К Лиз тянулась бесконечная вереница мужчин.

– Вы ее спутник? – нагло поинтересовался один.

– Ну не отец же, – отрезал я, задохнувшись от ревности. Решительно обнял ее за хрупкие плечи и прошептал на ухо: – Ты прекрасна.

Лиз напряглась. Я должен был догадаться, что все так и закончится: во время ланча она молча ковыряла вилкой форель, а когда я спросил, нравится ли ей рыба, коротко ответила: «Суховато». Все мои попытки перевести разговор на безопасную тему ни к чему не привели, хотя я старался. Завел речь про «Мэри Роуз», потому что думал, что Лиз интересуется судьбой корабля, который 437 лет пролежал на морском дне.

– Я так больше не могу, – сказала она.

– Согласен, вино здесь паршивое.

– Мне нужно знать, что ждет впереди, хоть приблизительную траекторию.

Я ждал, пока она переключится на что-нибудь другое. Однако молчание затягивалось. Тогда я попытался отшутиться:

– Сразу видно, что ты занимаешься английской литературой. Еще немного, и заговоришь про параболы и кривые на графике нашей жизни.

– Не смейся. Я серьезно. Мы с тобой увязли в дешевой драме. Это несправедливо по отношению ко всем – и в первую очередь к Флисс.

Имя жены тенью промелькнуло над нашими головами. Дети хозяев терроризировали гостей весь вечер. Они промчались мимо нас на кухню. Несчастные, родители заставили их нарядиться в галстуки и майки. В семье безумных ученых нет покоя даже невинным чадам.

– Почему мужчины всегда думают, что им можно плевать на правила? – спросила Лиз.

Я ждал, надеясь, что вопрос был риторический.

– Неужели ты не понимаешь? Если мы останемся вместе, то я не хочу стыдиться своей любви.

Один из малышей, по-взрослому серьезный – в его возрасте я был таким же – подошел к нам и представился. Когда-то мы с Флисс составили список, и это имя в него входило. Но мы уже давно не говорили о детях. Она осталась дома; наверняка смотрела комедийное шоу «Два Ронни», смеялась над шутками про теленовости и уходила варить кофе, пока Ронни Корбетт травил свои нудные байки.

– Ты не собираешь бросать жену, так ведь? – поинтересовалась Лиз, когда малыш ушел.

– Не торопи события. Мы знаем друг друга всего пару месяцев.

– Пару месяцев, пару лет – какая разница? Ты все равно ее не бросишь.

– Разве верность – плохое качество?

– Шутки здесь неуместны, Джем. Все мы стремимся управлять своей судьбой, а в твоей жизни я просто случайный попутчик.

Я покосился на часы. Она жадно приложилась к джину.

– Ты меня любишь? – спросила Лиз.

– Ого, вопрос в лоб!

– Да, в лоб. И я жду ответа.

– Мы, антропологи, так и не составили внятное определение данного концепта, – начал я. – Считается, что любовь, особенно романтическая, в процессе эволюции позволяет нам сосредоточиться на одном партнере, чтобы объединить усилия для воспитания потомства. Американские ученые проводят весьма интересные исследования на этот счет. Тема любви и ее предназначения имеет большой потенциал.

– Да плевать я хотела на все твои исследования! Для меня важен ты – бог его знает, почему. Я думала, что ты тоже мной дорожишь. – Лиз вытащила очередную сигарету. Иногда мне казалось, что она перестает курить только за едой или занимаясь любовью. Мы с женой бросили эту привычку вместе, почти сразу после знакомства. – Мне не везет с мужчинами. Но я не идиотка.

– Я и не говорил ничего подобного.

– Тогда почему ты обращаешься со мной как с дурой? – Она сверлила меня взглядом, как и несколько часов назад, за ланчем. Я не выдержал и отвел глаза: тележка с закусками, диван карамельного цвета, отличная аудиоаппаратура. – Странный у тебя характер, Джем. Тебе всегда есть что сказать о других. А стоит задать один простой личный вопрос, и ты уже с трудом подбираешь слова. Не могу понять, люблю я тебя или ненавижу. Про себя-то я знаю точно – ненависть и еще раз ненависть, куда ни глянь.

– Перестань, Лиз. Не нужно меня ненавидеть. А себя тем более.

– Знаешь, зачем нужна любовь? Без нее мы – просто два тела на случке. Интрижка с женатым мужчиной и так не делает никому чести, а уж если в ней нет ничего, кроме секса… Это еще хуже, сплошное неуважение.

