— Минутку, — сказал кладовщик. — Сначала взгляните, за что расписываетесь.

Он взял черные кусачки и разрезал металлические ленты, опоясывающие ящик.

— Кукла недавно из ремонта, — продолжал он, — заменили соленоид и кое-что подновили. Собственно, все детали на месте. Несколько подпорчен верх и нет одного пальца на ноге. Да вы сами можете посмотреть. — Ломиком он открыл верх ящика и подошел к распределительному щиту. — У нас здесь нет настоящего «маэстро», — объяснил он, — только контрольный передатчик и несколько катушек с лентами. Но для проверки сойдет.

Он повернул несколько выключателей, и за щитом послышалось гудение. Торнье с нетерпением ждал.

— Посмотрим, — пробормотал кладовщик. — Я думаю, мы возьмем сцену из Франкенштейна.

Из дощатого гроба донеслось гудение. Крышка начала подниматься и показалась женская рука. Она открыла крышку так, что та упала и загремела. Женщина села и улыбнулась Торнье. Торнье побледнел. «Мела!» Он поднял руку, как бы защищаясь. «Нет…» Женщина медленно встала. Она была без одежды, но это было наготой витринного манекена. Кукла не переставала улыбаться.

— Что с вами? — спросил кладовщик. Он отключил куклу, закрыл ящик крышкой и принялся искать молоток и гвозди. — Вам дурно?

— Я… я знал ее, — еле выдавил из себя Торнье. — Мы вместе раб… — он раздраженно покачал головой и замолк.

Кладовщик прибил доски. Они оттащили ящик к погрузочной рампе и погрузили в автокар.

Торнье шепотом ругался, пристраиваясь в поток медленно идущих автомобилей. Возможно, Жадэ Ферн неспроста послала именно его за куклой Мелы. Жадэ, должно быть, еще помнила, что было между Мелой и Торнье, если она еще могла заставить себя немного подумать. Торнье и Стоун — пара, которой охочие до сплетен журналисты посвящали бесчисленные газетные полосы. Слухи о помолвке, тайной свадьбе, ссорах, примирениях и сценах ревности. И некоторые из этих сплетен были почти правдой. Наверное, Жадэ показалось забавным послать его на склад за этим манекеном.

Да нет, — его гнев постепенно улетучился, пока он ехал, — она просто не подумала. Возможно, она вообще не вспоминает о прошлом.

Тоска опять одолела его. Ее образ, то, как она встала и улыбнулась ему, — все это стояло у него перед глазами. Мела… Мела…

Вместе они испытали и горе, и радость. Вторые роли и консервированные бобы в меблированных комнатах. Главные роли и бифштексы от Сарди. А любовь? Была ли она? Он думал об этом с неохотой. Взаимное восхищение, опьянение успехом, но навряд ли любовь. Любовь должна быть чем-то надежным, прочным и непоколебимым, за нее нужно платить ежедневной самоотдачей и готовностью к жертвам. А Мела платить не хотела. Она предала и его, и любовь. Она ушла к Смитфилду и, пожертвовав принципами, купила себе обеспеченное будущее. Среди актеров таких людей называли штрейкбрехерами.

Он встряхнулся. Бессмысленно думать о прошлом. Сейчас люди платили около девяти долларов, чтобы вместо Мелы видеть статую, которая была наделенную ее лицом и жестами, копирующую ее манеру. И кукла была все еще молодой, хотя сама Мела постарела на десять лет, годы, которые она безбедно прожила на проценты от сделки со Смитфилдом.

«Великие актеры обретают бессмертие», — это был один из рекламных лозунгов Смитфилда. Но сейчас, как сказал кладовщик, он прекратил производство манекенов Мелы Стоун.

Обещание относительного бессмертия было дополнительной приманкой. Профсоюз актеров до последнего боролся с автодрамой — ведь с самого начала было ясно, что малоизвестные актеры и исполнители вторых ролей станут никому не нужны. Поскольку изготавливались десятки и даже сотни копий ведущих звезд, для любой роли можно было подобрать самых лучших актеров, и манекен одного актера мог играть одновременно на сценах десяти или двадцати разных театров. Профсоюз боролся, но Смитфилд был кровно заинтересован в малом количестве исполнителей, те не могли долго противостоять искушению. Не только фантастические гонорары, но и обещанное «бессмертие» через серийное производство их манекенов заставляли актеров подписывать контракт. Писатели, художники, всевозможные творцы пережили столетия, а об актерах помнили лишь немногие, да и тем это было необходимо по долгу службы. Пьесы Шекспира переживут еще тысячу лет, а кто сейчас помнит о Дике Барбидже, который в шекспировские времена путешествовал по Англии с бродячим театром? Инструментами актера были его тело и его дух, а они не могли пережить человека.

