Не знаю: всю ли стайку зеленых охотников, вышедших на самую вершину луды, выловил я и в этот раз, или же мне досталась только часть отряда, а все остальные бойцы-охотники продолжили свой целеустремленный поход, даже не обратив внимания на потерю части соратников…

Не знаю я до сих пор ответа и на свой главный вопрос: откуда взялись вдруг у нас в озере эти зеленые красавцы? Наши они или нет? Или по какой-то причине пришли к нам на жительство из других мест — ведь в наше озеро можно придти по небольшой речушке, что вытекает отсюда, из других озер любая рыба.

Лед на озере пролежал в этот раз совсем недолго. Еще раза два выходил я по льду к счастливой для меня луде и оба раза встречался здесь с зелеными окунями. А дальше началась сырая серая непогода с ветром и дождями, быстро съевшая и снега и лед на озере. Так что в ту весну своих зеленых окуней я больше не видел. Не разыскал я этих нарядных рыб нигде в нашем озере и по лету, хотя старался обследовать здесь все мелкие заливы и все подводные джунгли.

Следующей весной я, конечно, внимательно следил за той лудой, что подарила мне чудесную встречу с замечательными рыбами, но в этот раз зеленых окуней здесь не встретил.

Еще одна весна, снова луда, где два года тому назад зеленые окуни загадали мне свои загадки И снова, как и прошлой весной, желанная встреча, увы, опять не состоялась.

И опять я один на один со своими вопросами: «Откуда все-таки явились к нам тогда те зеленые красавцы, куда затем ушли, куда делись и почему до сих пор ни разу больше не объявились у нас?»

Впервые на подледную рыбалку я попал еще мальчишкой-школьником. И наставником-поводырем в этом святом деле стал для меня Василий Петрович Тюрин — наш сосед по дому, скромный московский рабочий, однако одержимый, как я понимаю, благородной страстью — страстью к рыбной ловле…

В то время Москва-река во всем своем течении была еще вполне приличным водоемом, и наши городские рыболовы успешно полавливали тогда в черте города самую разную рыбу. Таким вот истинно московским рыболовом, знавшим все премудрости москворецкой ловли, и был наш сосед Василий Петрович.

Именно от него узнал я о ловле в проводку язя на пареный горох около моста окружной железной дороги в районе тогдашнего еврейского кладбища (сейчас это район станции метро «Кутузовская»). Для этой цели у Василия Петровича возле железнодорожного моста и хранилась небольшая лодочка-плоскодонка… А по осени, когда в Химки по каналу Москва-Волга приводили плоты леса, Василий Петрович именно там с этих плотов, причаленных к берегу, успешно полавливал на зимнюю удочку крупную плотву и неплохих подлещиков. Ну, а по зиме, вооружившись пешней, прокладывал уже зимние тропы-дорожки к своему рыболовному успеху… Вот так однажды по зиме и удалось мне увязаться за нашим соседом-рыболовом на москворецкий лед. Правда, на подледную рыбалку мы отправились уже подальше, за черту города, в Рублево, под знаменитые в то время «провода», где обычно и ловили со льда приличных подлещиков.

«Под проводами» — так именовался в то время большой речной залив, над которым как раз и нависали провода высоковольтной линии электропередачи. Здесь, «под проводами», на Москве-реке в выходные дни собиралась обычно не худшая часть московских рыболовов-любителей, и конечно, на их фоне мое спортивное вооружение выглядело не очень убедительно… Вместо рыболовного ящика обычное оцинкованное ведро, с которым положено ходить к колонке за водой, в роли рыболовного черпачка старая мамина шумовка. И только удочка-кобылка, как казалось мне тогда, не должна была вызвать ни у кого сомнения, что они все-таки имеют дело и пусть с малолетним, пусть, как сейчас говорят, с не совсем экипированным, но все-таки с рыболовом, стремящимся в конце концов к вершинам заветной рыболовной славы.

Удочка-кобылка в то время и была, пожалуй, тем самым волшебным колобком, который все время манил и манил меня за собой туда, где в ледяной лунке, заполненной чуть голубоватой водой, будет чутко ждать осторожной поклевки небольшой зеленый поплавок с белой шапочкой и красным пятнышком на самой макушке.

