О начале нереста лещей на Пелусозере обычно рассказывает рябина: зацветет рябина и явятся на нерест лещи. Ловля сетями на это время у нас была запрещена, хотя за этим запретом, на моей памяти, никто никогда не следил, а потому нашего леща и сокращали понемногу в числе все, кто пожелает. Но вот нерест заканчивался, проходило какое-то время и сети на нашем озере снова были в законе.

Сетями я почти не занимался, хотя одна замечательная сетка у меня была — ее мне подарили в Финляндии с напутствием, чтобы я в нее как раз и поймал самого большого своего леща: сетка была со стороной ячеи в восемьдесят миллиметров, т. е. как раз для ловли такой рыбы… Но пока эта сетка лежала у меня без дела и, может быть, лежала бы так и дальше, если бы однажды по утру мой младший сынишка не забил тревогу: «Папа! Папа! Смотри! Что это?»… Вслед за сыном я выглядываю в окно и не сразу понимаю, что именно происходил возле наших мостков, с которых мы берем воду…

Сначала мне показалось, что это наша знакомая гагара, птица, умевшая отлично нырять, пожаловала к нам в гости и теперь нырнула за какой-то надобностью, выставив при этом из воды свое крыло….Но это не гагара — это не крыло птицы разгуливает среди стеблей куги у наших мостков… Это спинной плавник какой-то очень большой рыбины…Конечно, это лещ!

И тут я все-таки вспомнил о подаренной мне в Финляндии сетке, осторожно отвел от берега свою лодку и на пути возможного следования загадочной рыбы распустил снасть, сплетенную из тонкой жилки. А затем вернулся домой и вместе с сыном стал ждать, что же будет дальше.

И нашу загадочную рыбину никак не смутила моя лодка, только что отведенная от берега, а затем вернувшаяся обратно — она по прежнему продолжала разгуливать у нас под окнами… Ну, а затем все-таки наткнулась на сеть. И нам ничего не оставалось, как достать из сети эту удивительную рыбину.

И снова мы доверились нашему пружинному динамометру: лещ, широкий, тяжелый, с высоченным спинным плавником-крылом потянул за четыре с половиной килограмма.

Да, это был замечательный лещ величиной больше любого подноса, на который обычно и сейчас в деревенском доме ставят посреди стола кипящий самовар

Рыбина была, видимо, очень старая, худая, желудок ее был почти пуст… Да, простят меня любители ловить и отпускать пойманную было рыбу — я совсем из другого класса рыбаков-любителей, а потому и доставшегося нам леща мы все-таки употребили в пищу. И тут я могу подтвердить известное мне еще из моих «старинных» рыболовных книг: достигнув определенного возраста, и наши лещи тоже заметно теряют свои пищевые качества.

Если свое начальное рыболовное образование я получил возле подмосковного дачного пруда и на берегу заливного озера в пойме Москвы-реки, то обучение по программе средней рыболовной школы я проходил на берегу реки Оки, что в своем неукротимом в то время течении предстала передо мной первый раз возле села Алпатьево, всего в каком-то километре от границы Московской и Рязанской области.

О реке своего детства я рассказывал уже не раз, обязательно упоминая при этом и железнодорожную станцию Фруктовую, и Слемские Борки. Станция Фруктовая была километрах в семи выше нашего села Алпатьева, а Слемские Борки были ниже нас по течению и, в отличие от нашего села и станции Фруктовая, лежали на левом берегу реки среди заливных лугов.

Вот здесь, на этом участке Оки, от Крутого Яра, куда приезжему рыбаку проще было добраться со станции Фруктовая, до паромной переправы с нашего берега к селу Слемы, и познавал я премудрости рыбной ловли, знакомясь соответственно с теми или иными обитателями тогдашней Оки.

Ерши-сопливики, а следом за ними и окуньки, что, как и ерши, попадались на наши донные удочки-закидушки, были самыми первыми моими трофеями. Следом за ершами и окуньками доставались уже окуни покрупней, что нет-нет да и соблазнялись ершиками, попавшимися до этого на мою донку.

На те же донные удочки-закидушки, но наживленные уже не червем, а живцом, мог попасться к концу лета и совсем неплохой шереспер, а беззубку или раковую шейку, как правило, редко обходили своим вниманием лобастые голавли.

