в руке и наблюдал за танцующими, время от времени отвечая на приветствия прохожих. Вдруг он увидел Энн, которая направлялась в сторону ресторана, держа под руку мужа, но при этом буквально впившись взглядом в Луиша-Бернарду, будто бы кроме них вокруг больше никого не было. Она заговорила первой:

— Луиш, что же вы? Не танцуете. Разве это не входит в ваши обязанности? — Вопрос, наверное, был несколько ироничный, но вот голос, которым она его произнесла, не мог обманывать: он был грустным, доносясь откуда-то из глубины, из пропасти, до краев наполненной печалью. Со стороны казалось, будто она, ведомая мужем, плывет поверх этого деланого веселья, этого пустого праздника жизни.

— Не нашел себе пары, — ответил он, выдержав ее пристальный взгляд и не пытаясь спрятать свои столь же печальные глаза. После этого он перевел взгляд чуть в сторону и добавил:

— Приветствую, Дэвид.

— Приветствую, Луиш.

Они простояли так несколько мгновений около ресторана, не зная, как выйти из создавшейся ситуации, понимая при этом, что все вокруг сейчас пристально на них смотрят. Дэвид среагировал первым. Он двинулся внутрь заведения, увлекая за собой Энн.

— Ну, ладно, давай зайдем и что-нибудь выпьем. До встречи!

Луиш-Бернарду слегка поклонился в ответ, продолжая оставаться в таком же положении, прислонившись плечом к стене и глядя перед собой, как будто наблюдая что-то важное, что вдруг привлекло его внимание. Затем он незаметно поставил бокал на ближайший к нему столик, обогнул здание и, двигаясь вдоль его стены, вскоре исчез в темноте улицы, пересекавшейся с той, на которой стоял ресторан. Там он закурил сигарету и направился назад к дому.

В свою первую поездку в Анголу «Минью» забрал с собой рабочих и членов их семей, общим числом в 78 человек, чей срок контракта к этому времени уже истек. Вернувшись через неделю, во второй половине января, корабль взял на борт еще 25 репатриантов. Во время отплытия третьего рейса Луиш-Бернарду с утра находился на пристани, наблюдая за посадкой: на корабль взошли пятеро рабочих, трое женщин и четверо детей. Повернувшись к ним спиной, Луиш-Бернарду неожиданно, нос к носу столкнулся с Жерману Валенте. Тот записывал что-то в черную тетрадь и выглядел необычайно поглощенным своими служебными обязанностями.

Поприветствовав губернатора кивком головы, он снова углубился в свои записи, словно ничего не случилось. Луиш-Бернарду почувствовал, как кровь приливает к голове:

— Послушайте, вы! Я полагал, что мы с вами поняли друг друга: это — репатриация по-настоящему, а не какой-нибудь ваш очередной кукольный театр!

Жерману Валенте оторвал глаза от тетради и ответил, воплощая собой все спокойствие мира:

— А что вы от меня хотите? Чтобы я их силой сажал на корабль?

Луиш-Бернарду еле сдержался, чтобы не задушить его. Он сделал два шага вперед:

— Вы что, издеваетесь?

— Да неужели?

Луиш-Бернарду сделал еще один шаг вперед. Жерману Валенте продолжал стоять, не двигаясь и не отступая, глядя на него.

— Гарантирую вам: не позже, чем сегодня, Лиссабону придется сделать выбор между вами и мной. И тогда одному из нас придется убраться отсюда, поджав хвост.

— Может, вам как раз и выпадет эта честь, сеньор губернатор…

Луиш-Бернарду сжал кулаки настолько сильно, что у него побелели костяшки пальцев, и выпалил, чеканя каждое слово:

— Завтра вы узнаете ответ, сукин вы сын, нанятый плантаторами!

Он развернулся к нему спиной, отвязал привязанную к столбу на пристани лошадь и рванул галопом в сторону дома. Приехав, он тут же заказал Себаштьяну обед и закрылся у себя в кабинете, составляя текст телеграммы, которую сегодня же намеревался отправить в Лиссабон. Телеграмма адресовалась лично министру и представляла собой ультиматум довольно простого свойства: либо попечителя немедленно снимают с должности, либо он, губернатор, начиная с сегодняшнего числа, подает не подлежащее пересмотру прошение об отставке. Если все это было, на самом деле, двойной игрой, причем, заметим, глупой и довольно грубой, то мириться с этим он больше не намерен. Лиссабону придется выбирать, как это было несколько месяцев назад. Тогда по просьбе управляющих плантаций, был уволен помощник попечителя из-за того, что он, якобы, способствовал созданию нестабильной, грозящей мятежом ситуации на острове, — и все это потому лишь, что он серьезно относился к своим обязанностям и следовал голосу собственной совести.