Такой поплавок, предназначений специально для подледной ловли, у меня уже был припасен. Были припасены для такой цели и леска, и крюки, и грузило. Оставалась только удочка-кобылка…

Какой замечательной была эта кобылка на рисунках в моих рыболовных книгах, доставшихся мне от деда. Что-то было в этой снасти особое, необыкновенное. Что именно, я не знаю до сих пор, но до сих пор эту самую удочку-кобылку считаю самой замечательной своей зимней снастью.

Итак, желанную снасть я в конце концов устроил. Самую кобылку вырезал из толстой доски, а вместо короткого можжевелового хлыстика, как рекомендовалось для этой снасти в моих рыболовных книгах, приспособил тонкую бамбуковую полоску. Но эта полоска, добытая из старой лыжной палки, показалась мне почему-то слабоватой и для надежности я усилил ее стальной пружинкой. Эту пружинку и бамбуковую полоску я аккуратно обмотал крепкой ниткой, а затем вместе с самой кобылкой покрасил зеленой краской, которая только и оказалась под рукой,

Все самые уловистые места «под проводами» мой наставник, Василий Петрович, конечно, знал, и мы остановились тогда именно там, где и должен был брать желанный подлещик. Своей собственной пешни у меня в то время еще не было, и Василий Петрович, как и положено хорошему учителю, прежде всего пристроил к делу своего ученика: он прорубил мне лунку, проследил, как я ее очищу, еще раз убедился, что в лунке нет никаких острых выступов, которые могли бы помешать моей рыбной ловле, и только затем стал готовить лунки для себя.

Ожидать подлещиков «под проводами» мы начали еще в сумерках зимнего дня, т. е. судя по существующим здесь порядкам, мы никак не опоздали к утреннему клеву… Вот-вот зеленый с белой шапочкой и красным пятнышком на самой макушке поплавок, чуть притопленный грузиком в лунке, оживет и известит меня, что рыба уже подошла, заметила насадку и теперь вот-вот станет пробовать ее на вкус… Здесь надо было выждать, когда поплавок то ли начнет подниматься вверх, то ли станет быстро тонуть. И только тут последует подсечка… Вот-вот… Но ничего похожего в то утро у меня так и не случилось…

Начиная понимать, что большого счастья в этот раз мне так и не дождаться, я стал нет-нет да и доглядывать за своим Василием Петровичем. Но и у него, увы, ничего выдающегося пока не происходило. В конце концов мой наставник принялся сматывать свою снасть и тоже самое посоветовал сделать и мне.

Моя зеленая кобылка, черпачок-шумовка в ведре, и я снова следом за Василием Петровичем бреду по льду Москвы-реки. Мы бредем обратно, в сторону автобусной остановки, добираемся до обрывистого берега и тут, на самой, видимо, стремнине, Василий Петрович снова порубает во льду две лунки: одну для меня, другую для себя. И мы усаживаемся теперь уже не москворецкого ерша…

И ерш не заставляет себя ждать. Он берет верно, жадно, тут же утаскивает в воду легкий поплавочек. Один, второй, третий…десятый… Схваченные морозцем седоватые ерши веером окружают мою лунку… Я забываю все на свете. И только лунка — оконце во льду, крошечный кружочек живой воды и там, в воде, чуть притопленный мой зеленый поплавочек с белой шапочкой и красным пятнышком на самой макушке.

Мой первый успех на подледной рыбалке, кажется, растрогал моих домашних, и отец тут же пообещал подарить мне пешню. И вскоре с легкой пешней, выполненной кем-то из знакомых моего отца, со своей чудесной кобылкой, но уже с ящиком-самоделкой, а не с ведром, с рыболовным черпачком, а не со старой маминой шумовкой я уверенно промышлял на льду Москвы-реки… А там прознал дорогу и на Сенеж, где старался разыскать знаменитых сенежских ершей-гигантов. Словом, стал я почти заправским рыболовом-подледником. И все было бы хорошо, если бы не одно «но»…

Я успешно ловил рыбу и посреди зимы, и по последнему весеннему льду, но вот все никак не получалось у меня свидеться с только что укрывшим воду зеркалом-гладью, первым льдом. Не выходило, не получалось — и все тут…