Это довольно щепетильное дело, честно говоря, когда много умников (в основном из университета) потягивают вино из бокалов и смотрят на жизнь Нелл как на самый обычный предмет. Обычные двумерные изображения. Я чувствую, что мне хочется собрать волосы в пучок, не спеша подойти к ним и сказать, чтобы они забрали свои псевдоинтеллектуальные выводы из студии моей бабушки. Чтобы они применяли свои суждения где-нибудь еще, потому что это и моя жизнь тоже, а не только жизнь Нелл, потому что мы все связаны. Мы трое — мама, Нелл и я.

И вдруг я точно знаю, что делать с маминой стеной в спальне.

Когда мы с Нелл наконец возвращаемся домой, я вскрываю маленькую баночку зеленой краски — не могу положиться на тюбики с акрилом или с маслом, потому что то, что я хочу нарисовать, будет довольно большим. Мои руки как будто резиновые, когда я макаю кисточку в краску, и мое сердце бьется так сильно, что мне даже больно. Я прижимаю кисть к стене. Я и правда это сделаю?

— Искусство не нанесет тебе вреда, — говорю я сама себе.

Я облизываю сухие губы и трясущейся рукой провожу по стене длинную горизонтальную линию. Она выглядит очень жалкой, но я слышу мамин голос: Не разочаровывайся в своей первой линии — конечно, она не определит всего рисунка и не будет определять, пока не растушуешь ее и не положишь правильные тени.

Я открываю банку синей краски, опускаю в нее кисточку, смешиваю, взмахиваю. Моя рука начинает подниматься, как будто я только что чудом излечилась от болезни Паркинсона. Мои мазки становятся быстрее и увереннее. Я смешиваю, наношу краску, использую кончики пальцев там, где кисть делает не то, что я хочу.

Я беру один из маминых угольков, чтобы начертить лица. У меня есть несколько фотографий Нелл, и они мне в этом помогут. Рисуя, я смотрю на автопортреты Нелл, которые она сделала тридцать лет назад, и на фотографии моей мамы, когда она была в моем возрасте.

Я рисую их молодые лица, и свое тоже, используя зеркало, вспоминая те уроки, когда мама учила меня, насколько удалены должны быть глаза и как положить тени около носа, и потом рисую опять — длинные волосы, руки, три груди, но только один хвост, длинный, мерцающий зеленый русалочий хвост. Потому что мы все трое разные, но очень похожи. Мы все из одной кожи, из одной истории.

Прошло так много времени — кажется, целая вечность — с тех пор, как я потерялась в этой картине. В настоящей картине, а не в каком-то там рисунке, набросанном в альбоме, просто чтобы засунуть его под кровать от стыда. Все, что я сделала, — просто взяла кисточку. Но я чувствую, что я так долго отсутствовала, ощущаю себя усталым путешественником, чужаком в незнакомой земле, и вот я здесь, я только что подъехала к воротам, и я бегу по парадной тропинке и могу просто успокоиться и достать ключи от двери, потому что я сделала это.

Я дома.

Что касается эллиптических тренажеров, птиц, туфель и больших красных ожерелий из яшмы, они так же быстро уходят, как и пришли. Мы упаковываем вещи Нелл за день до того, как забрать маму из «Резолюций». Сейчас кажется глупым, что надо было привозить сюда так много вещей на такое короткое время. Я понимаю, что она одна из тех женщин, которые упаковывают четырнадцать чемоданов с тряпьем, просто выезжая за город на пикник. Мы везем это все обратно к Нелл домой — все, кроме тренажера и Чудища, на которого Нелл так грустно смотрела прошлой ночью, выпив порядочно водки с тоником.

Я думаю, что я могла бы покапризничать насчет того, что совсем не рада тому, что мне приходится о ней заботиться, или что я искренне надеюсь, что она не заразилась алкоголизмом, живя рядом с Пилкингтонами. Но Нелл выглядит так, что понятно — ей сегодня не до шуток, да и это, в общем-то, совсем не смешно.