Лещи ловились тоже на донные удочки, но в отличие от ершей, окуней и голавлей, требовали уже более основательной подготовки и надлежащего терпения от рыболова: лещей я ловил уже с прикормкой, предварительно закатывая в глину распаренный овес… Лещи, которых я ловил здесь, прямо у нас под селом, были хороши — все как на подбор.

Слышал я не раз, что в Оке велись и страшенные сомы, что эти самые сомы могли неожиданно всплыть к самой поверхности и вот так вот, довольно-таки долго возлежать у всех на виду… Такое явление наших сомов даже пастухи, отвечавшие за сельское стадо и обычно знавшие все на свете, объяснить никак не могли, но зато очень точно предсказывали по таким странным сомам близкую грозовую непогоду. И обычно не ошибались. Эти же пастухи, с которыми я, городской мальчишка, которого каждый год отправляли сюда из Москвы на лето, водил дружбу, рассказывали мне, что сомы, мол, очень любят подплывать к стаду коров, когда те, прибыв со своих лугов к реке, на полдня, заходят от жары далеко в воду. Вот тут-то, мол, сомы и безобразничают — самочинно выдаивают из коровьего вымени чуть ли не все молоко.

Позже упоминание о подобных рассказах встретил я и у Л.П. Сабанеева в его «Рыбах России», но Леонид Павлович вроде бы определил эти рассказы, как не очень достоверные… Словом, и о сомах, обитавших в то время в нашей Оке, я тоже кое-что тогда знал.

Знал я тогда, пожалуй, и все способы рыбной ловли, которые практиковались у нас и местными и приезжими рыболовами, видел даже спиннингистов, что успешно ловили шересперов возле наших Песков, на перекате пониже Крутого Яра. Знал я в то время, когда и с какой снастью пожаловать к тому или иному заветному месту на нашей Оке, и только Крутой Яр до поры до времени оставался для меня загадкой, тайной, да еще и тайной страшноватой.

Представьте себе высоченный берег-обрыв, уходящий отвесной стеной сразу в речные водовороты… Стоит оступиться, поскользнуться тут на сырой глине обрыва, и сразу скатишься вниз и, если и не утащит тебя буйная река тут же в какую-нибудь свою воронку-водоворот, то выбраться из воды на берег ты все равно вряд ли сможешь — здесь, где берегом была отвесная, зализанной течение, стена глины, пловцу, терпящему бедствие, просто не за что было уцепиться… И так почти вдоль всего Крутого Яра. И только в одном месте сверху вниз по серой глине обрыва было намечено что-то вроде тропки, которая заканчивалась у самой воды совсем небольшим уступчиком, на котором при большом желании мог бы разместиться тот же рыболов, отважившийся вдруг поискать здесь свое счастье…И такого рискового человека с удочкой в руках у Крутого Яра я однажды все-таки встретил…

Незнакомый мне рыболов, спустившись вниз по той самой, едва намеченной тропке, которую я не так давно обнаружил, стоял у самой воды, держа в руках длиннющее бамбуковое удилище… Когда его поплавок удалялся на расстояние, ограниченной леской, рыболов делал короткую подсечку, затем перекидывал свою снасть налево, в начало проплыва, и снова, не отрываясь, следил за поплавком.

Незнакомый мне человек ловил рыбу в проводку. Такая ловля была мне уже известна, и я бы давно устроил ее у нас под горой, на которой стояло село Алпатьево, но вот беда, для проводки в том месте нужна была хоть какая-нибудь лодка, а лодок в селе не было.

Мне объяснили, что лодки у нас не держат по той причине, что здесь, под горой, лодки остались бы без присмотра, и люди, проплывающие мимо нас на баржах, вполне могли бы эти лодки умыкнуть, подцепить к барже, притопить, чтобы не было видно, и так сплавить добытое воровским промыслом суденышко на юг, в низовье той же Волги, где лодки были тогда в большой цене.

Словом, проводка моя пока так и не удалась. А тут — на тебе: человек ловил рыбу в проводку без всякой лодки, обходясь одним, правда, только очень длинным удилищем…