Торнье было знакомо желание славы, и его ненависть к тем, кто продался, с годами утихла. Он и сам получил выгодное предложение от производителей автодрамы, но отказался. Отчасти из гордости, а отчасти из уверенности в том, что в конце тестов предложение будет взято обратно. Некоторые исполнители были «некибернетичны», они не поддавались прямому переводу на язык чисел. И что были как раз те, кто создал театру незабываемую славу. Они были портретистами, их искусство состояло в передаче внутреннего состояния; они не играли, они жили на сцене. Никакая машина не была способна растиражировать их талант и передать его роботам. Торнье знал, что он из таких, он знал это всегда. Естественно, что он не мог терпеть автодраму.

На углу Восьмой улицы он вдруг вспомнил, что забыл про ленту. Если он вернется за ней, то репетиция затянется и Жадэ будет в бешенстве. Он обругал себя болваном и поехал ко служебному входу театра. Там он передал упакованный манекен рабочим сцены и помчался обратно на склад.

— А, это снова вы, — сказал кладовщик. — Звонил ваш босс, он недоволен.

— Кто? Д’Уччия?

— Нет… то есть, и он тоже. Он как раз был всем доволен, только ругался как сапожник. Я имел в виду мисс Ферн.

— О! У Вас есть ее телефон?

— Там, на стене. Она была близка к истерике.

Наморщив лоб, Торнье направился к телефону. Жадэ была неплохим человеком, и если из-за его рассеянности вся ее работа идет насмарку…

Торнье нервно набрал номер.

— Слава богу, — простонала Жадэ. — Нам нужна сцена с Андреевым. «Маэстро» запорол еще одну пленку Пелтье, и главная роль пойдет вообще без актерского сходства. Я не выживу!

— Извини, Жадэ, я знаю, что все это из-за меня.

— Ладно. Главное, чтобы ты привез новую пленку. И будь осторожен, поезжай без лихачества. Сейчас два, вечером спектакль, состав еще не укомплектован, и уже нет времени просить у Смитфилда замену.

— В общем-то ничего не изменилось, не так ли, Жадэ? — сухо спросил он. Он думал о вечной неразберихе, происходящей за кулисами, пока в зале не погаснет свет и тоща, словно по мановению волшебного жезла, хаос сменяется гармонией и порядком.

— Отправляйся назад и не философствуй! — оборвала она и повесила трубку.

Управляющий вручил ему пакет с пленкой.

— Будьте осторожны с этим, — заметил он. — Это последняя, что есть у нас на складе. Заказанный дубликат придет только через несколько дней.

Торнье уставился на пакет. Последняя пленка Пелтье? Он вспомнил о своем плане. Теперь его было просто осуществить. Конечно, план этот был всего лишь фантазией, бредом, порожденным желанием мести. Он не мог так поступить: если спектакль провалится, это будет предательством по отношению к Жадэ.

— Мисс Ферн попросила еще пленку Вильсона-Гранже и несколько трехдюймовых химпакетов. — он услышал свой собственный голос как бы со стороны.

— Гранже? — удивленно переспросил кладовщик. — Он же не участвует в постановке.

Торнье покачал головой:

— Наверное, она хочет сделать пробу для следующей пьесы.

Кладовщик пожал плечами и пошел за заказом. Торнье судорожно сжал и разжал кулаки. Разумеется, он не доведет это дело до конца. Это всего лишь вывих фантазии, не больше.

Кладовщик вернулся.

— На пленку я должен выписать отдельную накладную.

Торнье неловко расписался и отправился к автокару. Он проехал три квартала, припарковался и осторожно открыл коробки перочинным ножиком. Он аккуратно отклеил полоски клейкой ленты, так, чтобы потом можно было незаметно приклеить их обратно, достал обе катушки с перфорированной лентой из металлических кассет, удалил контрольные ярлычки и временно приклеил их к приборному щитку. Затем он размотал первые двадцать сантиметров пленки Пелтье.