Я должна присоединиться к ней за столом, но я медлю в дверном проеме, нервничая, как чудик из кафетерия, которому не хватает духу спросить у детей, сидящих за столом, разрешения подсесть к ним.

— Ее лекарства действуют, — бормочу я. — Нет больше смысла ей сидеть в «Резолюциях».

Нелл кивает и проводит пальцами по своим жестким белым волосам. Она выглядит по-настоящему старой, как будто вдруг ощутила, что ее жизнь бросила якорь.

— Ты уже записалась на этот класс по искусству? — спрашивает Нелл.

Я пожимаю плечами.

В это мгновение Нелл стареет еще лет на сорок. Она вздыхает над своими кубиками льда, одним глотком выпивая остатки напитка.

Когда мы наконец забираем маму, она разрешает Нелл нести свой чемодан. Я несу русалку и леску, обернув ее вокруг указательного пальца. Мы грузим все это в багажник «тойоты» Нелл и забираемся внутрь, как будто собираемся ехать на автобусе. Как будто мы ни разу не встречались до этого. Мы просто кучка детей, направляющихся в свой первый в жизни летний лагерь, и мы жутко возбуждены и хотим казаться крутыми, но еще мы не хотим случайно кого-нибудь пихнуть, потому что нас просто прибьют.

По дороге домой мы не говорим ни слова. Я смотрю на мертвую коричневую Траву вдоль обочины.

Мама хочет распаковать вещи сама, и поэтому я помогаю Нелл с ее безумным эллиптическим тренажером. Я закрепляю клетку с Чудищем на пассажирском сиденье «тойоты» и поворачиваюсь, заметив, что Нелл смотрит на меня с усмешкой.

— Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой? — спрашиваю я. — Помочь тебе там разгрузиться?

Нелл качает головой.

— Позвони мне завтра и расскажи, как у вас будут дела, — говорит она. Но это звучит смешно. Отчаянно, знаете ли. Как будто слабый голосок просит помощи со дна колодца.

— Хорошо, — говорю я.

— Нет… не просто хорошо. Для меня все не кончилось. Я никуда не уйду. Я не собираюсь поворачиваться к вам с Грейс спиной, понятно?

— Хорошо, — повторяю я, но мой голос становится хриплым, потому что на этот раз я поняла. — Ну правда, послушай… та медсестра, которой ты заплатила, чтобы она приходила проверять нас каждый день… и вообще мы с тобой увидимся в субботу в студии, поэтому…

— Нет, — говорит Нелл, резко мотнув седыми волосами. — Ты позвонишь мне завтра. И будешь звонить каждый день. А если не будешь, то я сама буду тебе звонить. Я никуда не уйду. И не бойся мне все рассказывать, поняла?

Я пытаюсь проглотить смех, потому что у меня в голове крутится клип Джексон Файв, в котором маленький Мишель кричит во все горло: «Я буду здесь с тобой».

— Нет проблем, — говорю я и смотрю, как Нелл отъезжает.

Я все еще стою на подъездной дорожке, когда мама выбегает из дома и хватает меня за шею, обнимая так сильно, что почти отрывает от земли.

— Я видела фреску, — улыбается она. — Она просто прекрасна.

Но мое сердце все еще прихрамывает в груди, потому что я уже знаю, что будет дальше.

— Тебе не надо было втягивать Нелл во все это, — говорит мама, смотря на меня сбоку с видом всезнайки, как мамаша в старомодном сериале, которая отчитывает дочь за то, что та прошлой ночью убежала из дому и пошла на вечеринку танцевать босиком с самым горячим парнем в колледже.

— Но я же это все-таки сделала, — отвечаю я ей.

— Я вижу, ты собираешься сказать мне, что она тебе нравится.

— Она не такая уж плохая.

Мама фыркает и качает головой.

— Она старается, ты же знаешь, — вздыхаю я. — И ты тоже могла бы постараться.

— Ага, — выдавливает из себя мама. И мы стоим еще около минуты, прежде чем она говорит: — Прекрати так на меня смотреть. Это же не случится в ближайшие десять минут?

Но по тому, как она обнимает меня за плечи, ведя в дом, я понимаю, что действительно так и случится.