– Неуважение? К кому?

– Не изображай святую наивность. В первую очередь к твоей жене. Или ты опять успел про нее забыть? – Она погасила сигарету. – Если бы мы остались вместе, я бы, наверное, простила себя за сломанную жизнь Флисс. Но если у нас нет будущего, значит… тебе просто нужен кусок свежего мяса. И я соглашаюсь на эту роль.

– Я сегодня наткнулся на любопытную статью про митохондриальную ДНК, – невпопад ляпнул я.

Она тихо всхлипнула и разрыдалась, а я отметил, что Флисс, когда плачет, выглядит совсем по-другому: спокойнее, старше, сдержаннее. В ту минуту, сравнивая боль двух женщин, я впервые стал по-настоящему противен самому себе. Погладил Лиз по спине кончиками пальцев.

– Солнышко, не надо, не плачь.

– Ты меня совсем не ценишь. Тебя интересуют люди, жившие тысячу лет назад. А я для тебя пустое место!

– Перестань, ты важна для меня, ты ведь знаешь.

– Не знаю! Ты всегда молчишь, откуда мне знать. Я уже ничего не понимаю…

«Ну почему, почему все люди такие хрупкие», – пронеслось у меня в голове. Наверное, я пробормотал эту фразу себе под нос. Кто-то из гостей откликнулся: «Хрупкие? О чем вы? Я стал настоящим силачом, не то что раньше».

Лиз мгновенно напилась. Флиртовала с другими мужчинами, сшибала бокалы со стола, а когда я попытался к ней прикоснуться, сказала, что суррогат отношений ее не устраивает.

Как-то раз мы с Лиз гуляли по Национальной галерее и разглядывали картины Тициана и Караваджо. Она повторяла, что не боится встретить знакомых, пусть смотрят, жизнь и так слишком коротка. Однажды мы провели выходные в Дорсете, бродили по галечным пляжам Чизил-Бич, слушали шум прибоя. Ездили к Бичи-Хед на моем спортивном автомобиле. Лиз шутила, что эту машину можно считать первым вестником кризиса среднего возраста, пила шампанское, откинув крышу салона, подставляла лицо соленому ветру. В глубине души мне хотелось помчаться домой и рассказать обо всем Флисс: про бескрайнюю даль, про крошечный маяк, про головокружительную красоту могучих белых скал. К моему возвращению с «симпозиума» жена уже крепко спала бы, и я разбудил бы ее, ласково приговаривая: «Флисс, Флисс, ты не поверишь, я побывал в таком чудесном месте…» Желание разделить с ней этот прекрасный день было искренним, естественным. Отвезти ее туда, чтобы и она, моя Флисс, светилась от радости и счастливо улыбалась, как и Элизабет. Флисс так редко улыбалась в последние дни. «Одной жизни попросту мало, – думал я. Ничему из этого не суждено было сбыться. – Самонадеянный идиот, ты полюбил сразу двух женщин». По классной комнате эхом раскатился сердитый голос учителя истории – или классической литературы? – будто он отчитывал провинившуюся собаку: «Ты плохо себя вел, Кук! Плохо».

– Джереми Кук, вот так встреча!

Я резко обернулся. Мартин Коллингс. Работал вместе с Флисс в Университетском колледже Лондона. Они по-прежнему общались.

– Мартин, какой сюрприз! – сказал я, заглядывая ему через плечо. Лиз ушла в туалет. Мы с ней простояли полвечера на кухне, не обменявшись ни словом; уходить с фуршета не хотелось – оба с ужасом ждали того, что будет после.

– Я совсем позабыл про Флисс! – воскликнул Мартин. – Сто лет с ней не виделись. Она здесь?

– Нет, – ответил я. – Я один.

Я поискал Лиз взглядом. Она была пьяна и не показывалась уже очень долго. «Господи, – подумал я, – ну хоть бы ты ушла! Хоть бы ты сбежала от меня украдкой!»

– Как работа? Все еще изучаешь мертвецов?

Лиз вернулась и встала рядом. Привалилась к плечу. В этом жесте не было ни близости, ни интимности, только вес чужого тела.

– Люблю и ненавижу! Но ты в любом случае проворонил свой шанс, глупое доисторическое ископаемое! – Она чмокнула меня в щеку. Это был прощальный поцелуй: нежный, мокрый, жестокий. Я попытался поймать взгляд Мартина; ход его мыслей был очевиден, шестеренки в голове крутились с бешеной скоростью.